Поймал себя на том, что постоянно достаю телефон и смотрю на часы, думая, не отстают ли они, когда главное время страны и столицы – вот оно!
Глава 3. Первое дежурство – о пропавшей луне по-испански
«Первое, – со значением усмехнулись мне, – для всех в тепле…»
Меня препроводили по «коридору» прямо, а потом направо, в так называемый подклет (по другому и, наверное, правильнее, подклеть), не так давно отреставрированный и открытый, составляющий добрую половину первого этажа. Тут я уселся на обычный стул в углу, а ноги поставил на специальную подставку – простую решётку, сбитую из необструганных брусков, точь-в-точь как в общественной бане. Впрочем, здесь функция подставки была не выражена: температура оказалась довольно приемлемая, хотя и не жарко.
Мне объяснили, что пока не придёт сменщик (через час), покидать пост нельзя, нельзя также читать, слушать плеер, говорить по сотовому и т. д.
Вот они – древние своды, кирпичи, иконы… Я даже забыл спросить, в чём состоят мои обязанности…
Суть и тонкости потом разъяснила мне (как и на других постах) словоохотливая Наташа. По коридору, – цветисто поясняла она, – мало что понимающие люди забредают в кирпичный рукав, знаменующий поворот в подклет. Но тут, как раз на повороте, на исторической кладке красуется огромный зелёный указатель «EXIT» (он поставлен неправильно: просто гастарбайтеры делали), а под ним – маленькая табличка с едва различимым «Continuation»… Во-первых, мало кому понятно (даже иностранцам!), а во-вторых, уперевшись в крупный «EXIT», посетители сразу разворачиваются и бегут прочь, не увидев половины экспозиции. Поэтому как только услышал шум и говор в предбаннике, надо сразу же пригласить туристов дальше. В дальнем конце подклета мы видим дверь, а на ней – правильно – тоже соответствующая табличка. Запирается она на железный засов, но при желании открыть можно. Поэтому как только услышал, что за неё дёргают, нужно сразу же объяснить, что выход не здесь и что есть ещё второй этаж. Ну, и для особо дотошных: рядом с тобой стоит тумба – электронный путеводитель (нечто вроде терминала деньги на телефон класть), нужно объяснить, что конкретно здесь он не работает.
При входе, чуть впереди укоренившегося меня и тоже как бы в углу, в вырубленной в стене подсвеченной витрине – три шлема (один даже посеребрённый и с чеканкой), несколько наконечников и пик и маленький глиняный кувшинчик, с как бы высыпанными из него серебряными монетами – мелкими в нынешние десять копеечек, тоненькими почти как фольга. Побывав в Историческом музее, я осознал, что в собор-филиал отдали очень незначительную часть своих закромов, тут и смотреть-то особо нечего. Однако на только что вошедших и жаждущих на что-нибудь насмотреться и это производит впечатление. Ежеминутно только и слышишь: «Смотри, шлемы!», «Oh, helmets!», «Клад монет…» (тоже мне, как говорил Матроскин, склад!), «Кубышка… Смотри, вот что значит «запрятать в кубышку»! (тот самый узкогорлый кувшинчик) и проч.
В другой витрине, почти что за спиной – всякая утварь, названия коей я впоследствии выучил на всех языках. А сначала меня чуть не подкосило буйное любопытство: «Скажите, а что такое потир?» – «Потир… – я покосился на витрину, – это кубок» – «А что такое кубок?» – «Кубок… это… как рюмашка такая, только большая» – «А рюмашка?..»
Для горожан это невесть что, а для меня почти всё привычное: на сундуке, почти таком же, но гораздо больше, я сидел у бабушки, после школы обедал и уже писал про котов… замок с ключом, только поменьше, у неё на двери висел, гвозди и петли кованые на огороде сто раз находил… – разве что блюд чеканных не водилось…
А вообще благодать – древность, кирпич, иконы, тишина… Прямо предо мной на стене – большая икона Василия Блаженного – тонкого, голого, слегка согбенного человечка, стоящего, как любят говорить, в молитвенной позе (для нас-то ещё, по-моему, в увещательной) на фоне старого ещё кремля… Рядом отдельно – позолоченный оклад этой иконы, более поздней работы, многие детали (как потом я всё досконально рассмотрел) пейзажа-фона на окладе и иконе различаются… Под ним на стенде – especial for you, дорогие европейские гости! – книга голландского путешественника 17 века, раскрытая на гравюре, запечатлевшей «шествие на осляти» – крестный ход в Вербное воскресенье по Красной площади из Успенского собора в Покровский с участием царя и патриарха. (Вообще на старых изображениях, даже, кажется, на картине 18 века, пропорции собора (да и площади) кажутся иными: он предстаёт более вытянутым. В начале же 19 столетья – наоборот более толстым – из-за пристроек и т. д. На площади, совершенно обычной, чуть даже не земляной, с наваленными клочками сена, среди хозпостроек и возов с лошадями идёт бойкая торговля – прямо как сейчас… Правда, на одной из знаменитых гравюр Олеария, в небольшой панораме от Василия Блаженного до сегодняшнего мавзолея, можно насчитать штук сорок куполов и крестов над ними.)
Тишина, однако, не полная: что-то стучат где-то внизу (ремонтируют, что ли?), и в «коридоре», если в тишине прислушаться, что-то красивое древнерусское строго-мерно звучит… Я не сразу понял, что это звуковые инсталляции: иллюстрация как строили собор (это прямо здесь включено), и в маленькой боковой «комнате» (называется подцерковье), где на сводах изображены в рост русские святые, включено пение… За многие часы и дни сидения в подклете не раз и умиротворяло это пение со стуком, и раздражало, и сто раз любопытствовали озабоченные, кто и где поёт…
Вскоре я понял, что для того, чтобы пригласить или пояснить, нужно либо вскочить со своего места, либо обладать недюжинными вокальными способностями. Причём посетителей настолько много, что желательно находиться в разных местах одновременно.
Заходя, они пялятся на шлемы и – как бы невидящим взглядом – на тебя; ты тоже делаешь нейтральное выражение лица – не отворачиваться же, но и не особо приветничать, а то сочтут, что это входит в сервис и пристанут с расспросами.
Первых посетителей, с которыми вступил в общение, я запомнил: они меня обескуражили. Вдруг смуглый иностранец лет сорока что-то залопотал и протянул мне телефон – я даже взял… Думал, что просит его щёлкнуть. «Do you speak English?» – запоздало опомнился я. «Но! – улыбается и кричит он, размахивая руками, – фото?!.» Тут я всё понимаю. Он просто спрашивал, можно ли фотографировать. «Си!» – говорю я, улыбаясь. И ему так понравилось это «си» (чуть не единственное, что я знаю по-испански), что он ещё пару раз подходил поблагодарить.
На самом деле, оказалось, что фотосъёмка разрешена только платная (и стоит она, если не ошибаюсь, 150 р. – при цене билета 250 р.); боле того, в мои прямейшие обязанности входит спрашивать у всех нацеливающихся на хоть что-то хоть каким-то гаджетом, оплатили ли они её. Естественно, именно этот пункт своей деятельности смотрителя я полностью проигнорировал: платить за фотки – пусть даже и иностранцам – это уж совсем дикий капитализм!
Впрочем, вскоре я для себя выяснил, что и остальные этим пунктом частенько пренебрегают. По причине, правда, совсем иной – чисто коммуникативной. Я, понимаешь ли, первые недели не зная устали метался туды-сюды, внезапно-интеллигентно выписывая заплутавшим (и раздербаненным привратницей!) интуристам пассажи типа: «Excuse me, there is no exit! The exit is on the second floor», «Please come in, the exposition is continuing here»… А когда слышал в коридоре, что вышедшие из подклети путаются и собираются выйти через ту же дверь, что вошли, я догонял их с репликой вроде «Do you know there is the second stage here?!.» (Надо сказать, что то ли из-за моего исполнения и риторического наворота фразы, а то ли из-за слабого знания английского, многие путали «where» и «there» и отвечали, что не знают, и только когда я произносил магическое «by stairs», меня, не по-нашему улыбаясь, благодарили.)
Задерживаясь на повороте в подклет или на лестнице, я прислушивался. Оказалось, что в основном вещание ведётся с места. У некоторых вокал поставлен. Никаких «excuse me», «there is» нет и в помине: есть только «эксит», а после него «ы!» или «ы-ы!» (визуально-голосовое указание) или «Но эксит, ноу, ноу!» (почти «караул!»). Кто-то ещё, не обладая вокалом, обходится «сорри» в начале и в ответ говорит «плиз», а кто-то работает на чистейшем поприще мимики и жестов. Я понял, какими дикарями мы выглядим в глазах гостей (коль даже в двух шагах от Кремля молодые девушки гыкают и гакают, изображая язык туземцев и глухонемых!), и мне, пожалуй, впервые в жизни, действительно стало стыдно за свою страну.
Хоть бы курсы какие придумали, заставили пять-семь фраз готовых записать.
Порой случались и казусы. Так, однажды завалилась такая американочка, семнадцатилетняя-сочная, смазливая как открытка, со своим парнем – расхаживая по почти пустому подклету, они мило болтали. Я особо не вслушивался (тогда я уже пытался читать книжку), но заметил нехарактерное: они то ржали над тем, что видят, делая различные юмористические сравнения, то ребячливо выясняли свои какие-то интимные дела… Вышли, и по голосам я понял, что они не знают, куда идти дальше. Тогда я всё же догнал их и зарядил своим «Do you now?..» Знай, мол, наших. «Oh my God! – схватилась она за покрасневшие щёчки, – he speaks English!»
Как-то на глазах у только что сменившей меня Анфисы (подзадолбавшей девки), как только она на вопрос, как попасть на второй этаж, начала свои маневры (пригласительные, как на то самое «айлюлю», жесты рукой, «Кам виз ми!» или даже «Кам ту ми!» – ага, Анфис, все токо и мечтают, чтоб прийти к тебе и с тобой кончить!), я тихонько и не сходя с места произнёс собственноязычно выработанный магический текст: «Please, go straight and to the left than upstairs…»
Под конец моего поприща в соборе мне даже представился случай отомстить ей с помощью непонятной магии. «Кам ту ми!» – громко, как к глухому, обратилась она к иностранцу, подзывая его как собаку. «Найн, ком цу мир, битте», – еле слышно позвал я, и он пошёл в мою сторону. И уж совсем высшим пилотажем голубого вертолёта волшебника было, когда я при вошедших вместе с ней в подклет двух чуваках (видимо, словенцах – я заприметил их ещё в «коридоре» по майкам Laibach и NSK