Во время войны группа Брынцалло не эвакуировалась, и все шло, как шло.
Сергей Антонович все поступавшие материалы тщательно прочитывал и обдумывал и, будучи сам специалистом по старым дворянским родам, очень быстро так этим делом увлекся, что сам очень скоро стал чем-то вроде нештатного помощника Волынцева, так что обмен информацией пошел в обе стороны. Да и ощущение опасности, в котором человек долго пребывать не может, постепенно затерлось. Ну и надежда людей не оставляет – вдруг, все-таки, обойдется.
Увлеклись они этим делом, короче, и конечно же, решили, что все выходы на хранения ценностей выдавать не будут. Что-то же нужно оставлять за собой, в секрете. Хотя зачем – им было не очень понятно, но обаяние своих собственных тайн, да еще каких, штука сильная! Таким образом, помимо информации о работе группы Брынцалло, Сергей Антонович накопил за много лет и свой собственный фонд данных. Ну и, что называется, прирос к нему душой. К тому же, после ухода со сцены Берии и политической оттепели, идти и передавать материалы в органы и рассказывать о своем фактическом сотрудничестве с группой Брынцалло откровенно побоялся.
Так вот и жил со своими секретами понемногу и, в силу уже чисто научного энтузиазма, прибавляя к ним новые.
– А закончили мы разговор со стариком мирно и дружелюбно, – сообщил Андрей. – Я тоже раскололся, объяснил ему, что занимаюсь этим делом в порядке личной инициативы, сообщать по начальству ничего не намерен. Общих интересов оказалась куча. Он – одинокий, милый старик. Так что почти сдружились.
– Значит, у тебя сейчас есть надежные выходы на спрятанные драгоценности? – спросил Михаил.
– Более чем на два десятка. Конечно, без стопроцентной гарантии по каждому, но с очень большими шансами.
Тут первым вздернулся я:
– Но ведь это чистая уголовка, Андрей! И какой же по ней предусмотрен срок?
– От семи, – чуть сощурившись, ответил он, – если без отягчающих.
– Бр-р! – первым отреагировал Толя. – Я, завлаб, на скамье подсудимых? Нет, что-то не то, Андрюша.
– Думайте, я ведь не тороплю. Несколько вариантов я отобрал таких, что и риск минимальный, и работы на три копейки. А эффект может быть миллионов в десять, не в рублях, разумеется.
– А не кажется ли тебе, – очень сухо спросил я, – что дело это откровенно грязное?
– Ну, наконец-то! А то сижу и все жду этого вопроса.
– Да ладно, не стоит так, ребята, – тут же вмешался Толя, которому любая напряженка очень всегда не нравилась. – Есть предложение, мы можем от него отказаться. Какие проблемы? Миша, ты уже десять минут бутылку в руках вертишь, давай открывай!
– Нет, стоит, стоит! – проговорил Андрей. – Хотя, конечно, открывай, Миш, бутылку… Ты, Олег, очень политически грамотный, да? Статейки на эту тему пишешь. Ну, извини, статьи. Демократии дождались? – он предупреждающе поднял в сторону Анатолия руку. – Спокойно, ничего страшного, Толь, дай мне минут пять. Союз вы уже благополучно развалили, да?
– Кому он такой нужен? – обозлился я.
– Такой действительно не нужен, – спокойно остановил меня Андрей. – И брежневская беспомощная система, и весь тот партийный маразм никому нужен не был. Только выходить из этой исторической ситуации следовало очень грамотно. Вы слово «менталитет» в своих газетах сейчас очень употреблять любите, а знаете, что это такое?
– Знаем.
– Ну что?
– Закрепившийся у человека образ мыслей, если коротко говорить.
– Ага, я так и думал, чепуха.
– Чепуха? Ну, ты объясни.
– Прежде всего, не у человека, а у исторически сложившейся человеческой общности. Это не индивидуальное качество, а качество массового подсознательного, если выражаться языком Карла Юнга. Не вздрагивай, понимаю, что не читал. Дело не в этом. Менталитет – это качество нации, которое не только сложилось, но и воспроизводится, поддерживает и сохраняет себя самое. А главным качеством русского менталитета является нигилизм. И это вам не просто какой-нибудь Базаров, которого Тургенев по заказу Третьего отделения, чтобы вы знали, как отрицательного героя писал. И ахнул потом, когда он русской интеллигенции страшно понравился. Нигилизм – это, прежде всего, хамское отношение ко всему, бескультурье принципиальное, безоглядная самонадеянность. Сейчас о дореволюционной интеллигенции слезы модно лить. А кто они были?.. Дети своих родителей, прежде всего. А родители кто, ответь.
– Сам отвечай, раз начал.
– Да эти, вот, базаровы! Он ведь за весь роман трех лягушек разрезал, ничего не сделал больше, если помнишь. Зато очень любил в гости пойти нахалявку попить шампанского. Халявщик и резонер, хам, разумеется. По поводу этого поколения Герцен сказал: лакейская, канцелярия, казарма – это откуда они выползли. Лесков, как и Тургенев, свой роман-предупреждение написал – «Некуда». В том смысле, что идти-то с этими людьми некуда. Вот у этих папаш и мамаш народились дети, то бишь, предреволюционная наша интеллигенция. С ней мы туда и въехали.
– Ну это… ты не круто берешь? – осторожно встрял Михаил.
– Не круто. Да нальешь ты когда-нибудь, наконец?! А дальше, что эта интеллигенция делала? Перед властью пресмыкалась, вот что. А та новая, что народилась, из кого она народилась? Из тех, кто плохо жил, недоедал и на всю жизнь это чувство запомнил. Я не про то, что таких людей в чем-то винить надо, я как раз про менталитет. Соединили менталитет нигилистов с менталитетом голодных и получили гремучую смесь. У них, как у Базарова, кроме собственного «я» нет ничего. Верней, есть в подсознании (а оно сознания сильней) честолюбие и голодная память. Ни о каких общественных или государственных интересах эти люди думать всерьез не могут. Потому что именно подсознание руководит энергией мозга, и как бы человек ни старался, переправляет ее туда, где у него сущностный корень.
– Что же из этого следует? – уже менее агрессивно спросил я.
– А то, что история наша подошла к концу, ребята. Вы глазом моргнуть не успеете, как вся эта демократическая шобла враз страну разворует. Так выпейте лучше, и о своей судьбе подумайте.
– Брось! – искренне возмутился Анатолий. – Сейчас нормальные люди к власти пришли.
– Кто это нормальный? Ну хоть одного назови из тех, что сейчас по телевизору выступают. И я тебе расскажу: либо это какой-нибудь неудачник, который в науке дальше старшего научного сотрудника развиться не мог. Либо бывшая партийная шестерка, которая как раз маразматический режим Брежнева всеми силами поддерживала, холуйством на жизнь зарабатывала.
– Ну, пускай, – возразил Миша, – все равно люди правильные вещи говорят.
– О, господи! Да это их профессия – на ваши уши лапшу вешать. Вы с Толей наукой занимались, в парткомы не лезли?
– Что нам там делать? – почти что хором, обидчиво ответили оба.
– А они прибежали оттуда и заявляют: «Так больше жить нельзя!». То есть нельзя делать то, что они сами и делали. Вор кричит: «Держи вора». За партийным аппаратом наша система тщательно всегда наблюдала. Мы их держали в узде. И все о них знаем. Даже то, о чем они не догадываются.
– Ну, все-таки, нельзя всех огулом, – неуверенно возразил Миша. – Я уж давно налил, между прочим.
– Нам в прессе тоже многое известно, – поддержал я. – Только зачем же всех под одну гребенку?
– Да? Многое известно? Сделаем паузу и кинем внутрь, – приказал Андрей, – … э, как вода пошла… Еще две минуты внимания попрошу. А известно, например, как в бандитских шайках своих наказывают? За то, что друзей надул, запустил в общак руку или что-нибудь такое?.. Пальчики рубят. И нам такая история, случившаяся в конце войны в Свердловской области, тоже очень хорошо известна.
– Перестань, – снова очень сухо сказал я. – Для подобных обвинений веские основания нужны, факты.
– Да есть они, Олег, эти факты! Точней, уже нет, но были.
Надо сказать, что речь эта на нас тогда очень большого впечатления не произвела. Выпили, поговорили еще и пришли к выводу, что все мы трое ни в какие игры с кладоискательством играть не будем. А Андрей, в свою очередь, заявил, что один без нас ничего начинать не станет. Подождет, пока мы дозреем, в чем он ни секунды не сомневается.Время собирать камни
И дозрели. Месяца всего за четыре. Когда разухабистая гайдаровщина, как корова языком, слизнула все накопления Миши, Анатолия и моих родителей, а плутовские правительственные и новорусские рожи заобещали нам светлое капиталистическое будущее, однако при условии – пока потерпеть. Да и в газетной своей работе я начал сталкиваться с такими вещами, что романтическая дурь быстро сошла на нет.
Встречались мы по-прежнему все время по банному варианту, а в разговорах все больше звучал мотив – что ж это делается, православные?
Андрей, иронично глядя на нас, помалкивал, но как-то в конце апреля девяносто второго, отправляясь в парилку, бросил нам в кабину через плечо:
– Сегодня после бани ко мне, доходяги. Я со вчерашнего дня подполковник.
– У-у, блин горелый! – понеслось ему вслед.
В старое время мы по такому случаю закатили бы другу не слабый подарок, но сидя в банной кабине сейчас, только грустно обменялись взглядами.
– Действительно, доходяги, – мрачно прокомментировал Анатолий. – У меня, вот, сегодня только на сигареты деньги остались.
В передней у Андрея был вывешен демонстративно мундир с двумя звездочками на двух полосках, а на приготовленном столе уже все было. Как в старые времена.
– Все загибается, а система цветет, – причмокнув губами, произнес Михаил.
– Ерунда все это. Рассаживайтесь, друзья, по прежним местам… Расселись? Вот… но прежде чем по первой, может быть, еще раз поговорим серьезно? Пришло ведь время «собирать камни».Товарищества с ограниченной ответственностью росли тогда, как после дождя поганки. И арендовать помещение под них можно было где угодно. Конечно, если помимо официального соглашения договориться «неформально». Другими словами, дать соответствующему должностному лицу в лапу. Брали, надо сказать, без всякого стыда и с преогромнейшим удовольствием.