Поземкой и жестоким морозом провожает фашистов в плен зима сорок первого года…
"…Долог будет сон гостей на тесном, хладном новоселье".
Если собрать каски всех солдат и офицеров вермахта, убитых лишь в ходе операции "Тайфун", мы насчитаем 126 966 штук. Металлолом истории!
Партизаны Лотошинского отряда минируют дорогу. Справа Герой Советского Союза комсомолец Илья Кузин.
Длинными, аккуратными шеренгами, строго держа равнение, лежат завоеватели "жизненного пространства".
На обелиске в селе Тарутино начертано: "На сем месте российское воинство, предводительствуемое фельдмаршалом Кутузовым, укрепись, спасло Россию и Европу".
Знаменитая комната под сводами в Ясной Поляне — такой ее оставили оккупанты.
Жители села Никольское возвращаются из леса к родному очагу, к родной крыше. Но целы ли они?
Прославленной 78-й стрелковой дивизией под Москвой командовал А. И. Белобородов. Ныне генерал армии, дважды Герой Советского Союза
Многие бойцы и командиры, раненные в боях под Москвой, обязаны своей жизнью санинструктору Елене Ковальчук.
Маршал Г. К, Жуков рассказывает о Московской битве писателю Евгению Воробьеву (Август 1966)
Впервые артиллеристы огнем и колесами сопровождали в наступлении пехоту. Номера расчетов ехали на передке зарядного ящика, на станинах орудия, обратив лица на запад, туда, где горизонт застлало дымом и поднятой землей. Как сказано в "Василии Теркине":
Пушки к бою едут задом —
Это сказано не мной.
Теперь на каждой огневой позиции пушку придется развертывать на сто восемьдесят градусов — святая, желанная обязанность пушкарей!
— Ну-ка, повернемся лицом к Гитлеру! — кто-нибудь из номеров расчета, чаще наводчик, не забывал весело подать эту команду.
Прозвучал приказ "Вперед!" и в полку, которым командовал майор Балоян. Опустели обжитые окопы и траншеи на берегу реки Нара, опустели штабные землянки и блиндажи, опустел — от чердака до подвала — Дом офицеров на окраине Наро-Фоминска.
Санитарная повозка Елены Ковальчук впервые двигалась на запад в общем потоке с наступающим полком. Она шагала с санитарной сумкой за плечом; в коренастой фигуре ее угадывались выносливость и сила. Прядь белесых волос выбивалась из-под сдвинутой на затылок ушанки.
Может быть, уже завтра она будет делать перевязки на поле боя и вытаскивать раненых из-под огня. Но Елену уже не будет преследовать, как минувшим летом и осенью, опасение, что где-то в воронке или в окопе остался лежать в беспамятстве тяжелораненый. Лежит безгласный, полузасыпанный землей или снегом, а она его не приметила в горячке боя. Если его не увидели свои при отходе, может случиться самое страшное — беспомощный, он умрет от потери крови или будет пристрелен фашистами…
Когда-то в московской Пролетарской дивизии служили преимущественно москвичи. После жестоких летних и осенних боев дивизия пополнялась украинцами, сибиряками, уральцами, белорусами, волжанами, кавказцами.
— Зараз ми yci москвичі, — убежденно сказала Елена Ковальчук в день нашего знакомства и произнесла это с таким классическим украинским акцентом, что захотелось спросить: не с Полтавщины ли она, не с хутора ли близ Диканьки? [10]
В третьем батальоне, где хлопотала Елена Ковальчук, воевали политэмигранты из Чехословакии братья Йозеф и Ян Райнеры; они составляли расчет пулемета. Заслышав разговор, старший, Йозеф, сказал с акцентом:
— Мы тоже есть москвичане.
А разве 28 гвардейцев-панфиловцев, хотя большинство из них не видели Москвы и для некоторых родной язык казахский, киргизский, не считали себя москвичами?
Вдоль Киевского шоссе торчали разбитые немецкие танки, пушки, автомашины, прицепы. В иных местах они стояли длинными вереницами.
К радиатору сожженной цуг-машины, набитой обугленными солдатами, прикреплена на счастье подкова. Не помог талисман! На обочине шоссе немецкий танк, в предсмертном жару растопивший вокруг себя снег. Разит горелой резиной, краской, тряпьем. Неподалеку целехонький танк, брошенный экипажем. Не хватило горючего? Не удалось завести мотор? На броне танка, выкрашенного белилами, кто-то старательно вывел углем: "До Берлина без бензина — топай, топай!" Русский человек любит бить и приговаривать… А на соседнем танке по-немецки написано: "Прощай, Москва, убегаем домой". Тоже неплохо…
Но, к сожалению, наступление наше развивалось с успехом не повсеместно. Еще неделю назад фашисты ценой крайнего напряжения и больших потерь захватили Крюково. Панфиловцы, танкисты Катукова и 44-я кавалерийская дивизия девять раз атаковали вражеский узел сопротивления. Фашисты превратили каменные дома в маленькие форты. Обледеневшие танки и пушки врыли в сугробы. Захватили два этажа здания школы. Приспособили для обороны кирпичный завод. Поселок и станция переходили из рук в руки. Только 8 декабря, на третий день наступления, 1073-й полк панфиловской дивизии и катуковцы овладели поселком…
Шоссе в бесконечных объездах, на них указывали шесты с пучками соломы, похожие на метлы. Объезды ждали шофера-возницу, всадника, пехотинца. Ждали всюду, где саперы еще не разминировали дорогу, не соорудили временный мост. Пролеты вывернуты наизнанку страшной силой взрывов, виднелись рваные железобетонные внутренности мостов.
Машинам, лошадям, людям — всем достается на подъемах, на временных переправах, на съездах с шоссе. Моторы ревут так, что кажется, вот-вот надорвутся. Тягач приходит на помощь трехтонке. Лошади берут на буксир "эмочку". Артиллеристы спешат на помощь батарейным лошадям — упираются плечами в орудийный щит, хватаются за лафет, за ствол орудия, за спицы колес. Еще один дружный толчок, еще одно вездесущее и обязательное "раз-два, взяли!". Еще одно общее усилие — и орудие выкатывается из сугроба. Все — и люди и лошади — облегченно вздыхают.
Защитники Москвы впервые увидели на дорожных перекрестках, объездах немецкие указатели, увидели путевые столбы со стрелками "Moskau", увидели таблички, воспринимаемые как кощунство: названия исконных русских деревень начертаны на них готическим шрифтом.
И как ни утомлены, ни измучены маршем защитники Москвы, они не замедляют шага. Они несут возмездие на остриях своих штыков, в дисках автоматов, в запалах ручных гранат, на мушках снайперских винтовок, в перекрестиях орудийных прицелов.
Вмятины на броне
Ночь такая, что не видно дальше вытянутой руки, не видно снега под ногами.
Впереди, нащупывая дорогу, шагал Гудзь. Тяжелый танк послушно следовал за поводырем. Полз медленно: когда мотор работал на малых оборотах, огонь из выхлопных патрубков не был виден.
Танк должен использовать затеянную нами канонаду и незаметно подойти к деревне — за батарейным громом не слышно мотора, гусениц.
Еще в сумерки Гудзь присмотрел густые ветлы у речушки, петляющей за околицей. А то, что ветлы низкорослые, Гудзя не смущало — лишь бы укрыли танковую башню. Механик-водитель Кирин ввел танк в рощицу, как в гараж, и заглушил мотор.
По ту сторону речушки темнело Нефедьево. В конце ноября в этой самой деревне шел бой за каждую избу, здесь прокатился вал рукопашной схватки.
Днем Гудзь снова вглядывался в Нефедьево. В бинокль виднелись немецкие танки, вымазанные белилами. Он прикинул: его позиция метрах в семидесяти пяти от крайних изб.
Гудзь приказал стрелку-радисту Татарчуку вылезти из танка и подать сигнал артиллеристам. Две ракеты одна за другой загорелись ядовитым светом. Именно этих ракет — одна вдогонку другой — ждали наблюдатели на батарее. Сигнал принят, пушки замолчали.
Татарчук вернулся, закрыл люк, но в машине не стало от этого теплее. Каждый прикорнул на своем месте в ожидании близкого боя.
Мыслями Гудзь обращался к членам экипажа. Знать каждого из четырех в лицо и запомнить фамилии нетрудно. А вот как загодя узнать — стоящий ли танкист, каков в бою? Четыре загадки… Фронтовая судьба свела его с экипажем накануне. Он чувствовал себя не совсем уверенно и понимал, что еще меньше оснований для уверенности у экипажа — идти в бой с незнакомым командиром!
Каждый из членов экипажа, наверное, тоже терялся в догадках: не стушуется ли в бою? Хватит ли умения?
Лейтенант очень молод, на вид года двадцать два. Но командир батальона обмолвился, что он воюет с первых дней.
— Когда немец только берется за снаряд, — напомнил лейтенант, — мы уже должны выстрелить по нему. Необходимо опережать, ошеломлять врага в бою, полностью использовать огневую мощь КВ…
Декабрьский рассвет неторопкий. Туман рассеивался медленно. Гудзь вылез на башню. Стоял, упершись ногами в края люка.
При скоротечном свете дальней ракеты удалось разглядеть крайнюю избу. Стал виден весь деревенский порядок. Где-то там немецкие танки, днем он насчитал их восемнадцать и все средине — T-III и T-IV.
Гудзь долго всматривался в деревню, закрыл глаза, так легче обдумать план боя.
— Начнем, друзья.
Внешне Гудзь был спокоен, но голос его дрогнул.
Все пятеро сняли с себя снаряжение, наганы переложили в карманы комбинезонов. Танкистам неудобно во время боя в ремнях: в танке очень тесно, ремни (особенно кобура, будь она неладна!) все время цепляются за рукоятки, рычаги, ручки.
Гудзь решил ударить по головному танку. Необязательно именно там находится старший офицер. Однако разумнее ударить по этому танку, чтобы в стоящих сзади поубавилось прыти.
Прогремел выстрел, командир орудия Старых был точен, передний танк засветился в дрожащем пламени, затем вспыхнул, как куча хвороста, облитого бензином. А второй танк зачадил дымным столбом без огня.
Татарчук поводил стволом пулемета, готовясь встретить немцев-погорельцев. Но из горящих машин никто не выскочил, люки не открылись.
Зарево вставало над деревней, отодвигая тусклый рассвет.