.
С появлением татарского «царства» появляются новые черты в применении термина «царь» к русским князьям. В домонгольский период он не использовался как официальный титул, но употреблялся иногда при прославлении князя (причем не обязательно верховного правителя Руси) с использованием византийских образцов красноречия, для подчеркивания политического престижа умершего князя, в связи с главенством князя в церковных делах и с культом князя — святого{515}. Всего известно десять достоверных случаев употребления термина «царь» непосредственно к русским князьям{516}. После нашествия картина меняется: в период середины XII–XIV в. современные русские князья поименованы «царями» всего три раза{517}. Примечательно употребление термина «царь» галицким летописцем в рассказе об унижениях, которые пришлось испытать Даниилу Романовичу в ставке Батыя: «Данилови Романовичю, князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевомъ и Володимеромъ и Галичемъ со братом си, инѣми странами, нѣне сѣдить на колену и холопом называеться, и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарская! Его же отець 6ѣ царь в Рускои земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны всѣ. Сынъ того не прия чести»{518} — то есть Роман Мстиславич, отец Даниила, был «царем», а Даниил, несмотря на все свое могущество, им не является, так как он стал вассалом хана. Утверждается, таким образом, представление о царе как правителе, не имеющем над собой сюзерена, а русские князья теперь не подходят под это определение.
До второй половины XIV столетия сюзеренитет Орды над Северо-Восточной Русью не оспаривался ни политическими деятелями, ни деятелями общественной мысли. Акты сопротивления татарам, как мы видели, были связаны с междукняжескими конфликтами на Руси (князья могли оказываться в конфронтации с ханом, поддерживавшим их соперников), а не с осознанной борьбой за полное уничтожение зависимости. Лишь в «Повести о Михаиле Тверском» (1319–1320) можно усмотреть мысль о временном характере татарского господства над Русью, но проводится она крайне завуалированно, в виде намека, путем использования примеров из истории Древнего Рима и Византии{519}.
В произведениях русской письменности второй половины XIII — первой половины XIV в. почти нет уничижительных эпитетов по отношению к законным правителям Орды — «царям». При этом в литературе Северо-Восточной Руси встречается всего два исключения из этого правила: в «Повести о Михаиле Тверском» хан Узбек именуется «беззаконным», «законопреступным» и «окаянным», а в тверском рассказе о восстании 1327 г. и последующем походе на Тверь — «беззаконным»{520}; два первых эпитета — достаточно мягкие, всего лишь констатирующие, что Узбек (сделавший государственной религией в Орде мусульманство) не знает истинного Закона, то есть не является христианским «царем».
Но с началом в Орде «замятии» сложилась принципиально новая ситуация. Во-первых, обычным стало положение, когда в Орде было два «царя» (а временами и более). Во-вторых, самым могущественным политиком в этом государстве стал (впервые) человек, не принадлежавший к «царскому» роду. «Цари» при нем превратились в марионеток, которых Мамай менял по своему усмотрению. На Руси такая ситуация осознавалась очень четко. Хан, от лица которого правил Мамай, мог быть пренебрежительно назван «Мамаевым царем»{521}, прямо говорилось, что Мамай «у себе въ Ордѣ посадилъ царя другого»{522}. Полновластие Мамая особо подчеркнуто в следующих летописных характеристиках: «…царь ихъ не владѣяше ничимъ же, но всяко старейшинство держаше Мамай»{523}; «Некоему убо у них худу цѣсарюющу, но все дѣющу у них князю Мамаю»{524}.
Таким образом, к 1374 г. уже более десятилетия государственное устройство Орды находилось в «ненормальном» состоянии: цари реальной властью не обладали, она принадлежала узурпатору. После того как к этому факту добавилось стремление Мамая передать великое княжение Михаилу Тверскому и, наконец, потеря им Сарая, в Москве решились, вероятно в ответ на денежный «запрос», пойти на разрыв и не соблюдать с незаконным, ненадежным в плане поддержки великого князя и к тому же не контролирующим всю территорию Орды правителем вассальных отношений.
В том же году Мамай отправил в Нижний Новгород тысячный отряд во главе с Сарыакой (Сарайкой). Очевидно, правитель рассчитывал, что нижегородский князь будет более сговорчив в отношении выделения средств в Орду. Но Дмитрий Константинович проявил солидарность с московским князем (с января 1367 г. являвшимся его зятем): татарский отряд был перебит, а Сарайка и его окружение взяты в плен{525}.
В ноябре 1374 г. в Переяславле состоялся княжеский съезд. Считается, что на нем русские князья договорились о совместной борьбе с татарами{526}. Вероятно, что решения съезда касались все же более широкого круга вопросов, речь шла о совместных действиях вообще, в том числе и против Орды. Отношения с последней при этом, скорее всего, строились так, как это зафиксировано в следующем году в договоре Дмитрия с Михаилом Тверским: «А с татары оже будет нам миръ, по думѣ. А будет нам дати выход, по думѣ же, а будет не дата, по думѣ же. А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всѣмъ противу их. Или мы пойдем на них, и тобѣ с нами с одиного пойти на них»{527}. С одной стороны, здесь допускается возможность мирных отношений с Ордой и уплаты выхода. С другой, это первый дошедший до нас факт договорного закрепления обязательств о совместных военных действиях против Орды, причем как оборонительных, так и наступательных.
В марте 1375 г. состоялся еще один княжеский съезд, место проведения которого неизвестно{528}. Во время него Василий, сын Дмитрия Нижегородского, попытался ужесточить содержание Сарайки и его людей; татары оказали сопротивление (у них не было отнято оружие) и были перебиты. Во время схватки Сарайка выстрелил в епископа Дионисия, но стрела лишь задела мантию{529}.
В ответ на избиение посольства отряды Мамая повоевали нижегородские волости — Киш и Запьянье{530}.
Тем временем к Михаилу Тверскому перебежали Иван Васильевич, сын последнего московского тысяцкого Василия Вельяминова (умершего в 1374 г.), и Некомат Сурожанин. Михаил отправил их в Орду, и вскоре оттуда пришел посол Ачихожа (тот самый, что ходил с Дмитрием Нижегородским на Булгар в 1370 г.) с ярлыком тверскому князю на Великое княжение Владимирское{531}. В ответ на Тверь двинулось невиданное по масштабам войско. Перечень участвовавших в походе князей дает возможность определить круг участников Переяславского съезда, то есть князей, договорившихся о совместных действиях и признававших верховенство Москвы. Это (помимо самого Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского) суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович, его сын Семен и братья — Борис и Дмитрий Ноготь, ростовские князья Андрей Федорович и Василий и Александр Константановичи, князь Иван Васильевич из смоленской ветви (правившей, в Вязьме{532}), ярославские князья Василий и Роман Васильевичи, белозерский князь Федор Романович, кашинский князь Василий Михайлович (перешедший на сторону Москвы), моложский князь Федор Михайлович, стародубский князь Андрей Федорович, князь Роман Михайлович Брянский (Брянском он тогда уже не владел, тот был в руках Ольгерда), новосильский князь Роман Семенович, Оболенский князь Семен Константинович и его брат тарусский князь Иван{533}. Таким образом, сюзеренитет Дмитрия Ивановича признавали не только все княжества Северо-Восточной Руси (кроме Тверского, за исключением его кашинского удела), но также князья трех верховских княжеств Черниговской земли (Новосильского, Оболенского и Тарусского), Роман Михайлович, считавшийся великим князем Черниговским{534}, и вяземский князь. Последний перешел под руку Дмитрия еще в 1371 г., когда его дядя и сюзерен — великий князь Смоленский Святослав Иванович был союзником Литвы{535}. Но в 1375 г. Святослав уже являлся союзником Дмитрия{536}, поэтому если Иван и терял на некоторое время контроль над Вязьмой, к середине 70-х гг. он его наверняка вернул{537}.
В результате похода Михаил Тверской признал себя «молодшим братом» Дмитрия Ивановича, а великое княжение — его «отчиной»: «А вотчины ти нашие Москвы, и всего великого княженья, и Новагорода Великого, блюсти, а не обидѣти. А вотчины ти нашие Москвы, и всего великого княженья, и Новагорода Великого, под нами не искати, и до живота, и твоим дѣтем, и твоим братаничем». Он также отказался от сюзеренитета над Кашинским княжеством, взял на себя обязательство по совместным с Москвой действиям в отношении Орды (см. выше) и отказался впредь принимать ярлыки от татар на великое княжение (в обмен на обязательство Дмитрия не делать того же в отношении Твери)