– Ты не боишься? – спросил он.
– Нет, – ответил Леша, который уже начинал немного бояться.
Это было странное чувство, Леше не доводилось ранее испытывать страх в незнакомых помещениях или при общении со взрослыми.
– Правильно, здесь ты реально в сейфе, то есть, в безопасности.
Язык, кряхтя, вылез из поролонового костюма. Внутри оказался сильно пахнущий потом худой и сутулый человек с извилистым безвольным ртом. На нем был тонкий рваный свитер, а под свитером, который человек тоже снял, оказалась красная майка с надписью «Спортивное паломничество 2066».
Глаза человека, насколько можно было разглядеть при свете свечи, были злыми и трусливыми, хотя он и пытался придать своему лицу ласковое выражение, чтобы успокоить и приободрить Лешу.
– Сейчас сделаем небольшой инлайтмент, – сказал человек, хихикнув, и зажег еще несколько свечей, расставленных по комнате в консервных банках и грязных блюдцах. – Кушать не хочешь?
– Нет, – ответил Леша. – Я хочу к своему папе.
– Хорошо, хорошо, только не переживай, я сейчас позвоню, разыщу его, а ты пока посиди здесь. А потом уже поштевкаем, то есть поедим.
Человек вышел, и Леша услышал, как в двери комнаты щелкает закрываемый снаружи замок. Лешу зачем-то заперли. Он огляделся все еще довольно спокойно, но при этом вспомнил почему-то старый фильм про Буратино с неприятно фальшивым мальчиком в главной роли. В Секторе, конечно, все должно быть странным, но что-то в этой квартире было слишком странным даже для Сектора. Не оказаться бы в положении того неприятного мальчика с длинным носом на резиночке.
Леша обошел комнату. В ней было очень много книг – в шкафах, на полках и просто беспорядочно сложенных кривыми стопками на полу. В углу и на холодильнике, не включенном в розетку, лежали кипы газет и журналов. На кровати, покрытой одеялом без пододеяльника, валялись листы бумаги с какими-то беспорядочными надписями карандашом.
На стене над кроватью висела большая цветная фотография очень хорошего качества, на которой улыбались безвольными улыбками наглые сытые лица нескольких мужчин. За их спинами на стене было растянуто полотнище, покрытое стилизованными изображениями наушников, под каждым из которых располагались слова «Радиостанция «Московский ревербератор». Наверху стояла дата: 2011. В одном из мужчин Леша узнал хозяина квартиры. Рядом висела черно-белая фотография качеством похуже, вероятно сделанная уже после Потепления, на которой похудевшего хозяина обнимал за плечи широкий человек с узким лбом и поломанным носом.
Слева от кровати, на письменном столе, стояла большая пишущая машинка с приделанной сбоку блестящей металлической пластиной, на которой было выгравировано «Гомеру от Ахиллеса». В машинку был вставлен наполовину заполненный лист бумаги. Леша взял свечку, торчавшую из консервной банки, поднес ее к листу и прочел: «Глава 9. Постцифровая братва окончательно переходит под начало Ахиллеса (Блогера Бледного). Философия милосердия и справедливости, определяемая просто и емко словом “понятия”, приносит первые плоды».
Где-то в квартире, куда ушел хозяин, зашумела вода в унитазе и хлопнула дверь. Затем послышался звук вращения телефонного диска. Человек-язык куда-то звонил. Папе? В гостиницу? Леша поставил свечку на место и прислушался.
– Алё! Бледный? – прошептал в трубку хозяин. – Это я, Гомер.
Раньше Леша никогда не подслушивал никаких разговоров. Не потому, что это было нехорошо, а потому, что никогда не возникало даже мысли об этом, просто не было никакой нужды. Он и сейчас не делал ничего особенного: не подкрадывался на цыпочках и не прижимал ухо к замочной скважине.
Однако по непонятной причине через дверь и стены Леша различал приглушенный шепот в другой комнате так ясно, как будто говорили прямо у него над ухом.
Леша так натерпелся за сегодняшний день, так хотел найти отца и вернуться вместе с ним домой из этого пугающе отвратительного Сектора, ему было так тревожно и даже страшно, что он, сам не замечая этого за собой, сделал какое-то странное внутреннее усилие, после которого в голове у него как будто щелкнуло. Пространство внутри головы стало бесконечно огромным, озаренным мягким приятным светом, словно от тысяч далеких звезд, и прямо в середине этого уютного и одновременно бесконечного пространства грубый голос сказал:
– Привет, писака! – и Леша вздрогнул.
– Бледный! Срочно пришли кого-нибудь, у меня для тебя кое-что есть, – раздался в голове у Леши шепот, и мальчик понял, что он слышит чужой телефонный разговор настолько ясно и отчетливо, как если бы прижимал к уху трубку параллельного телефона… И даже лучше. Даже яснее и отчетливее, совершенно без помех.
Чтобы проверить свои ощущения, Леша отошел в дальний конец комнаты, к окну – ничего не изменилось, звук голосов оставался предельно четким.
– А поконкретнее? – спросил грубый голос.
– Да есть тут мальчишка, лет семь-восемь, кретин. Искать его никто не будет. Они тут нелегалы. Ты говорил, что если я найду тебе хорошие детские почки, подаришь мне жилье в Воронцово или в Дарвиновском.
– Насчет Дарвиновского, у тебя борзометр зашкаливает. Это личная хата полковника. Там мест больше нет. А где-нибудь рядом с Воронцовскими, можно подумать…
– Ты обещал, – горячо зашептал человек-язык. – Мальчишка – кретин, ты понимаешь? А это значит, что почки совсем другие, не такие, на какие ты рассчитывал. Почки со знаком качества. Сто лет на них проживешь. Это не какой-нибудь бродяжка из Сектора. Мальчишка крепенький, чистенький… Я вот что еще думаю. Конечно, важнее здоровья ничего нет, но в данном случае еще и на запчастях, – раздалось неприятное хихиканье, – на запчастях можно неплохо заработать…
– Какой ты меркантильный. А еще Гомер! А если бы твоего сына на запчасти разобрали и распродали по кусочкам? Слышал, что было в клинике? Кому-то сильно не понравилось, что его родственников разбирают на запчасти.
– А что было? – с испугом переспросил Гомер.
– Со временем узнаешь. Это будет полезно.
– Так что делать, Бледный? Что делать, скажи. Если согласен, я его задержу, только поторопись. Боюсь, что не смогу долго его разводить. Почувствует неладное, поднимет шум. А ты знаешь, какие у меня соседи. Заберут пацана и сами кому-нибудь продадут. Или полковнику отвезут… Тому всегда люди нужны для обмена.
– Это правда, – ответил грубый голос и после непродолжительного молчания сказал: – Лады, Гомер. Пацана не выпускай. Сиди тихо. Скоро приедем. Сторгуемся, не ссы.
Последние слова Леша услышал, уже высунувшись в открытое окно и ощупывая крепление старой водосточной трубы, спускавшейся по внешней стене дома.
Леша лазал по деревьям как белка: с трех лет объедал с друзьями черемуху и шелковицу, забираясь на самые высокие ветки. Ржавая труба это, конечно, не ветка шелковицы, но Леша вспомнил, как папа говорил: «Высота не имеет значения. Главное, держись крепко руками».
И когда бывший сотрудник радиостанции «Московский ревербератор», а ныне придворный писатель бандита Бледного, Гомер-Свендерович начал поворачивать ключ в замке комнаты, в которой был заперт Леша, мальчик уже спускался в ночной переулок с высоты четвертого этажа.
Анжела
Я могу включить любой мобильник на любом расстоянии. Нужно только захотеть, и больше ничего. Мне не нужно знать, где находится человек, и совершенно ни к чему так называемый абонентский номер. Как я это делаю, я не знаю, да и не особо стремлюсь узнать. Делаю, и всё.
А еще я могу включить телефон незаметно для его хозяина, и слушать все, что происходит вокруг. Причем определить, что я подключилась, никак нельзя. Об этом до сегодняшнего дня знали только два человека на всей Земле – я и дядя Игорь. Однажды я подслушала разговор дяди Игоря с моим отцом, а потом несколько раз подслушивала своих родителей, после чего решила больше так никогда не делать. И все потому, что услышала из уст мамы и папы такие вещи, которые ребенок, пожалуй, не должен слышать о себе от родителей.
Я их жалела, а они пользовались мной, зарабатывали на мне деньги. Изображали из себя Марию и Иосифа. Повышали свой статус среди дерганых. Дурачили неизлечимо больных. А деньги тратили на всякие мерзости. Будучи сами неизлечимо больными.
В общем, я давала себе слово больше не влезать в чужие мертвые мобильники и не оживлять их, и даже хотела прекратить отправку смс-ок в Сектор. Во всяком случае, я стала отправлять их редко и нерегулярно, не так, как делала это в первое время.
Но сегодня вечером все сразу же переменилось. Мы узнали, что какая-то дура потащила в Сектор шестилетнего тихого мальчишку, а отец этого мальчишки, друг Бориса Лебедева, раскопал в Секторе какие-то важные сведения, настолько важные и настолько тревожные, что запаниковал, а он, говорят, никогда не был слабонервным. Я, естественно, решила связаться с дядей Игорем и сообщить ему об этих странных происшествиях, и спросить, что делать в такой ситуации. Такая у нас с ним была договоренность: искать его только в случае опасности или чего-нибудь экстраординарного.
И когда я сделала попытку связаться с ним (что может быть проще для меня!), оказалось, что дядя Игорь исчез. Вернее, исчез его мобильник, все говорило о том, что его телефончика, того, который он всегда держал при себе для экстренной связи со мной, больше нет в природе. Но так как дядя Игорь не относится к тем людям, которые просто так, по неосторожности теряют или ломают такие важные вещи, я сразу поняла, что с ним что-то случилось.
Я вспомнила его посеревшее лицо и его глаза, как бы смотревшие внутрь, когда он уезжал на Север посмотреть, как он сказал, приходят ли корабли, и подумала, а вдруг он в большой беде, один на всем белом свете, и некому прийти ему на помощь?
И тогда я решила позвонить своему отцу.
Я не говорила с отцом пять лет, и это было непростое решение.
Но нам нужно было узнать, что же все-таки могло так напугать старшего садовника Чагина. Я видела его в окно, когда он приезжал на велосипеде. Это был красивый уравновешенный мужчина, не похожий на труса.