Из Оружейной палаты увезли драгоценные скипетры, державы, булавы, короны, среди них шапку Мономаха, троны Ивана Грозного, Бориса Годунова, царя Алексея Михайловича. В соборах Кремля из иконостасов вынули старинные иконы.
Коллекции вывозили из музеев под охраной красноармейцев, они же грузили ящики в вагоны.
Через несколько часов после того, как в дальнюю путь-дорогу тронулся музейный эшелон, станция Москва-Товарная подверглась бомбежке. О содроганием думаем и сегодня с том, что могли погибнуть в пламени и дыму шедевры Рембрандта, Боттичелли, Веронезе, Мурильо, Делакруа…
Вскоре после эвакуации Третьяковки в ее опустевших залах разорвались бомбы. К слову, эта картинная галерея значилась на картах авианалетчиков как объект, подлежащий уничтожению.
А какая трагедия ждала Музей имени Пушкина, если бы его не эвакуировали вовремя! В первый же налет 22 июля в музей угодило 8 зажигательных бомб. Одна из них пробила стеклянную крышу, упала в Греческий дворик, но не взорвалась. 6 и 7 августа на музей сбросили полторы сотни "зажигалок", но все очаги пожаров потушили.
Архитектор музея на Волхонке Р. И. Клейн возвел над ним хрупкий потолок из стекла. Когда начались налеты, стеклянную кровлю покрыли маскировочной сетью; музей выглядел сверху как сад или сквер. Но увы, этот камуфляж не спас от страшной беды…
Беда обрушилась в 9 часов вечера 14 октября. Тяжелая бомба разнесла соседнее здание, на улице Маркса-Энгельса, где находился Институт Академии наук. Взрывная волна чудовищной силы погнула балки перекрытия, деформировала наверху железные рамы, мгновенно лишила музей крыши. С грохотом обрушилось 6 тысяч квадратных метров стекла. Однако тяжеловесные экспонаты из Древнего Египта от осколков не пострадали, их успели оградить мешками с песком или упрятать в фанерные надстройки.
Как ни старался персонал музея обезопасить здание от потоков дождя, а затем от снегопадов — залатать крышу досками, листами железа, рубероидом, толем не удалось; музей оставался под открытым небом. Когда хлестал дождь, мраморная лестница превращалась в порожистый ручей, зловеще журчал водопад. Когда шел снег, в залы наметало высокие сугробы.
В Москве осталось около 15–20 сотрудников (точнее сказать — сотрудниц). Они-то и воевали самоотверженно, подвижнически с потоками воды, а в лютые морозы — со снегом. Они же перенесли в подвалы здания, в запасники музея оставшиеся гипсовые статуи (две тысячи скульптур!), всю библиотеку и другие экспонаты, стараясь уберечь их от сырой пагубы.
Чтобы оценить в полной мере подвиг работников музея — искусствоведов, реставраторов, хранителей, библиотекарей, экскурсоводов, — нужно прочесть дневник, который вела благородная и отважная Наталья Николаевна Бритова, ученый секретарь музея.
Крышу так и не удалось надежно залатать, и она долго оставалась зияющей раной, приносившей всем музейным работникам незатихающую, неизлечимую боль…
В тревожное утро 17 октября после поспешного отъезда многих жителей из Москвы главный режиссер театра Туманов и ведущие артисты Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Кемарская, Мельтцер, Бушуев, Томский, Янко, дирижер Алевладов, балетмейстер Бурмейстер обратились с ходатайством в Совет Народных Комиссаров. Они просили не ускорить эвакуацию театра, оставить их в осажденной Москве. Завтра же они готовы открыть зимний театральный сезон!
Афишу отпечатать не успели. На фанерных щитах при входе в театр и еще в нескольких пунктах написали от руки: "Сегодня, 19 октября, спектакль "Корневильские колокола". Билеты были распроданы за несколько часов.
— Спектакль прошел при переполненном зале, — вспоминала Л. Ягункова, — хотя над певцами стоял густой пар, деревенели ноги танцовщиц, а музыканты изо всех сил старались не фальшивить, перебирая струны посиневшими пальцами. Зрители долго вызывали Кемарскую, Ценина, Тимченко, Петрова. Артисты, выходя на вызовы, уговаривали зрителей разойтись до объявления ежевечерней воздушной тревоги. На другой день тревогу объявили, едва начался спектакль "Прекрасная Елена". Публика хлынула в убежище. Артистам переодеться и разгримироваться было уже некогда. Звенья ПВО немедленно заняли свои посты: Орест — на телефонной станции, Менелай и Парис — у пожарных рукавов. Прекрасная Елена стояла на посту в своей традиционной тунике с сумкой дружинницы Красного Креста через обнаженное плечо…
Прерванный спектакль возобновили в том же составе на другой день. Спектакль "Евгений Онегин" продолжался четыре дня, пока публика наконец досмотрела его до конца… Премьера балета "Штраусиана" состоялась в срок — через неделю после открытия сезона.
В зале было по-зимнему бело от маскировочных халатов на фронтовиках, и от этого казалось еще холоднее. А на сцене жила романтическая Вена с непременным кафе, зеленеющим бульваром, веселой толпой…
После суровой и радостной премьеры артисты послали в Тбилиси телеграмму восьмидесятидвухлетнему В. И. Немировичу-Данченко: "Театр по собственной инициативе, утвержденной правительством, непрерывно играет в Москве. За исключением нескольких актеров, вся труппа налицо. Играем с большим успехом и полными сборами "Севильского цирюльника", "Евгения Онегина", "Корневильские колокола", "Прекрасную Елену", "Цыган". Премьера балета "Штраусиана" прошла блестяще. Возобновляем постановку "Периколы" и "Риголетто". Работаем над операми "Суворов" и "Чапаев". Окружены вниманием правительства. В театре прекрасная рабочая атмосфера, чудесная дисциплина".
Публика, которая заполняла театральные залы, выглядела совсем не так, как в мирные дни. Чувствовалось, что для некоторых посещение театра — событие, праздник души, а многие посетители в этом здании впервые, плохо здесь ориентируются.
Желание принарядиться, конечно, у женщин осталось, оно вечно и неистребимо. Но палитра зрительного зала, покрой и фасоны одежды стали строже, будничнее. Защитный цвет преобладает. Короткая стрижка. Мало женщин старательно завитых, с губной помадой. Многие в военной форме, некоторые при оружии.
В театральном, концертном зале, в цирке, в мюзик-холле можно было увидеть и легкораненых — с рукой на перевязи, с костылем, с палкой. Из госпиталей привозили команды выздоравливающих. Приезжали команды из воинских частей, которые находились на переформировании или ждали нового вооружения. Билетами в театр премировали и бойцов противопожарной обороны, групп самозащиты, студентов, отличившихся на строительстве оборонительных рубежей. Билеты выдавали и донорам, сдавшим кровь предоставлялся выходной день. Иные приходили в театр после длительного пребывания на казарменном положении. Давали билеты на курсах, где обучали подрывников, шифровальщиков, радистов, снайперов, механиков-водителей, медсестер.
Кому-то посчастливилось увидеть знаменитого артиста или послушать любимого певца, его доводилось слышать только по радио. А кто-то предпочел цирк, где выступали клоуны Виталий Лазаренко, Бим и Бом. Удастся ли, и когда еще, увидеть фокусника, акробата, жонглера или дрессированных медведей?
Влекла не только редкая возможность отдохнуть, отрешиться на какое-то время от суровой повседневности, от житейских тягот и невзгод, от изнурительной работы, а случалось, от окопной жизни, от партизанской разведки, от бессонных дежурств в операционной или перевязочной…
Послушать музыку в ярко освещенном зале, переживать за "Парня из нашего города", проникнуться чувствами Татьяны Лариной, посмеяться над злоключениями жуликоватого цирюльника Фигаро или придурковатого царя Менелая, мужа "Прекрасной Елены", — в кии веки приобщиться к подлинному искусству, почерпнуть хотя бы толику на великого волшебного клада — музыки, театра, литературы, рожденных человеческим гением…
Мне приходилось до войны быть свидетелем театральных разъездов после громких премьер, оставивших след в истории театрального искусства пли музыкальной жизни столицы. Тогда восторженная публика долгодолго аплодировала, не покидая партера, амфитеатра, лож. Взад-вперед ходил занавес, и цветы благоухающим градом падали к ногам комиссара из "Оптимистической трагедии" или воскресших на просцениуме Ромео и Джульетты.
Но не меньшую зарубку в памяти оставил разъезд после спектакля в Москве, когда не из суфлерской будки, а громогласно, на весь зал объявляли "воздушная тревога!!!", когда зрители после спектакля разыскивали на затемненной площади свои машины — грузовики с поперечными досками-скамейками под брезентовым верхом, санитарные автобусы с красными (вечером черными) крестами, закамуфлированные по-фронтовому "эмочки", танкетки, броневики…
Сократилось и число экранов, освещенных лучом киномеханика. В некоторых кинотеатрах обосновались призывные пункты, расположились на постой истребительные батальоны, военные курсы. Несколько кинотеатров ("Художественный", "Великан", "Спорт", имени Моссовета) пострадали при бомбежке, другие лишились электроэнергии.
Первые боевые киносборники отставали от событий, не могли ответить на тревожные вопросы кинозрителей, режиссеры ограничивались съемками боевых эпизодов и короткими рассказами о подвигах. Отступление наших войск, эвакуацию, беженцев снимать не разрешалось.
Успехом пользовались довоенные фильмы "Суворов", "Фронтовые подруги", "Валерий Чкалов", "Свинарка и пастух", "Майская ночь", американский фильм "Песнь о любви" — действие происходило в Советской России.
После двухлетнего перерыва вновь увидели экран антифашистские фильмы "Профессор Мамлок" и "Болотные солдаты".
На картах немецких воздушных стрелков Большой театр значился как военный объект, подлежащий уничтожению.
Театр усердно замаскировали: фасад с колоннадой затянули декорацией к спектаклю "Князь Игорь". Квадригу Аполлона спрятали за трехэтажным фанерным домиком. Но слишком заметным было местоположение театра на площади, и, как ни усердствовали маскировщики, утаить от налетчиков столь массивное здание не удалось.