– А ты… Вот тебе сказ. Надень, что в праздник побогаче надеваешь… Вот тебе и затейный наряд. Теперь им он в диковину будет. Рты, чай, разинут. Обасурманились ведь.
Настенька вышла со слезами на глазах. Она видела, как теперь одеваются. Ей было обидно явиться, словно на смех, среди людей, уже позабывших наряды недавней старины.
В первый раз в жизни увидела Настенька такое роскошное убранство комнат, бархатные стулья невиданного фасона, зеркала в золотых рамах до самого потолка. Бесчисленное множество свечей в причудливых серебряных и золотых подсвечниках.
Перед ней тянулся ряд просторных зал. Какие-то странные люди в непонятных костюмах толпились вокруг нее. Но многие были и в обыкновенных модных нарядах. Это, кто не имел про запас костюма и не успел его сделать.
Она была ослеплена, оглушена и беспомощно озиралась вокруг.
Сила Иванович сразу покинул ее, успев уже узнать у какого-то арапа, где пьют.
Но вдруг, к своему великому счастью, Настенька увидела целую группу женщин, одетых, как и она. Эти женщины окружали высокую женщину, одетую в древний наряд царицы. Это была княгиня Ромодановская.
С веселыми возгласами, смехом и шутками женщины встретили Настеньку. Они дружелюбно расспрашивали ее, указывали ей знатных вельмож, любимцев царя, принца Карла, жениха царевны Анны Петровны и многих других, чем-нибудь известных.
Настенька скоро освоилась и с любопытством ребенка смотрела вокруг себя.
Но вот вдруг раздался грохот барабана. Все притихли и расступились.
– Что это? – испуганно спросила Настенька.
– Царь! – шепотом ответила ей соседка.
Из соседней залы подвигалось шествие. Впереди шли три трубача в костюме арабов, в белых тюрбанах, за ними три барабанщика, а следом, всех выше головой, могучий как дуб, со сверкающими темными глазами, одетый голландским матросом, царь Петр. На бархатной ленте через его плечо висел барабан, и царь искусно выбивал на нем марш.
За ним двигался князь Ромодановский, в бархатной мантии, подбитой горностаем, в золотой короне, со скипетром в руке, окруженный толпою бояр.
Потом, во главе с царицей, одетой голландской крестьянкой, явились женщины – пастушки, нимфы, монахини, негритянки – со свитой арабов, индусов, испанцев, монахов.
Вслед за ними двинулась и княгиня Ромодановская со своей свитой, среди которой была и Настенька.
Весь этот день прошел для Настеньки как прекрасный сон. Даже обычная робость покинула ее под влиянием общего настроения. Но она едва нашла в себе силы отвечать, когда к ней подошел Измайлов. Ее взяла под свое покровительство Мария Куракина, старше ее года на три, но по своей светской опытности годящаяся ей в матери.
При ее дружественном и умелом посредничестве Настенька разговорилась, смеялась и, наконец, дошла до того, что позволила убедить себя протанцевать с Измайловым.
В кичке
Она совсем не знала никаких танцев, но Измайлов убедил ее, что это очень просто, и, подхватив, завертел по комнате. У Настеньки даже дух захватило. В непринужденном веселье никто не обращал на других внимания. Старик Шереметев вертел молоденькую княжну Черкасскую, а молодой Юсупов танцевал с пожилой Ромодановской.
Старый Курослепов, уже изрядно нагрузившись, стоял в дверях и, нахмурив седые брови, свирепо смотрел на Настеньку. Он бы с удовольствием сейчас же увез ее отсюда, да боялся царя. Всем хорошо было известно, что, пока не разрешит царь, никто не смеет удалиться.
С этого дня начались мученья старого боярина. Пиры и ассамблеи следовали непрерывно. И каждый день Измайлов приезжал к Курослепову с приказанием от царя быть на ассамблее, а главное – не забыть привезти с собой дочку.
Говоря по правде, едва ли царь знал об этом. Но Измайлов и Настенька мало о том беспокоились.
Курослепов обыкновенно мрачно выслушивал молодого офицера, благодарил за милость. Потом после его отъезда звал Настеньку, грозил и убеждал ее не танцевать, не предаваться бесовским игрищам.
Настенька терпеливо слушала его – и весь вечер танцевала.
Курослепов же, чтобы не видеть соблазна, прямо направлялся в питейную комнату и упорно сидел в ней до отъезда царя, ведя ругательские споры с князем Долгоруким о новых и старых порядках.
Утром 30 декабря старый боярин узнал, что царь не принимает и будто даже не совсем здоров, а потому ни сегодня, ни завтра никаких ассамблей не предполагается.
«Ну, теперь надо заняться Настасьей, – подумал Курослепов. – Закружилась глупая голова!»
Выпив здоровую стопу заморского вина (только одно и есть хорошего у басурманов!), Курослепов направился в покои дочери.
Но там ему сказали, что боярышня сейчас после обеда, пока спал боярин, ушла в сад кататься.
«Ладно, пойдем в сад», – решил Сила Иванович.
Ему подали тяжелую медвежью шубу, и он отправился.
Боярин выдумал, по его мнению, замечательную штуку. Пользуясь болезнью царя, он решил отправить Настеньку в Коломну, в женское подворье, где настоятельницей была его сестра. Там Настеньку продержат, пока двор будет в Москве. Курослепов не без удовольствия думал, что теперь, не смущаемый заботами о своей дочери, он спокойно будет потягивать вино в питейной комнате на ассамблеях. Уж очень льнет к Настеньке этот Левушка Измайлов. Положим, Левушка – молодец. Отец его – генерал-лейтенант, друг и любимец Петра. С самого малолетства Левушка – царский денщик. Он богат, молод, собой хорош. Что и говорить! Да только весь дом обасурманился. Сам старик женился на еретичке, сын дурит да пляшет, как скоморох.
«Нет, сохраню дочку, – думал старый боярин, – не дам погибнуть ей в заморских соблазнах. Может, и впрямь антихрист пришел, как говорят умные люди… А Измайлова впредь не принимать».
Успокоенный этими соображениями, Курослепов шел по саду. Невдалеке он услышал веселый звонкий смех и узнал голос Настеньки. Он умиленно вздохнул. Кого и любить-то боярину, кроме его единственной ненаглядной доченьки! Едва он завернул на поперечную аллею, ведшую от горы с озера, где любила кататься Настенька, как увидел мчащиеся с горы сани и услышал громкий мужской голос:
– Берегись!
Сила Иванович едва успел отскочить в сторону, как мимо него пронеслись раскатившиеся с горы сани. Дух занялся у боярина, когда он увидел в санях спереди веселое лицо Измайлова, а за ним крепко уцепившуюся за него, смеющуюся Настеньку.
Да разве это виданное дело! Да что же это такое! Да кабы он даже женихом был, и то того допустить нельзя!
А молодые люди, узнав старика, помертвели.
Едва отдышался Сила Иванович и зычным голосом крикнул:
– Настасья!
Настенька от страху свалилась с саней, вскочила, отряхнулась и подбежала к отцу. За ней торопливо и с достоинством шел Лев Александрович.
– Домой, к себе, сейчас же! – гневно крикнул старик, как только подошла к нему Настя.
Она молча повернулась и бегом бросилась к дому.
Со шляпой в руке Измайлов подошел к старику.
– Пока вы отдыхали, я вас поджидал, – произнес он, низко кланяясь.
– Я на тебя царю пожалуюсь! – злобно крикнул Курослепов.
– Не понимаю, боярин, чего гневаться изволите? – спокойно ответил Левушка.
– Девичий вор! – закричал во все горло Сила Иванович. – Ты не понимаешь!.. Будет тебе ужо… Пошел вон!
Измайлов побледнел и отступил на шаг.
– Если бы вы не были стариком и отцом Настасьи Силовны, – сдержанно произнес Измайлов, – я бы потребовал от вас сатисфакции!
– А что я Настасьин отец, тебе, молокососу, до того дела нет! – заорал Курослепов. – А ваша там сатисфакция… Тьфу, и слово-то экое поганое выдумали!.. Так вот тебе моя сатисфакция!
С этими словами старик показал Измайлову увесистый кулак и тяжелой походкой направился к дому.
Долго с непокрытой головой стоял Измайлов и смотрел ему вслед.
– Ладно, – произнес он, наконец, нахлобучивая шапку, – тоже и мы не лыком шиты. Посмотрим, чья возьмет!
Бедной Настеньке было запрещено выходить из своих горниц и приказано было готовиться к поездке к Новому году в Коломну.
Настенька горько заплакала. Она так мечтала об этом приближающемся празднике, так много ждала от него… Впервые в жизни слышала она речи, от которых замирало ее сердце. Еще сегодня, когда приехал Измайлов и гулял с нею по саду, она поняла, как дорог ей этот человек. И он ясно намекнул ей, что надеется на вечное счастье с ней. И вместо всего этого – монастырь, суровая тетка, а потом снова эта скучная, однообразная жизнь взаперти, с мамушками да сенными девушками, пока отец не найдет ей жениха. Себе, а не ей по сердцу.
Было о чем поплакать Настеньке, но девичий ум изворотлив…
Когда все было готово к отъезду боярышни и сам боярин пошел сообщить ей об этом, он застал свою дочку в постели. Настенька лежала пластом, с закрытыми глазами, по-видимому, никого не узнавая. Около нее суетились мамушки. Испуганный боярин послал за лекарем, но почему-то лекаря не нашли. Чему боярин был даже рад, так как не верил никаким лекарям. А бабка Анфиса обещалась к утру поставить боярышню на ноги.
Боярин пошел к себе.
Измайлов же не терял времени.
Царь действительно был нездоров, и Измайлов, как царский денщик, в эту ночь должен был дежурить при нем. Несмотря на нездоровье, Петр ни за что не хотел лежать в постели. Он мужественно переносил приступы той страшной болезни, которая три года спустя свела его в преждевременную могилу.
Ни одной минуты царь не оставался без дела: читал, писал, только не принимал к себе. Когда приступы были особенно сильны, он, зажав в зубах короткую голландскую шкиперскую трубку, крупными и тяжелыми шагами ходил по комнате; и только подергиванье плеч и головы выказывало затаенное страданье.
Измайлов попал на дежурство, когда у царя только что кончился припадок, и он чувствовал себя хорошо. Даже потребовал анисовой водки и крендель. Измайлов воспользовался хорошим настроением царя и исподволь повел речь о боярине Курослепове и его дочке. Он сумел живо и смехотворно рассказать, как сегодня налетел с санями на боярина, как он бранился и хотел жаловаться царю.