е: занже и в иных государьствах, где жиды побывали, и в тех государьствах много зла от них делалось… и нам в свои государьства жидам никак ездити не велети, занже в своих государьствах лиха никакого видети не хотим, а хотим того, чтобы Бог дал в моих государьствах люди мои были в тишине безо всякого смущенья. И ты бы, брат наш, вперед о жидах к нам не писал»[208].
На этом документе следует остановиться.
Не говоря о том, что взаимоотношения между великим князем и королем отнюдь не были в то время дружественны[209], что, как мы видели, тяжело отзывалось на подданных, — надо подчеркнуть, что Иваном Грозным руководили не соображения о «лихих делах» евреев, а религиозная вражда к иноверцам. Если ссылка на то, будто евреи совращали христиан, может быть объяснена превратным представлением о ереси жидовствующих, то указание на лихие дела являлось в то время обычным обвинением против тех, кого само правительство обижало. Когда в 1570 г. правительство ограбило нескольких греков и армян, прибывших в свите литовского посольства, то незаконное действие оправдывалось тем, что они «искали над государя нашею землею лихого дела»; это было даже милостью, так как подобные злодеи достойны, мол, казни[210].
Как и в русской жизни, правление Ивана Грозного оставило по себе среди евреев воспоминание, полное ужаса. Когда в 1563 г. русские войска взяли Полоцк, Иван Грозный велел всех евреев с семьями, говоря словами летописца, «в воду речную вметати, и всех утопили их»; принявшие православие были пощажены. Потоплены были и ксендзы-бернардины[211].
Как передает Принц, бывший дважды послом у великого князя, печальная судьба постигла также евреев других завоеванных городов и крепостей — их предавали смерти.
Иностранец Петр Петрей де Эрлезунд, побывавший в 1611 г. в России, сообщает в своем «Описании русских государей»[212] об Иване Грозном: «Как ни был он жесток и неистов, однако же не преследовал и не ненавидел за веру никого, кроме жидов, которые не хотели креститься и исповедывать Христа: их он либо сжигал живьем, либо вешал и бросал в воду. Потому что обыкновенно говорил, что никакой царь, князь или король не должен доверять этим людям или щадить тех, которые предали и убили Спасителя мира».
Маржерет, прибывший в Россию почти сорок лет спустя, рассказывает, что «Государь приказал собрать всех евреев, находившихся в России; потом, связав им руки и ноги, вывели их на мост, где они принуждены были отречься от своего закона, и когда сказали, что желают креститься… царь в ту минуту велел бросить их в воду»[213]. Это сообщение не соответствует, насколько известно, действительности, но оно характерно в том отношении, что передает, по-видимому, ходячее представление о жестоком обращении Ивана Грозного с евреями.
Несмотря, однако, на все преследования, евреи продолжали появляться на Руси. Так, есть известие, что в 1584 г. некий брестский еврей отправился в Москву по торговым делам[214]. Особого внимания заслуживает акт, говорящий, как можно думать, о евреях, осевших в государстве: это «вкладная» от 1576 г. (7084 г. — по принятому тогда летосчислению), по которой владелец вотчины сельца Рожново и деревни Починок, в Кашинском уезде Тверской губернии, завещал свое имущество Троицкому Сергиеву монастырю; между прочим, завещатель, заявляя, что отдает монастырю сельцо и деревню, пишет: «…а на том мне сельце в Рожнове и деревне Починок жидовского живота и всяки угодем владеть» [215]. В дальнейшем мы встретимся с евреями, захваченными в Литве в плен и оставшимися в Московском государстве, — быть может, и кашинский завещатель имел у себя евреев, плененных во время похода Ивана Грозного.
Впрочем, и тогда, когда фактически закрывался доступ в Москву, евреи, как и другие польские подданные, продолжали вести торговые дела с Москвою через посредство Смоленска, который имел большое торговое значение. Через Смоленск шли сухопутьем товары в Москву из Литвы и стран, лежавших за нею. В Смоленске был особый «гостин литовский двор» на посаде. Особенно вырастало значение этого двора в то время, когда стеснялось появление литовского и польского купечества внутри Московского государства. Так, в 1590 г. запрещено было пускать из Литвы далее Смоленска «с невеликими товары» простых «торговых людей», а пропускались в Москву лишь «именитые гости с большими товарами с узорочными, с камением с дорогим и с жемчугом и с сукны скорлаты». При таких условиях Смоленск из транзитного пункта превращался в торговый центр. А это имело, конечно, большое значение для литовских евреев.
Есть известие, что в Москву понаехали евреи из Польши с Лжедмитрием I (1605–1606), которого сопровождала польская свита. «Сказание», сообщающее между прочим о «зло-проклятом еретике Гришке Отрепьеве», передает, что «тако наполнил он, окаянный, Российское царство погаными иноверцы еретики, Литвою, и Поляки, и жиды, и иными скверными, иноземцами, и стало в них мало русских людей видеть». По одному сказанию, евреи оказались среди лиц, окружавших Лжедмитрия; готовясь в Москве к нападению русских, он приказал «панам, сенаторам и жидам[216] и всем иноземцам» готовить оружие; среди сторонников Лжедмитрия, вместе с ним убитых, другой источник отмечает и евреев[217].
В ту пору в Москву прибыли из-за рубежа люди, искавшие торговых барышей. Торговля была объявлена свободною, и можно думать, что евреи использовали это благоприятное положение.
Москвичам было тяжело видеть у себя поляков; русские вообще ненавидели католиков, которых как бы не считали за христиан. Теперь же к религиозному предубеждению присоединилось оскорбленное чувство национальной гордости. Евреи, приезжавшие в Москву по своим торговым надобностям, находились нередко в деловых сношениях с тамошними польскими панами и пользовались их покровительством. Поэтому крайняя ненависть, которою прониклись москвичи к полякам, обрушилась и на евреев, когда Смута улеглась и осталось воспоминание, полное жгучей обиды. Но еще раньше, когда Смута держала страну в смятении, возникло движение, направленное против евреев.
В селе Тушино, резиденции Лжедмитрия II, прозванного «Тушинским Вором», образовался табор из поляков и различных групп русского общества, в силу тех или других причин ставших врагами московского царя Василия Шуйского. Когда отсюда начались переговоры с польским правительством о возведении польского королевича Владислава на московский престол, тушинские депутаты, сознавая, какой удар национальной гордости должно было нанести приглашение поляка на московский престол, увидели себя вынужденными всячески смягчить этот удар, а вместе с тем принять меры к тому, чтобы появление католика на престоле не превратилось в угрозу для православной церкви. И вот, в проекте договора между тушинцами и польским правительством среди условий, выработанных с целью охранить неприкосновенность церкви, мы находим пункт, касающийся евреев: «Чтобы святая вера греческого закона оставалась неприкосновенной, чтобы учителя римские, люторские и других вер раскола не чинили; если люди римской веры захотят приходить в церкви греческие, то должны приходить со страхом, как прилично православным христианам, а не с гордостию, не в шапках, псов с собою в церковь не водили бы… Не отводить никого от греческой веры, потому что вера есть дар Божий и силою отводить от нее и притеснять за нее не годится. Жидам запрещается въезд в Московское государство».
Когда же вскоре за тем, после свержения царя Василия с престола, ведение переговоров о приглашении польского королевича перешло от тушинских бояр к коллегии из тушинских бояр и их московских единомышленников, требование о недопущении евреев было сохранено среди прочих условий; договорные записи (1610 г.) вменили королевичу в обязанность запретить въезд «жидам в российское во все государство с торгом и ни с которыми иными делы»[218]. Московские бояре не могли не выставить это требование, ибо оно уже раньше было выдвинуто, когда переговоры были начаты о приглашении польского королевича на престол лицами, принадлежащими к лагерю Тушинского Вора. Московские бояре, призывавшие к себе поляка, были в чрезвычайно тягостном и фальшивом положении, и исключение требования, касавшегося евреев, могло бы показаться в то тревожное время чуть ли не изменой народу. Нелишне здесь отметить, что о Тушинском Воре распространяли слухи, будто он крещеный еврей[219] — это-то обстоятельство могло заставить тушинских депутатов требовать изгнания евреев, чтобы доказать, что прежние сподвижники Тушинского Вора, тушинцы, совершенно отреклись от него.
Впрочем, все это не имело какого-либо практического значения. Как известно, польскому королевичу не суждено было занять московский престол. Царем стал юный Михаил Феодорович Романов (1613–1645). Эта замена не принесла ничего дурного тушинскому лагерю; царь был связан родственными узами с тушинскими боярами, его отец был виднейшим тушинцем. Для господствовавшего класса наступила пора благополучия. Казалось, что с недавним прошлым было покончено; однако чувствовалось, что всякий, кто захочет, сможет попрекнуть правителей смутными днями. И вот, чтобы вырыть непреодолимую пропасть между вчерашним и сегодняшним, решено было опорочить Лжедмитрия: он не только различных еретиков, но даже «богоубийц жидов на осквернение храма приводил»