Могилы не только на подступах к Москве. Их множество на калужской, калининской, а еще больше на смоленской земле, все это — предполье подмосковного сражения.
Осенью 1941 года в окружении под Ельней сражались московские дивизии народного ополчения. Мы не обходим памятью братские могилы в многострадальной Ельне, откуда ведет свою родословную советская гвардия. Там, где покоится прах 7800 безымянных защитников Москвы, возвышается стела. На ее верхушке свили гнездо аисты. Совсем как на кровле крестьянской избы, где попахивает дымком уютного человеческого гнездовья. Исстари в народе гнездо аистов — символ бескорыстного доверия пернатых к человеку. Снизу к ним доносится благоухание цветов. Небо простирается над гнездом и братскими могилами.
Столько же горя впитала в себя подмосковная земля, когда шли ожесточенные бои у порога города.
Тесно в братских могилах на Бородинском поле, под Юхновом на берегу Угры, под Волоколамском, в Наро-Фоминске, в поселке Рогожинском под Тулой, в селе Ильинском, под Зайцевой горой, в Можайске, в деревнях Акулово, Юшково, Петушки, в Гжатске, в Солнечногорске, на берегах канала Москва — Волга, в Красной Поляне, в Крюково и во многих других пунктах…
Командир батальона 1073-го полка панфиловской дивизии Баурджан Момыш-Улы достал из планшета и развернул новый квадрат карты. От Крюкова до окраин Москвы двадцать с небольшим километров. Для танков это совсем немного — один бросок.
"По привычке прежних отступательных боев, — пишет Момыш-Улы, — я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было бы зацепиться, и… этого рубежа не нашел…"
Момыш-Улы перочинным ножом отрезал часть карты юго-восточнее Крюкова и велел сжечь.
— Как? — переспросил адъютант, голубоглазый Петр Сулима.
— Сожгите, — повторил командир.
Адъютант "посмотрел на меня с недоумением, — вспоминал Момыш-Улы, — но секунду спустя понял. Для чего нужна карта? Для ориентировки… Нам не понадобится ориентировка в дорогах, речках, населенных пунктах, что лежат позади Крюкова… Мы или отбросим немцев, или умрем под Крюковом".
Чиркнув спичкой, Момыш-Улы зажег отрезанный кусок.
Оба молча смотрели, как горит карта, "как исчезают, превращаясь в черный прах, названия шоссейных дорог и проселков, ведущих к Москве".
Если вести отсчет по рельсовому пути, от Крюкова до перрона Ленинградского вокзала 40 километров. Это был последний рубеж, на котором фашисты пытались закрепиться в декабрьских боях под Москвой.
Комбат Момыш-Улы, приехавший защищать Москву из казахстанских степей, и командир Особого полка Западного фронта майор Никон Шевцов воевали на разных участках, знакомы не были. И полон глубокого значения тот факт, что оба в патриотическом порыве отказались пользоваться картой, которая им понадобилась бы при отступлении от Москвы. Такова была самозабвенная готовность защищать Москву до последней капли крови. И Момыш-Улы и Никон Шевцов следовали завещанию героев Бородина — "умремте ж под Москвой, как наши братья умирали…".
Счет № 700828
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат.
Всего, друзья, солдат простой
Без званий и наград.
Москва готовилась принять останки Неизвестного солдата.
В Крюкове вскрыли братскую могилу. Гроб установили на алый постамент рядом. На крышке саркофага, перевитого гвардейской лентой Славы, — военная каска.
3 декабря 1966 года в 11 часов 25 минут саркофаг перенесли в траурную машину, и Неизвестный солдат отправился в свой последний путь, путь, по которому не ступила нога завоевателя. В начале улицы Горького воины Таманской гвардейской дивизии водрузили саркофаг на артиллерийский лафет, и бронетранспортер, убранный кумачом и крепом, двинулся дальше. Плотный коридор москвичей провожал процессию скорбным молчанием.
Теперь мы не можем представить себе Москву без могилы Неизвестного солдата. Мы ничего о нем не знаем. Знаем лишь, что он защищал Москву своим мужеством, прикрыл ее своей грудью на самом ближнем рубеже.
Может, он коренной москвич? Или был в Москве лишь однажды, когда проезжал на фронт? Или вообще никогда не видел столицы?
Но кем бы ни был Неизвестный солдат — он наш дорогой однополчанин, бессмертный гражданин Москвы…
Неизвестные солдаты, где бы их ни согревал Вечный огонь нашей любви и памяти, — родные братья. Вот почему Неизвестный солдат — сын всех матерей, отец всех сирот, муж всех вдов, жених всех невест, не ставших женами.
Вот почему Неизвестный солдат никогда не состарится, он навсегда — наш современник. Об этом сказал на траурном митинге защитник Москвы Герой Советского Союза А. А. Булахов, выступавший от имени трудящихся Московской области.
Огонь, зажженный возле Кремлевской стены, у Арсенальной башни, доставили из Ленинграда с Марсова поля. Этим подчеркнули символическую преемственность революционных и боевых традиций советского народа.
Имя твое неизвестно,
Подвиг твой бессмертен.
Мемориал Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов будет воздвигнут в Москве на Поклонной горе. Еще в 1958 году объявили конкурс на проект памятника, и вот теперь началось его сооружение. На площади в 135 гектаров раскинется комплекс архитектурно-скульптурных сооружений, осененных Знаменем. Стяг из красного гранита высотой в 83 метра, а на нем — рельефное изображение Ленина. В беломраморном дворце расположится музей с залами Славы и Памяти. В зале Славы в хрустальном пилоне будет храниться Знамя Победы, которое подняли на купол берлинского рейхстага народные герои Егоров и Кантария. В мраморном зале Памяти павших загорится Вечный огонь.
Все большую популярность приобретает счет № 700828 в Мосгорбюджетбанке. Трудящиеся со всех концов страны вносят свои сбережения: деньги, заработанные на субботнике; полученную премию; выигрыш по займу и т. п. Уже назвались строители, которые готовы безвозмездно отработать свой отпуск на строительной площадке. Уместно напомнить, что в начале прошлого века русский народ поставил памятник Минину и Пожарскому на Красной площади также по всенародной подписке.
Не найти в Москве места, более подходящего для мемориала, чем Поклонная гора. Еще в давние времена враг угрожал Москве с запада.
До сооружения высотных зданий с Поклонной горы открывалась величественная панорама города, раскинувшегося вокруг Кремля. Русские люди, приезжавшие по Смоленской дороге, здороваясь и прощаясь с Москвой, кланялись ей в пояс. Как было не отвесить поклон матери городов русских!
Здесь, у Поклонной горы, в деревне Фили, в избе крестьянина Андрея Фролова состоялся военный совет, вошедший в историю и запечатленный на известной картине, висящей в этой избе. Когда в 1887 году "Кутузовская изба" сгорела, новый сруб был поставлен на пожертвования русского народа — символический счет № 700828 столетней давности.
После Бородинского боя, перед тем как оставить Москву, на Поклонную гору подымался Кутузов. Стоял здесь и Наполеон, тщетно поджидая делегацию жителей с ключами от города и Кремля… Но еще никто и никогда не видел Москву коленопреклоненной.
Нам дороги реалии, реликвии и Отечественной войны 1812 года. Французские знамена, отбитые у наполеоновских полков; личная повозка Кутузова; батальные картины Верещагина; скамейка, на которой фельдмаршал сидел, держа военный совет в Филях; сани Наполеона; икона Богоматери, мимо которой, крестясь, проходили перед Бородинским сражением наши предки…
Но достаточно ли отчетливо представляем мы ту роль в воспитании молодого поколения, которую могут и должны сыграть арсенал, укрепления минувшей войны, воздвигнутые советским народом "в тяжкий час земли родной", поверженное оружие врага, наглядные свидетельства нашей великой Победы?
Повесть Леонида Леонова "Взятие Великошумска" — гимн восхищения несравненному нашему танку "тридцатьчетверке"! "Моя стальная героиня, — прочел я в письме Леонида Максимовича, — поставленная на гранитном постаменте для обозрения веков — с оплавленными пробоинами и пороховым нагаром на рваной броне, куда вещественней, наглядней и речистей нас, литераторов, рассказала бы потомкам, в каком вулканическом зное, смертельном вихре металла добывали для них победу легендарные предки… Маршал Рыбалко горячо поддержал мою мысль, к сожалению, осуществленную лишь на страницах повести "Взятие Великошумска". Думается, что, как и простреленные в бою знамена, тот драгоценный железный лом сильнее воспитывал бы в молодежи чувство исторической преемственности, нежели отличные и новехонькие машины, хотя и вызывающие прилив законной гордости за военную промышленность тех лет".
Такое же чувство исторической преемственности вызывает обугленный остов товарного вагона в Новороссийске на месте боев, бережно сохраняется разрушенная мельница в Волгограде; зловещие уродливые руины мельничного комбината в Смоленске, руины эти и сегодня подпирают мирное небо города-героя; железобетонные доты на Ильинских рубежах по обеим сторонам Варшавского шоссе, где бились насмерть подольские курсанты. В печати промелькнула заметка о том, что ленинградцы хотят установить на правах памятника престарелый трамвайный вагон; весь изрешеченный, он долго стоял между нашими и немецкими позициями в Автове, неподалеку от Кировского завода… Даже бережно сохраняемое на Невском проспекте с военных времен предупреждение: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!" — бессменно несет большую эмоциональную нагрузку.
Василий Прохорович Пронин согласился с Леонидом Леоновым и посетовал, что Москва не сохранила ни одной подобной достопримечательности. Разве мало таких красноречивых памятников на окраинах Москвы и в Подмосковье!
Склоняюсь к мысли, что было бы уместно реставрировать (художнику вкупе с архитектором, сапером, военным историком) в одном из окраинных тупиков, закоулков столицы или в московском предместье баррикаду — вот обрубки рельсов, бруствер с бойницами из мешков с землей, бетонные надолбы и стальные ежи на подступах к баррикаде, воскресшей "весомо, грубо, зримо"… Баррикада красноречиво напоминала бы москвичам — дедушкам из народного ополчения и воинам-новобранцам, экскурсантам, туристам — о том, что общая протяженность всех баррикад, выросших той героической зимой на дальних, ближних подступах к Москве и на ее улицах, составляла несокрушимый заслон длиной в десять километров…