7. Когда мы вернемся домой?
Хорошенько обдумав оба умозрительных списка, я решительно поправил лямки своего рюкзака, окликнул идущую впереди девчонку и спросил ее:
– Анфиса, ты когда-нибудь убивала человека?
2
– Зачем спрашиваешь? – в своей обычной манере (либо возражать, либо отвечать вопросом на вопрос) ответила Анфиса.
– Хочу знать, – терпеливо сказал я, ускорив шаг и приблизившись к девчонке почти вплотную.
Анфиса метров тридцать шла молча.
– А ты мне точно поможешь? Не сдрейфишь, как вчера в лесу? – наконец спросила она.
– Помогу. Но я должен все знать.
Анфиса оглянулась и засмеялась.
– Ты чего? – спросил я.
– Видок у тебя премиальный! Синячище-то позеленел, всеми красками переливается…
Тут она снова замолчала. Но я не стал ее дергать. Чувствовал, что сейчас начнет говорить. Так и случилось – не только тихие бывают проницательными.
– Когда случился Переворот, мне было тринадцать лет, – сказала Анфиса. – Мы жили в Новогиреево, в двухкомнатной квартире. Я и мои родители. Утром все начали шуметь, бегать, звонить по городским телефонам. Мобильники не работали, телевизор тоже… Включила ноут, а там заставка – большое слово WORD. А сам ноут не грузится. Дела… Ну, в общем, ты и сам это все знаешь. Я побежала на улицу.
Я шагал рядом с Анфисой, немного отставая и чуть-чуть справа от нее. Так что передо мной раскачивались ее мелкозавитые волосы, убранные в хвост, и хорошо были видны загорелая щека и шея и на удивление скромная сережка в ухе.
– Отец не хотел меня пускать, но я не послушалась, выбежала. Паника, дружки, тусня, то да сё… Все хотели, конечно, сфоткать все, что там было, или снять видео и потом вывесить в фейсбуке и «одноклассниках», но ничего не работало, а люди как-то это не могли понять. Ну ладно мобилы (тут связь могла отказать и все такое), а почему обычные фотики косячат? Потом как-то все улеглось, и я побежала домой. А родителей уже дома нет. Я была во дворе, внизу, они не выходили, ну, может, я и проглядела их, и они вышли, но почему они мне ничего не сказали? – Голос Анфисы дрогнул, но она довольно быстро взяла себя в руки. – Короче, ключи от квартиры на месте, от машины тоже, бумажник отца лежит на полке под телевизором, сумка матери – в прихожей. Документы на месте, все на месте. А родителей нет. Больше я их никогда не видела.
Пропали родители. Довольно распространенная история. Я знал, что во время Переворота исчезло много стариков. Некоторые уехали из Москвы, как мои родители, а некоторые, как моя бабушка, просто растворились бесследно, как будто их никогда и не было.
– Ты знаешь, – сказала Анфиса, – они ведь были не такие уж и старые. Папе было пятьдесят, маме сорок пять. И еще. Все их вещи остались на месте, в квартире. Но исчезла обувь. Сколько ни искала, не смогла найти папины ботинки и мамины сапоги, замшевые, на змейке. Как будто они обулись и ушли. Куда?
Да, про ботинки – это было сильно. Даже слишком. Может, они хотели выйти следом за Анфисой на улицу, обулись, и тут их и настигло то, что настигло мою бабушку. А может быть, их позвал кто-то, они обулись и ушли. Вот только куда? Долгие годы я старался не думать об этом, и это в общем-то несложно делать, пока ты живешь в Тихой.
– Потом все вокруг стали тихими, тупыми, им нравилось, что больше не работают телевизоры и не летают самолеты, и мы с моей подружкой и ее родителями ушли от них подальше – на Профсоюзную, где начали собираться нормальные люди.
– То есть дерганые, – не удержался я.
– Ну да. Потом появились Просеки, потом сделали забор вокруг Сектора и отрезали все коммуникации, соединявшие с Москвой. Оставили только две высоковольтных линии, по которым подавалось электричество. Бесплатно. Чтобы мы сидели тихо. Но это ты тоже знаешь… Я искала родителей, но в Секторе их найти не могла, и никто, кого я спрашивала, о них не слышал… А когда мне исполнилось четырнадцать, меня изнасиловали. Прямо на улице, на асфальте. Их было трое. Сбили с ног. Держали. Вначале один, потом полез другой. Рядом была какая-то помойка, битые стекла. Мне уже было все равно, как жить дальше. Я подняла кусок стекла и этого второго резанула по горлу…
«Значит, убивала», – поежился я.
Анфиса достала карту, посмотрела на нее и огляделась. Мы двинулись дальше.
– Так он и не успел ничего сделать. Не насладился, так сказать, не повысил свой «гедонистический индекс». А те два подонка были нетрусливые, не убежали, стали бить меня ногами. И забили бы, если бы не появился Антон.
– Это он на фотографии? – спросил я, вспомнив парня с квадратной челюстью и надпись на обороте «Солнечный лучик постели коснется, звук смс-ки нарушит покой».
– Да. Он потом взял себе имя Сервер. Пошел работать в охрану президента. Мы пять лет были вместе. Играли в «и-мэйл», как все, ходили в разные клубы, заменители цифровых развлечений. Хотели пожениться. А потом Бур убил его.
Теперь мне было понятно, почему Анфиса никому ничего не сказала.
– И ты отправилась за Буром, чтобы отомстить? – спросил я осторожно.
– Нет, – сказала Анфиса, отводя рукой тугую ветку и придерживая ее. – Я ведь тебе говорила. Я отправилась не за Буром, я отправилась за Анжелой.
3
– Так, значит, Анжела – это реальный человек? – спросил я.
– Ну да, я же тебе говорила. Ты что, не веришь?
– И она действительно умеет оживлять мобильники?
– Ну да.
– Но это невозможно. Там нужны какие-то настройки… Я не очень разбираюсь. Но операторов давно нет. Вышек нет. Сим-карты не действуют. Компьютеры, которые все это обслуживали, давно превратились в хлам. Нет, Анфиса, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
– Вот как? – сказала Анфиса. – Не может быть?.. Ты видел, как остановились все машины пять лет назад?
– Ну, видел.
– А как таяли в воздухе заводские трубы?
– Видел, ну и что?
– А алкоголиков видел?
– Последний раз лет шесть назад, до Переворота. Теперь не встречаю.
– Вот видишь. Их, кстати, даже в Секторе нет. И после этого ты говоришь, что могут быть невозможные вещи?
– Да, но…
– Никаких «но». Кошкин, я еще раз говорю: я своими глазами видела и слышала, как в одну минуту включились все мобильники в Секторе. Звонили звонки, играли рингтоны, люди кричали «Алло!», разговаривали друг с другом.
– Это был психоз, галлюцинации.
– Дурак ты и не лечишься! – рассердилась Анфиса.
– Да у них давно аккумуляторы разряжены. Чтобы работать, любому электроприбору нужно питание.
– Это твоему мозгу нужно питание, Кошкин. А Анжеле, чтобы включить мобильник, ничего не нужно.
– Все равно, тебе просто могло показаться.
– Послушай, Ваня! Послушай меня внимательно. Скажу тебе сейчас одну вещь, и ты сразу ее забудь. Забудешь? – Анфиса остановилась и повернулась ко мне, разглядывая меня в упор.
– Забуду.
– Я своими глазами видела, как шестилетний ребенок дал своему отцу пистолет и сказал: «Стреляй!» И отец нажал на курок и выстрелил. В полковника Бура. В сердце. Наповал. Не знаю, как он выжил. Так вот. Если ребенок смог выстрелить из пистолета, в то время как профессора во всем мире уже пять лет не могут взорвать даже новогоднюю хлопушку, то неужели ты думаешь, Анжелу может остановить разряженный аккумулятор? Анжела плевать хотела на аккумуляторы. Анжела – это…
– Я все понял. Дальше не надо, – поспешил согласиться я.
Меньше всего мне хотелось, чтобы Анфиса начала учить меня, что Анжела – это бог, или ангел господень, или еще что-нибудь из набора ангелианцев.
– Но тебе она зачем? – спросил я ее. – Анжела?
– А затем, что один человек обещал мне помочь найти моих родителей и не сдержал обещание. – Девчонка поправила рюкзак, сверилась с картой и снова бодро зашагала впереди.
Я тоже заглянул в карту через ее плечо. До инкубатора нам оставалось еще километров шесть-семь. Вполне могли закончить разговор.
Если бы я знал, что нас ожидает впереди, то, конечно бы, не торопился. Не торопился бы идти и не торопился бы задавать вопросы.
4
Однако в будущее я заглядывать еще не научился, поэтому спешил все выяснить, пока мы не добрались до инкубатора. Я плохо представлял себе, с чем мы там столкнемся, но понимал, что времени на разговоры скорее всего не будет. Сильно беспокоила боль в правом боку. Не помешают ли мне ушибы быстро набрать большую скорость при экстренном отступлении и поддерживать ее достаточно долго, чтобы оторваться от преследователей? Проще говоря, смогу ли я бежать как заяц, когда за нами погонятся люди несколько посерьезней, чем толстяк с Чебурашкой?
– Значит, никто тебе не помог найти родителей, и ты решила, что их сможет найти Анжела, которая может все? – спросил я.
– Типа того, – ответила нехотя Анфиса.
– Но почему ты никому ничего не сказала? Я бы понял, если бы ты хотела, например, убить полковника. Ясный пень, об этом рассказывать нельзя. Но почему не сказать про родителей и про Анжелу друзьям? Зачем такие тайны? Ты уж меня извини, но тут что-то не так.
Я помнил, что перед тем, как уехать, Анфиса встречалась в Москве с каким-то незнакомцем. И не эта ли встреча подтолкнула ее к бегству в леса? Хотя, может быть, это было не бегство, а наступление, кто его знает.
– Дело в том, Ваня, что я говорила. Знаю я кое-кого, кто мог бы подсказать, где искать Анжелу…
– Например, Адамова, – подсказал я.
– Ваня, не говори, чего не знаешь. Адамову такие вопросы задавать нельзя. А почему нельзя – не нашего ума дела. Зато я говорила с другим человеком. Который застрелил Бура. Понимаешь, раз его сын смог сделать так, что выстрелил пистолет, значит, он такой же, как Анжела. Ну или почти такой же. И он тоже мог бы помочь мне. Я попросила этого человека, чтобы он позволил мне поговорить с мальчишкой. Он отказал. Я разозлилась. «Ах так, – говорю, – ты обещал помочь с поисками, полгода ничего не делал, обещание не сдержал, а теперь и с сыном твоим поговорить нельзя!» А он говорит: «Да, нельзя!» И, типа, пошла вон. Хорошо, говорю, я сама найду Анжелу, без твоей помощи. Пусть тебе будет стыдно, пусть тебя совесть сожрет, если она у тебя еще осталась! Из-за тебя и твоей жены погиб Сервер, то есть Антон, а ты прячешь от меня своего мальчишку!