Десятки и десятки тысяч москвичей ушли на фронт, но все новые батальоны и отряды формирует столица, объявившая себя мобилизованной.
Прохожие одеты скромнее, чем в мирное время; многие в военной форме. И в женской одежде модным цветом стал защитный, цвет хаки. Шляп мало — платки, пилотки, вязаные шапочки, ушанки. Палитра уличной толпы, в которой мужчин меньше, чем женщин, стала менее пестрой.
Две молодые женщины, в касках, в брезентовых сапогах и куртках, подпоясанные широкими пожарными ремнями, проходят мимо закрытой парикмахерской. Надписи белилами по зеркальному стеклу: "Дамский зал" и "Шестимесячная завивка". Ни у одной сандружинницы, зенитчицы, парашютистки не появится желание завиться перед тем, как заступить на пост! У женщин нет времени долго сидеть в парикмахерской, делать перманент, маникюр, красить ресницы, брови. Может, мастерица из наглухо закрытого дамского зала (в пыльные зеркала давно никто не гляделся) перевязывает сейчас раненого или вытаскивает его с поля боя, а может, бреет раненых в московском госпитале…
Каждой клеточкой своего индустриального и коммунального организма город живет для фронта. Моссовет пересмотрел ассортимент изделий, какие производила довоенная Москва. Жестко урезан пестрый перечень вещей и предметов, которые нельзя назвать необходимыми и в мирной жизни. Временно сокращен список бытовых услуг жителям. Москва решительно отказалась от того, что делалось на потребу моде, а подчас — мещанскому уюту, отказалась от всякого рода излишеств. Не транжирить материалы на большие и маленькие побрякушки, не потакать напрасной трате времени и сил!
Закрыты многие фабрики (или отдельные цеха), мастерские, ателье, пивные, бильярдные, танцплощадки.
Тысячи кустарей, ремесленников, всякого рода обслуживающий персонал трудятся для фронта.
Вместо абажуров яркой расцветки и люстр мастерят лампы "летучая мышь". Вместо портсигаров, копилок, пудрениц — затворы для противотанковых ружей. Вместо изысканных духов — дезинфицирующие средства. Получили отставку хрустальные вазы, фаянсовые кошечки, слоны, амуры, мраморные пепельницы, бронзовые чернильницы. Вместо объемистых портфелей и кожаных бумажников — полевые сумки, портупеи и планшеты. Вместо дамских сумочек — вещевые мешки. Обойдемся без настенных паласов, ковров, вышитых скатертей, гамаков, бархатных подушечек. Вместо зонтиков — непромокаемые плащ-палатки. Вместо театральных биноклей — стереотрубы. Вместо кружевных занавесей и гардин — черные шторы для затемнения окон. Вместо брошек, серег, браслетов — брючные пуговицы и крючки с петлями для солдатских шинелей. Вместо шелковых халатов и галстуков — фланелевые портянки и войлочные туфли для ходячих раненых. Вместо лакированных туфель — кирзовые сапоги…
Когда раздается высокий голос воздушной тревоги, улицы быстро пустеют. Но токарь, вытачивающий снаряд, не бросит станок. Вагоновожатый не покинет опустевший вагон, застигнутый сиреной между двумя остановками. Не спустится в бомбоубежище хирург, который оперирует раненого. Заторопится на крышу женщина в каске, в холщовой робе, подпоясанная широким ремнем пожарного. Не покинут чердак бойцы пожарной дружины. И девушка, набирающая завтрашний номер "Комсомольской правды", не оставит свой линотип.
Мы помним девушек Метростроя, их шутливо и ласково называли "метрусями". В резиновых сапогах, брезентовых куртках, они поднимались в час обеденного перерыва из глубоких шахт и, щурясь от яркого света, окунались в суетливую Москву. Горожане уступали бетонщицам дорогу, провожали их теплыми взглядами. А теперь тысячи "метрусь" изучают военное дело, оказывают первую помощь раненому, и рядом тарахтит не отбойный молоток проходчика, а неутомимый "максим", принявший на старости лет советское подданство.
Не только улицы изменили свой облик. И на предприятиях Москвы, в учреждениях, общественных организациях установился новый, более строгий распорядок дня, деловой стиль работы, подобающий прифронтовому городу.
Запомнились полтора часа, проведенные мною 6 ноября 1941 года в Краснопресненском райкоме ВКП(б). Командированный в Москву фронтовой газетой "Красноармейская правда", я ждал пропуска на торжественное заседание Моссовета. Райком размещался в то время на Суворовском бульваре (где сейчас Дом журналиста).
Началась очередная воздушная тревога, и срочное совещание перенесли в подвал церкви Большого Вознесения у Никитских ворот, той самой, где венчался Пушкин. В часы воздушных налетов в церкви проходили совещания, инструктажи, военные занятия. Могучие своды и стены аршинной толщины делали подвал надежным бомбоубежищем.
Краснопресненский райком стал боевым штабом. Толчея в коридорах, комнатах. Сидели на мраморной лестнице и в вестибюле на полу, разматывали-наматывали портянки, снимали ботинки фасона "каши просят" и переобувались в брезентовые сапоги. Принесли, соблюдая осторожность, ящики с зажигательными бутылками КС. В зале второго этажа выдавали противогазы, подсумки с патронами. На дверях одной из комнат красный крест — выдают перевязочный материал.
Бесконечной вереницей шли посетители в кабинет первого секретаря С. А. Ухолина. Товарищ Ухолин — невысокого роста, коренастый — внимательно и дружелюбно прочитал записку Алексея Суркова и попросил секретаря райкома Саломатину, зашедшую в кабинет, выдать пропуск.
— А где состоится заседание? В билете не указано.
Соломатина привычно, видимо, уже не в первый раз, приглушила голос:
— Станция метро "Маяковская".
Пока мы спускались по лестнице и шли по коридору, товарищ Соломатина — средних лет, светловолосая, гладко причесанная — поделилась своими неотложными заботами. На Красной Пресне строят новые оборонительные укрепления. К субботнику заготовлено 1200 лопат, мешки, носилки. Не хватает кирок и ломов, нечем выковыривать булыжник для сооружения баррикад…
Но разве только Краснопресненский райком партии был всеми помыслами и делами озабочен обороной города, насущными требованиями Западного фронта?
Все двадцать пять райкомов ВКП(б) столицы круглосуточно, с предельным напряжением сил, крепили оборонительные рубежи, пополняли народное ополчение, дивизии, защищавшие Москву, коммунистами и комсомольцами.
Перебирая архивные документы, листая пожелтевшие протоколы заседаний, стенограммы, перечитывая записи, сделанные чернилами, ныне обесцвеченными, пытаюсь воссоздать распорядок жизни города в те дни. Вся настойчивая, многообразная деятельность партийных и советских органов подчинялась нуждам фронта. Немало задач требовало мгновенного решения, а решалась при этом судьба, жизнь москвичей.
Грудой срочных, важнейших дел, суматохой явлений и задач обрушивался каждый день на генеральный штаб Москвы, каким по праву и по заслугам можно было назвать Московский комитет ВКП(б), руководимый Александром Сергеевичем Щербаковым, и Моссовет во главе с Василием Прохоровичем Прониным.
Пусть Кремлевские звезды были укрыты чехлами, но их свет отчетливо видели защитники столицы во всех блиндажах, окопах, землянках, "секретах", на командных и наблюдательных пунктах.
Вместе с бойцами стояла на своем посту Москва. Город сжимал в руке винтовку. Он стоял настороженный, уверенный в своих силах, готовый к смертному бою, как и подобает фронтовику.
Оборванные рельсы
Семафор остановил поезд на станции перед выходной стрелкой, машинист резко дал обратный ход — линия фронта. На железнодорожном полотне, промеж шпал, робко росла трава, пропахшая каменноугольной смолой и гарью. Рельсы забыли о теплом прикосновении колес, рельсы успела покрыть ржавчина.
Бои шли на подступах к Москве, и во фронтовой сводке замелькали названия станций и платформ, хорошо знакомых московским дачникам.
А к концу ноября семь железных дорог из одиннадцати были перерезаны противником и, по существу, превратились в пригородные. Поездам не стало дальнего пути на запад, на север и на юг.
С критическим приближением линии фронта укорачивались железные дороги, расходящиеся веером из Москвы. К концу ноября только четыре дороги связывали Москву с тылом. В одном пункте противник подошел совсем близко к дороге на Рязань. Прервалась связь и с Тулой, противник подошел к Серпухову. Октябрьская железная дорога обрывалась у Сходни, Савеловская — южнее станции Яхрома, Калининская — второй дачной зоной.
Западная — не доезжая станции Кубинка, с Киевского вокзала нельзя было добраться до Наро-Фоминска, по Московско-Донбасской — до станции Ожерелье.
Немцы наносили удары по железнодорожным коммуникациям, ведущим к столице. Но железнодорожный узел продолжал трудиться и в часы воздушных тревог, под бомбами.
Поведение железнодорожников не назвать иначе, как героическим. Электромеханик станции Люблино Федоров продолжал тушить состав с боеприпасами и после третьего ранения. Сигналист станции Воробьевы горы Дронова, раненная, продолжала регулировать движение поездов. Машинист-инструктор Мокринский, раненный на станции Подлипки, отцеплял горящие вагоны от состава с боеприпасами; благодаря его усилиям поезд проследовал дальше к Москве. "Юнкерсы" обстреляли станцию Шереметьево. Загорелись вагоны, в которых лежали тяжелораненые, а на соседнем пути горел поезд с боеприпасами. Помощник механика Рижского восстановительного поезда Пронкин вынес из огня двадцать четыре раненых, но сам от осколка бомбы погиб.
В сравнении с довоенным временем нагрузка узла увеличилась в 3–5 раз; это было вызвано потоками военных грузов, эшелонов с войсками, спешащими на фронт, срочной эвакуацией заводов, учреждений, институтов, жителей Москвы, беженцев из западных областей.
Особенно были перегружены станции Окружной железной дороги, Москва-Сортировочная, Москва-Товарная, Москва-Пассажирская.
В июле и октябре были дни, когда отправляли на восток до 5 тысяч вагонов с оборудованием.
Осенью сорок первого центральные железнодорожные магистрали работали с колоссальным напряжением, особенно Горьковская линия (53 пары поездов в сутки по воинскому графику), Ярославская линия (56 пар поездов) и Ленинская линия (79 пар поездов). Только в октябре — ноябре московское кольцо приняло 11 748 вагонов. Можно представить нагрузку и перегрузку, какую испытывали путейцы. В те дни московские железнодорожники освоили так называемый караванный способ пропуска эшелонов, когда одни поезд следует в затылок другому на расстоянии видимости хвостовых сигналов впереди идущего поезда. Это происходило и в условиях светомаскировки. А каково было отыскать в рельсовом лабиринте Сортировочной единственную "зеленую улицу"! С огромным трудом перебрасывали подчас войска с одного участка фронта на другой. Когда укрепляли левый фланг Западного фронта, Ставка срочно направила туда 2-й кавалерийский корпус генерала Белова. В исключительно трудной обстановке в кратчайшие сроки под Тулу и Каширу отправили 39 эшелонов с войсками!