{578}, отрицательный — Н. М. Карамзин, А. Н. Насонов, И. Б. Греков{579}. Полагаю, что посылка «даров и поминков» означала констатацию факта восстановления законной власти в Орде и формальное признание Тохтамыша сюзереном. Но вопрос о выплате задолженности по выходу, накопившейся за годы противостояния с Мамаем, московская сторона не собиралась поднимать (дары и «поминки» — не выход). Очевидно, после разгрома Мамая Дмитрий не спешил восстанавливать даннические отношения с Ордой, но в то же время не имел оснований не признать царское достоинство (и, следовательно, формальное верховенство) нового правителя Орды, к тому же только что добившего его врага. Великий князь занял выжидательную позицию, решив посмотреть, как поведет себя хан.
В Никоновской летописи сообщается, что 1 ноября 1380 (6889 сентябрьского) г. «вси князи Русстии, сославшеся, велию любовь учиниша между собою»{580}. Источник этого свидетельства неизвестен; если оно достоверно, следует полагать, что после смены власти в Орде произошло подкрепление того союза русских князей, который сработал в 1375 и 1380 гг.
Отношение московских правящих кругов к Орде в период между Куликовской битвой и столкновением с Тохтамышем отражено в договорной грамоте Дмитрия Донского с Олегом Рязанским. После поражения Мамая Олег, опасаясь удара со стороны Москвы, бежал, и Дмитрий посадил на рязанском княжении своих наместников{581}. Но к лету 1381 г. союзнические отношения Москвы и Рязани восстановились, что было закреплено договором{582}. В нем имеется специальный пункт об отношениях с Ордой. При его сопоставлении с аналогичной статьей московско-тверского докончания 1375 г. (договор 1381 г. в целом является соглашением того же типа — Олег, как и Михаил, признает себя «молодшим братом» Дмитрия и «братом», то есть равным, Владимиру Андреевичу Серпуховскому) выявляются расхождения.
Договор 1375 г.
А с татары оже будет нам миръ, по думѣ. А будет нам дата выход, по думѣ же, а будет не дата, по думѣ же. А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всѣмъ противу их. Или мы пойдем на них, и тобѣ с нами с одиного поити на них{583}.
Договор 1381 г.
А с татары оже будет князю великому Дмитрию миръ и его брату, князю Володимеру, или данье, ино и князю великому Олгу миръ или данье с одиного со княземъ с великимъ з Дмитреемъ. А будет немиръ князю великому Дмитрию и брату его, князю Володимеру, с татары, князю великому Олгу быта со княземъ с великим съ Дмитриемъ и сь его братомъ с одиного на татаръ и битися с ними{584}.
Договоренность по поводу дани при некотором словесном отличии принципиально не различается: возможность ее выплаты допускается, но не выглядит обязательной. А вот договоренность по поводу совместных военных действий сформулирована в московско-рязанском договоре по-иному: не оговорены отдельно оборонительные и наступательные действия, вместо этого применена формулировка общего характера «быти… с одиного… и битися с ними» (последние слова в договоре 1375 г. относились к оборонительным действиям). Вероятно, предусматривать наступательные действия против Орды, возглавляемой законным правителем, казалось недопустимым.
Летом 1381 г. на Русь отправился посол «царевич» Акхожа с отрядом в 700 человек. Он дошел до Нижнего Новгорода «и возвратися воспять, а на Москву не дръзнулъ ити»{585}.
Вряд ли миссия Акхожи имела цель вызвать русских князей в Орду{586}. Представляется, что наиболее естественной причиной появления посольства было то, что приспело время получить «выход» за 1380 г. (в котором Тохтамыш, владея заволжской частью Орды, уже был вправе считать себя ханом). Однако в Нижнем к Акхоже поступила, по-видимому, информация, что Дмитрий Иванович не настроен выплачивать дань, посол вернулся и доложил Тохтамышу о сложившейся ситуации, после чего хан и стал готовиться к военным действиям. Его поход нельзя расценивать как месть за поражение Мамая на Куликовом поле (хотя среди бывших Мамаевых татар, вошедших в войска Тохтамыша, такой мотив наверняка имел место), поскольку, разгромив узурпатора, Дмитрий фактически оказал (не желая того, разумеется) Тохтамышу услугу, облегчив ему приход к власти, и гневаться хану было не на что. Только когда Тохтамыш понял, что воодушевленные Куликовской победой москвичи не собираются выполнять вассальные обязательства (при том, что формально великий князь признал хана сюзереном), он решил прибегнуть к военной силе, чтобы заставить Дмитрия соблюдать их.
Тохтамышу удалось обеспечить внезапность нападения. Дмитрий Константинович Нижегородский, узнав о приближении хана, отправил к нему своих сыновей Василия Кирдяпу и Семена. Олег Рязанский указал Тохтамышу броды на Оке. Дмитрий Иванович покинул Москву и отправился в Кострому. Тохтамыш взял и сжег Серпухов и подошел 23 августа 1382 г. к столице. Оборону возглавлял литовский князь Остей, внук Ольгерда (он сумел прекратить беспорядки, возникшие в Москве после отъезда великого князя). После трехдневной безуспешной осады Тохтамышу удалось 26 августа обманом выманить Остея из города (ханские послы поклялись, что Тохтамыш не собирается разорять Москву, что его цель — найти Дмитрия; справедливость этих слов подтвердили находившиеся в войске хана суздальско-нижегородские князья), после чего он был убит, а татары ворвались в Москву и подвергли ее разгрому. После этого Тохтамыш распустил свои отряды по московским владениям: к Звенигороду, Волоку, Можайску, Юрьеву, Дмитрову и Переяславлю. Но взять удалось только последний. Отряд, подошедший к Волоку, был разбит находившимся там Владимиром Андреевичем Серпуховским. После этого Тохтамыш покинул Москву и двинулся восвояси, по дороге взяв Коломну. Переправившись через Оку, он разорил Рязанскую землю; Олег Рязанский бежал{587}.
В трактовке событий лета 1382 г. сохраняются два спорных вопроса. Первый — относительно «розни в русских князьях» как причине поражения. Она упоминается ранее всего в так называемой пространной Повести о нашествии Тохтамыша, дошедшей в составе Новгородской IV и Софийской I летописей. Попытка на основе этого известия говорить о распаде возглавляемой Дмитрием Донским княжеской коалиции{588}вызывает сомнение. Указание на «рознь» являет собой вставку в текст более ранней краткой Повести о событиях 1382 г. (дошедшей в составе Рогожского летописца и Симеоновской летописи), на основе которой была создана Повесть Новгородской IV — Софийской I летописей{589}. Скорее всего, перед нами попытка объяснения хода событий, появившаяся в протографе этих летописей{590}. Быстрота продвижения Тохтамыша исключала возможность какого-то широкого совета князей Северо-Восточной Руси{591}.
Другой вопрос — мотивы поведения Дмитрия Донского, точнее — оставления им столицы. Здесь мнения колеблются от признания отъезда необходимым тактическим маневром, имеющим целью сбор войск{592}, до объявления его позорным бегством{593}.
Если рассматривать действия великого князя на широком историческом фоне, так сказать, «истории осад», то его поведение оказывается типично. Известно немало случаев, когда правитель княжества в условиях неизбежного приближения осады его столицы покидал ее и пытался воздействовать на события со стороны{594}. Очевидно, существовало представление, что правитель должен по возможности избегать сидения в осаде — наиболее пассивного способа ведения военных действий{595}. Дмитрий действовал в соответствии с этими тактическими правилами. Белокаменный московский Кремль выдержал две литовские осады, и великий князь явно рассчитывал на его неприступность (собственно, расчет был верным — штурмом татары не смогли взять город).
На пути из Москвы в Кострому Дмитрий останавливался в Переяславле{596}. Этот город в 1379 г. получил в держание перешедший на службу московскому князю Дмитрий Ольгердович{597}. Внук Ольгерда Остей, возглавивший оборону Москвы, появился в столице уже после отъезда великого князя{598}. Скорее всего, он был сыном Дмитрия Ольгердовича, которому Дмитрий Донской, находясь в Переяславле, поручил организацию обороны столицы{599} (в самой московской династии кроме Дмитрия был тогда только один взрослый князь — Владимир Андреевич, перед которым была поставлена другая задача). Возможно, факт взятия татарами именно Переяславля после овладения Москвой связан с ролью Остея в ее защите.
Но есть другая сторона вопроса — как мотивировали отъезд Дмитрия современники после того, как его тактический план не удался, — Москва была разорена, и кампания проиграна.