Вынимал чубучок свой черешневый:
- Лишь толокно вы бобовое - ну-те - разводите: я ж говорю!
Глазик скашивал в дым, а другой - закрывал; и зеленой бородкою дергал: показывал лысинку.
Раз он наткнулся: профессор стоял перед дверью: профессорша в старом своем абрикосовом платье с горжеткою белой стояла - за дверью (лишь виделся - стек блеклых щек).
- Погодите, - вскипался профессор руками враспашку.
Профессорша вякала:
- Не бородою ведется хозяйство.
- Не косами.
Но, выгибая губу, на него завоняла разомкнутым ртом:
- Головастик!
- Касатка!
Вмешался тут Киерко:
- Бросьте!..
Профессор в ветшаном халате таким двоерогом тащился к себе: со зрачками вразбрось, со словами вразбродь и с рукою вразбежку; наткнулся на Митеньку:
- Ты чего кляпсишься?
Киерко, выйдя в столовую, сел и курил свою трубочку:
- Ну-те - житейщина, нетина, быт.
Не ответила: плакала.
- Он аттестует себя... таким образом.
Киерко бросил доскоком зрачочек, додергал носок, докурил, вынул трубочку, ей постучал о край столика: быстро пошел: и наткнулся - на Митеньку.
- Парень же ты, - жеребчище.
Прибавил:
- Досамкался, брат, до делов: брылотряс брылотрясом.
И вдруг оборвал:
- Брекунцы-то оставь, - не поверю ни слову: и так на дворе там у нас разговоры о книгах пошли.
В кабинете профессор беспроко нагрудил предметы: устраивал грохи - на полке, под полками.
А Киерко долго смотрел на него:
- Хоть бы пыль постирали: желтым-желто в комнате: шкапчика три прикупили бы, да запирали бы книги - на ключ: это ж - ну-те - опрятней: и все же сохранней.
Профессор тащился рукой за платком.
В то ж мгновенье сомненье его посетило: он - вычихнул.
- У петуха - чорт дери - сколько ног? - он уставился в Киерко.
- Три - говорят!
- Нет, позвольте-с, - профессор обиделся даже, - я знаю, что - две.
- Почему же он спрашивал?
Вдруг он поморщился.
- Руку жует что-то мне.
И потрогал свободной рукою висящий свой кутыш.
Когда ушел Киерко, стал он копаться в своих вычислениях, выщипнул две-три бумажки из кипы, на ключ запер дверь, сел на корточки, угол ковра отогнул, вынул малый паркетик (тот самый, который, он знал, - вынимается): и под паркетик запрятал бумажки: на этих бумажках крючки начертили суть жизни его; почему же не свез в стальной ящик он сути открытия? Не догадался, - не знал, может быть, что такая есть комната в банке, где ящик стальной покупали.
Он многого вовсе не знал: угол повара с ним путешествовал всюду.
...............
В те дни пережил настоящее горе.
С раздувшимся брюхом, с отшибленной лапою Томочку-песика раз принесли: раздавила пролетка; сложили, смочили свинцовой примочкою, перевязали огромными тряпками: он, перевязанный, молча дрожал, закосясь окровавленным взглядом: профессор весь вечер над ним просидел на карачках:
- Что, брат, - тебе трудно?
А ночью бродил по ковру: утром пес приказал долго жить: очень плакала Наденька.
Спорили:
- Надо к помойке нести!
- Что вы, что вы, - взварился профессор: взъерошился весь, - вырыть яму в саду!
Было сделано: Томку несли зарывать, а профессор Коробкин, оставшийся в доме, им рявкал в окошко:
- "Не бил барабан перед смутным полком, когда мы... - споткнулся он: - пса хоронили"...
И вечером всем он доказывал:
- Индусы, в корне взять, верят, что души животных опять воплощаются: в нас; да-с - по их представлениям пес, говоря рационально, опять воплотится.
- Э, э - брехунцы, - посипел св 1000 оей трубочкой Киерко.
Наденька верила:
- Может быть, песик вернется к нам: мальчиком.
Да, костогрыз приказал долго жить.
8.
Вот и стала Москва-река.
Салом омутилась, полуспособная течь: пропустила ледишко: и - стала всей массой своей: ледостаем блистающим.
Зимами весело!
Крыты окошки домов Табачихинского переулка сплошной леденицею: массою валит охлопковый снег: обрастают прохожие им: морозец обтрескивает все заборики, все подворотенки, крыши, подкидывая вертоснежину, щупая девушек, больно ущемливая большой палец ноги; и - дымочком подкудрены трубы; обкладывается снежайшими и морховатыми шапками синий щепастый заборик; сгребается с крыш; снег отхлопывает от угольного, пятиэтажного дома на весь Табачихинский переулок: под хлопищем - сходбище желтых и рыжих тулупов.
- Стужайло пришел: холодай холодаевич.
Виснут ветвями деревья вкруг серозеленого дома: затылки статуек фронтона в снегурках: подъездную ручку попробуешь, - липнет от холоду: там же, где тянется сниженный на-бок, поломанный старый забор, в слом забора глядят не трухлявые земли, как летом, - нет, нет: урожаи снегов обострились загривиной белою: а из ворот, где домок желтеет, стекает сплошной ледоскат, обливающий улицу скользью, едва припорошенной сверху.
Там бегал дворняк: волкопес; и мешал двум поденным (их наняли снеги разбрасывать, скалывать лед).
- Пошла, гавка!
Один из поденных, - Романыч, веснушчатый, красноволосый мужик, с непромытым лицом (на морщиночках - чернядь), - здесь жил на дворе: в трехэтажном, облупленном доме; лопатою снег разгребал; а другой, в куртке кожаной и с чекмарями, такой челюстистый, - рабочий заводский, с квадратным лицом и с напористым лбом, с твердым взглядом, - долбежил, по льду малым ломиком: Клоповиченко.
К ним Киерко вышел в тулупчике (жил в трехэтажном облупленном доме); хлобучил шапчонку, бил валенком.
- Есть здесь лопата? А ну-те-ка, - с вами я.
Киерко цапко лопатой подкидывал снеги: кидала-кидалой.
Рвануло отчаянным ветром: сугробы пустились враскрут; густо, грубо сквозь вой под трубой кто-то охал, стихая сквозь белую вею подкинутых вихрями визгов; и струи кипучие там над волной снеговою взвевались: и - веяли, и выкидывалися: из взвинченных визгов.
Так сиверко.
Клоповиченко рассказывал Киерко под обзеркаленным жолобом, ломик отбросивши:
- Где им понять! Щегольки... А туда ж, - социальные взгляды подай; мы тяжелки: нам дай социальные взгляды, - не им; мы в сермяжных кафтанах, в огрехах, плетемся на явку: они появляются в полуботинках; да что - пустопопову бороду брей!
- Ну-те! Ну-те-ка!
Киерко, бросив лопату, присел на приступке: черешневый свой чубучек пососать.
- Чередишь, чередишь на заводе: подкарауливаешь несознательных; видишь, мозгами пошел копошиться, бедняга: черезлезаешь через мелкокрестьянские трусости - в классовую, брат, сознательность: тут-то ему - пустопопову бороду брей - в зубы Каутского книжицу; знаете, - я который годок на сознательном, да, положении. И - заподозрен... Опять-таки, - взять хоть работу: чермнеешь от жару у печи доменной...
- У вас там чадненько.
- Чадим, - отозвался Романыч.
Но дворник ему кинул громко:
- Цапцюк, - разворачивай снег!
И взялись за лопаты: а весело!
Цветоубийственные морозы настали; бежали в мехах переулком (меха косолапили) - мимо ворот, - шапки, шапочки, просто шапчурки: и клюквили, и лиловели носами: чуть-чуть пробиралися в ясной, сплошной снеговине; вот здесь - троттуар замело (лишь осталася тропочка); там - отмело: протемнелая гладкость: на ней мальчуган меховой хрипло шаркнул коньком по ледовне, в размерзлости варешки бросив: и клюковкой пыхи пускал, пока клюковка вовсе не стала белянкою: уши-то, уши-то!
Уши - мороженки!
А недалеко от них стоял Грибиков, весь сивочалый такой, зацепляясь рукой за кутафью старуху; о службе церковной он с ней разговаривал:
- Да уж, пожди: как цветную триодь запоют!
И прислушивались к разговору.
- Да кто ж он, родимые?
Грибиков скупо цедил:
- Да цифирник, числец: цифири размножает.
- Так 1000 сын, говоришь, у него - телелюшит.
Прислушался Киерко хмуро: Романыч на Грибикова плевался:
- Курченкин он сын.
- Пустопопову бороду...
Клоповиченко схватился за ломик: а Грибиков старой кутафье твердил о чаях:
- Чаи, матушка, - всякие: черные, красные, сортом повыше, те - желтые.
Клоповиченко им бросил:
- Какой разахастый чаевич!
- А все же не вор, - так и вышипнул Грибиков, - те же, которые воры, учнут, тех и бить, - неизвестно что высказал он: говорить не умел; не умел даже связывать; только - разглядывать.
Дворник прикрикнул:
- Ну, ты, - человечищем будешь в сажень, а все - эханьки.
Клоповиченко схватился за лом:
- Промордованный час, промордованный день, промордованный быт наш рабочий; да что - пустопопову бороду брей!
Стальным ветром рвануло: леденица злая визжала; сугробы пустились враскрут от загривины белой сугроба взвилась порошица.
Прошел мимо Грибиков: рыжий Романыч отплюнулся:
- Тьфу ты, - чемырза ты, кольчатая, разбезногая ты животина, которая пресмыкается, - вошь тебя ешь: старый глист!
Быстро Грибиков скрылся: и охал чердашник:
- Как выйдет, - обнюхает все: черепиночку кажную он подбирает...
Прошел под воротами кто-то в медвежьей шубеночке: в снег провалиться рыжеющим ботиком; баба, цветуха малиновая, проходила; прошамкали саночки: цибики в розвальнях еле тащились - в угольную лавочку: и - морозяною гарью пахнуло; снега - не снега: морозарни!
Хрусти сколько хочешь!
9.
Профессор и Киерко сели за шахматы.
- Ну-те-ка?
- Черными?
Тут позвонили.
Явилася Дарьюшка, фыркая в руку:
- Пожалуйте, барин, - там видеть вас хочет: по делу, знать, - Грибиков... Киерко даже лицом побелел:
- Вот те на!
За профессором вышел и он в коридорчик: профессор сопел: на коричневом коврике, около двери, увидел он Грибикова, зажимавшего желтенький томик и томик коричневый; видывал лет уже двадцать в окно его; только теперь его видел - вплотную.
Одет был в старьишко; вблизи удивил старобабьим лицом; вид имел он старьевщика; был куролапый какой-то, с черватым лицом, в очень ветхих, исплатанных штаниках; глазки табачного цвета, бог весть почему - стервенели: носочек - черственек: роташка - полоска (съел губы): грудашка - черствинка: ну словом: весь - черствель: осмотр всего этого явно доказывал: все - оказалось на месте: а то все казалось - какой-то изъян существует: не то съеден нос (но - вот он), - не то - ухо (но - было!) иль - горло там медное (нет, настоящее!).