Он покладисто кивнул и протянул мне листок с адресом.
– Вот, товарищ Быстров. Быть может, вам удастся найти управу на этого нечистого на руку предпринимателя.
– Обещать не стану, но попробовать – попробую, – сказал я.
Глава 16
Я подошёл к проржавевшим дверям забора, за которым раздавался противный визг пилы, что в общем-то неудивительно: «офис» Гельмана располагался на лесопилке.
Настроение у меня испортилось. Пришлось переться через полгорода, и всё больше пешком. К тому же, пока добрался, успел нагулять зверский аппетит. Купленные по дороге два жареных пирожка с картошкой лишь слегка утолили голод.
Я толкнул створку двери, она со скрипом поддалась, открывая передо мной проход на территорию лесопилки.
Свободного пространства не было, пришлось лавировать между штабелями леса и готовой продукции. Умопомрачительно пахло свежей древесиной, под ногами приятно похрустывал ковёр из опилок.
Четверо работяг вкалывали возле огромной циркулярной пилы. Двое подавали бревно с одной стороны, и двое принимали его уже распиленным с другой.
Ещё один сидел с задумчивым видом на скамейке и потягивал самокрутку, стряхивая пепел в жестяную банку.
Чтобы не отрывать мужиков от работы, я подошёл к нему.
– День добрый! Как мне найти Наума Гельмана?
– На обеде он.
– Дома?
– Почему дома? Тут недалеко, в ресторации сидит.
– И как долго гражданин Гельман обычно кушать изволит?
– Ну, с часок обождите, а то и полтора. Раньше он не управится: обед – дело святое.
Я прикинул: лишнего часа на ожидание у меня точно нет. К тому же планы нэпмана могли измениться – а мне потом снова бегать искать его и мотаться по всей Москве? Нет уж, Магомет в моём лице к этой «горе» сам сходит.
– Недалеко, говорите… Подскажете, что за ресторация, и где её искать?
Рабочий махнул рукой, указывая направление:
– Туда идите, к базарной площади. Там один ресторан – не ошибётесь.
Я сухо кивнул и отправился на поиски ресторана.
Вышел к шумной базарной площади, не удержался – купил ещё один пирожок, на сей раз с капустой и яйцом. Брать с мясом опасался – сейчас это почти такая же лотерея, как с шаурмой в незабвенные девяностые: неизвестно, что за мясо и мясо ли тебе в неё завернут.
Из открытого окна ресторана доносилась негромкая музыка – внутри завели граммофон и поставили пластинку с заунывным романсом. Не знаю почему, но мне никогда не нравились подобные вещи, и я откровенно скучал во время исполнения романсов, вне зависимости от стараний исполнителя, пусть тот хоть наизнанку вывернется. Всё-таки эта музыка очень сильно на любителя, и я таковым точно не являюсь.
За спиной мелодично прозвенели колокольчики, когда я вошёл в ресторан.
Сразу стало ясно, что заведение не лакшери-класса, и рестораном называется скорее по привычке. Окна давно не мыты, на стенах пожелтевшие от времени обои, мебель обшарпанная, а на занавесках то тут, то там виднеются заплатки.
Полусонный официант, вернее, половой, склонившийся над трубой граммофона, заметил меня и нехотя подошёл. Как любой профи, он сразу просчитал, что клиент из меня никудышный, так что хорошего заказа и щедрых чаевых не будет, а потому можно не надрываться.
– Здравствуйте. Вам нужен столик?
Я окинул взглядом помещение: оно откровенно пустовало, не считая двух-трёх обедающих граждан. Похоже, час пик для посетителей ещё не настал.
– Мне нужен ваш постоянный посетитель Наум Гельман, – я специально не стал светить «корочками», чтобы не вызвать переполох.
– Наум Израилевич изволят кушать-с в отдельном кабинете.
– Проводите меня к нему, пожалуйста.
Официант кивнул.
Мы прошли через весь зал и оказались у входа, задрапированного занавесом из толстого габардина бордового цвета.
– Сюда-с, – сказал официант.
– Спасибо, – сказал я и отдёрнул край занавеса.
В глаза бросился большой бильярдный стол, покрытый зелёным сукном, над которым склонился полный брюнет в мешковатом костюме. В руках мужчина держал кий и сейчас напряжённо примеривался для удара.
Лицо у брюнета было смуглым, кожа лоснилась от выступившего пота.
Я сделал решительный шаг внутрь.
– Наум Израилевич?
Стоило мне только это произнести, как с боков выступили двое крепких молодчиков, каждый из которых вцепился в меня словно клещами.
Брюнет оторвал взгляд от стола, посмотрел на меня и равнодушно произнёс:
– Я вас не знаю.
– Сейчас познакомимся, – сказал я и дёрнулся, чтобы достать из внутреннего кармана удостоверение.
Бодигарды Гельмана истолковали моё движение по-своему: один оказался у меня за спиной и попытался провести удушающий приём, а второй замахнулся кулаком, чтобы заехать мне по физиономии. Видимо, жизнь Наума Израилевича была полна тревог и неприятностей, иначе бы его парни вряд ли повели бы себя столь грубо.
Ходить всю неделю с разбитым «фейсом» мне откровенно не улыбалось, поэтому я практически одновременно сделал две вещи: засадил левым локтем в пузо тому, что был у меня сзади, и пнул в пах его напарника, отчего этому гражданину резко поплохело, и он согнулся, держась за причинное место. Я отправил его хорошим пинком на пол, крутанулся вполоборота и добил второго телохранителя.
Теперь у меня под ногами корчились от боли сразу оба незадачливых охранника.
Их участь не напугала гражданина Гельмана – он шагнул ко мне с кием наперевес и попытался раскроить мне череп. Какой-нибудь каратист, оказавшись на моём месте, провёл бы маваши-гери и эффектно разломал кий на несколько частей. Я же предпочёл пригнуться, а когда палка просвистела над головой, распрямился, перехватил кисть нэпмана и, выкрутив её, заставил Наума Израилевича выпустить импровизированное оружие.
– Больно! – заорал он.
– Будете вести себя плохо, станет ещё больней, – пообещал я.
– Кто вы такой и что вам надо? – простонал Гельман. – Если нужны деньги, забирайте кошелёк в кармане пиджака. Больше у меня с собой ничего нет.
– Не надо судить по себе о других, – фыркнул я. – Меньше всего меня сейчас интересуют ваши деньги, гражданин Гельман.
– Тогда я не понимаю, что вам нужно! – в истерике выкрикнул он.
– Прикажите вашим людям свалить отсюда, пока я не сломал вам руку, а их не пристрелил, – велел я.
– Выйдите! – обратился к своим бодигардам Гельман и, видя, что те не спешат выполнять его приказ, заорал:
– Вон! Вон пошли, раздолбаи!
Оба незадачливых телохранителя встали с пола и поковыляли к выходу.
Когда они ушли, Гельман взмолился:
– Отпустите меня, пожалуйста. Я сделал, что вы сказали.
Я освободил его руку.
– Пойдёмте, сядем за стол и поговорим.
– Как скажете, – Гельман был тих и покладист как овечка.
Мы проследовали к обеденному столу.
Опустившись на мягкий диван, Наум Израилевич осмелел.
– Может, перекусите? За мой счёт… Я позову официанта, – он потянулся к висевшему рядом шнурку.
– Не надо, – остановил я его. – Я сыт.
Последнее было неправдой, но обедать за счёт подозреваемого в убийстве – ниже моего достоинства. Я не мог позволить себе так опуститься.
– Воля ваша.
Наум Израилевич быстро приходил в себя, что свидетельствовало о его стойком характере. Трус и слабак вряд ли заработает себе состояние, особенно в первые годы становления советской власти. Передо мной точно сидел крепкий орешек, а не опереточный клоун.
– Вы не представились, – заметил он.
– Ваши люди не дали мне такой возможности.
Я показал удостоверение.
– Уголовный розыск? – непритворно удивился Гельман.
– Да.
– И чем я, скромный предприниматель, мог заинтересовать столь солидное заведение?
– Серафима Крюкова…
– Кто? – сделал удивлённые глаза собеседник.
– Наум Израилевич!.. – укоризненно покачал головой я.
– Хорошо-хорошо! – часто закивал он. – Да, я знаю Серафиму Крюкову. Она, кажется, преподаёт танцы.
– Так и есть, – ответил я, отметив про себя это его «знаю» в настоящем времени.
– Только, уж простите меня, я совершенно не понимаю, какое имею касательство к гражданке Крюковой!
– А разве не от вас к ней перешёл патент на ящичное производство? – изобразил удивление я.
– От меня, причём, замечу – всё на сугубо добровольной основе. Скажу больше – я ни копейки с неё не взял.
– Что же побудило вас сделать столь широкий жест?
– Моя природная доброта, – с приторной улыбкой произнёс он. – Знаете, товарищ Быстров, моя покойная мама часто мне в детстве говорила: «Наумчик, ты слишком добрый мальчик, который больше думает о других, чем о себе. Когда-нибудь эта доброта тебя же и погубит». С годами я часто убеждался в правоте слов мамы. Но… природа есть природа. Себя не переделать!
– И как тогда получилось, что вместе с патентом к Серафиме Крюковой перешли ещё и огромные долги? – поинтересовался я.
– Женщины, – вздохнул Наум Израилевич. – Они просто рождены для того, чтобы проматывать всё заработанное мужчиной. А что, Фимочка побежала жаловаться на меня? Тогда, уж простите, товарищ Быстров, но я решительно не понимаю, при чём тут уголовный розыск?! Мне всегда казалось, что скучные экономические дела не входят в компетенцию вашего весьма уважаемого учреждения.
Я хлопнул ладонью по столу. Гельман опасливо втянул голову в плечи.
– Хватит фиглярствовать! – резко произнёс я. – Вы – главный подозреваемый в убийстве гражданки Крюковой!
– Фимочка мертва?! – ахнул Наум Израилевич.
Клянусь, надо быть как минимум Станиславским, чтобы так непритворно сыграть удивление и даже испуг.
– Мертва, – сказал я, хотя на самом деле это было пока только предположение.
Тело ещё не опознано, мы, по сути, гадаем на кофейной гуще.
– Убийца не просто лишил девушку жизни. Он жестоко надругался над трупом, отрубив голову.
– Что? – Гельман совсем поник. – Вы… Я не ослышался: вы считаете, что это я её убил?