Беспрерывно работая, Петр нуждался по временам в безусловном отдыхе, особенно умственном. В такие минуты он обыкновенно удалялся в свою мастерскую и, работая на токарном станке, отдыхал от умственных тревог. В это время редко кто решался его беспокоить.
Однажды Петр приказал часовому, стоявшему у дверей его мастерской, никого не впускать к себе. Через четверть часа пришел князь Меншиков и хотел войти к государю.
– Никого не велено впускать, – сказал часовой, загородив дорогу.
– Меня-то можешь впустить, – улыбнулся полудержавный властелин.
– Не пущу.
– Да ты знаешь, кто я?
– Знаю, но все-таки не пущу.
– Я имею к государю не терпящую времени нужду.
– А я знаю отданный мне приказ.
– Знаешь ли ты, дерзкий, что я, как твой начальник, велю тебя тотчас сменить и жестоко наказать?
– Прежде времени меня сменить нельзя. Да и тогда я обязан сменяющему передать приказ государя.
Меншиков в досаде хотел оттолкнуть часового от двери и войти, но тот уставил против его груди штык и закричал:
– Отойди или заколю!
Князю пришлось отступить на несколько шагов.
В это время государь, услышав шум, отворил дверь и, увидев солдата в угрожающей позе, спросил, в чем дело. Меншиков тут же стал жаловаться на часового, что тот его едва не заколол.
– Почему? – спросил Петр у часового.
– Ваше величество приказали мне не впускать к себе никого, а он хотел силою войти, оттолкнув меня. Ничего иного не оставалось, как пригрозить ему штыком.
– А что, Данилыч, – обратился Петр к Меншикову. – Ведь он лучше твоего знает свою должность. Мне было бы жаль, если бы он заколол тебя, но ты бы пропал вместо собаки.
Строго запретив Меншикову наказывать солдата, государь похвалил последнего и пожаловал ему пять рублей. Тогда же Петр приказал придворному живописцу нарисовать на дверях своей мастерской часового в позе, в которой застал его, когда вышел на шум.
До Петра в России почти не существовало книг на русском языке научного содержания. Писали и публиковали, главным образом, богословские труды. Выводя страну на путь просвещения, Петр заботился о переводах на русский язык лучших европейских книг по всем отраслям знаний.
Одной из таких книг, выбранных государем для перевода, было сочинение немецкого юриста Самуэля Пуфендорфа «Введение в историю европейскую». Перевод Петр поручил известному ученому иеромонаху Гавриилу Бужинскому, с приказанием закончить работу как можно скорее. Бужинский приложил к труду всевозможное старание и закончил перевод в несколько месяцев. В надежде получить от государя одобрение и хорошую награду он явился к нему с законченной работой.
Когда государь вышел в приемную и увидел среди других Бужинского, подошел к нему и спросил, когда будет закончен перевод.
– Он уже готов, ваше величество!
Обрадованный государь взял рукопись и с довольным видом стал ее перелистывать. Но по мере чтения лицо его становилось все более недовольным.
– Глупец! – с гневом обратился он к Бужинскому. – Что я тебе приказал с сею книгой сделать?
– Перевести, – отвечал оробевший иеромонах.
– А разве это переведено?
Государь указал на главу о Русском государстве. В ней автор в нелестных словах выставлял нравы русского народа. Бужинский частично выпустил из нее места, которые ему казались оскорбительными для чести России, а частично переделал, чтобы отзывы о русских получились благоприятными.
Петр вернул рукопись со словами:
– Тотчас пойди и сделай, что я тебе приказал: переведи книгу, как она есть в подлиннике.
Приказание было выполнено, и книга Пуфендорфа без купюр была напечатана в 1718 году с посвящением государю. Любопытно, что при императрице Анне Ивановне ее запретили и изъяли из продажи, а при императрице Елизавете Петровне перевели и напечатали вновь, но упомянутые места были выпущены.
Петр проходил чины в армии и флоте, начиная с самых низших должностей. И это не было шуткой, игрой – всякое повышение в чине обусловливалось той или другой заслугой государя. Производство в очередной чин шло медленно. Во время Полтавской битвы Петр был лишь полковником, и лишь после победы над шведами его произвели в генерал-майоры[33]. Чин же полного генерала он получил лишь в 1713 году, а чин адмирала в 1721 году, по окончанию войны со шведами.
По чину государю и отпускали жалование. Однажды, получив его, Петр сказал окружающим:
– Понеже сии деньги заслужил я, как и другие офицеры, службой отечеству, то и волен употреблять их по своему желанию. Деньги же, с народа собираемые, напротив, остаются для государственной пользы и охраны народа, ибо некогда обязан буду я в этих деньгах дать отчет Богу.
В 1717 году Петр, будучи на одном пиру, завел с окружающими разговор о царствовании своего отца. Невольно перешли на сравнение с нынешним временем. Граф Мусин-Пушкин принялся восхвалять дела Петра и уничижать Алексея Михайловича, говоря, что все хорошее в предыдущем царствовании надо приписать боярам, в частности боярину Морозову…
– Ты хулою дел моего отца, – прервал его Петр, – и лицемерною мне похвалою более меня бранишь, нежели я стерпеть могу!
Затем государь встал из-за стола, подошел к князю Я. Ф. Долгорукову, встал за его стулом и сказал:
– Дядя! Я знаю, что ты больше всех бранишь меня. Иногда ты так своими спорами досаждаешь, что я едва терплю. Но, как рассужу, что ты меня и государство любишь, что правду говоришь. И тебя я всегда внутренне благодарю. Ныне же спрошу тебя, что ты о делах моих и моего отца думаешь. Верю, что ты скажешь нелицемерную правду.
– Изволь, государь, сесть, а я подумаю, – отвечал Долгоруков.
Петр сел подле него, и все присутствующие приготовились слушать, что скажет этот многим надоевший обличитель. Долгоруков, немного подумав, разгладил по привычке свои большие усы и начал:
– Государь! Сей вопрос нельзя кратко изъяснить, потому что дела разные. В ином отец твой, а в ином ты больше хвалы и благодарности заслуживаешь. Главных дел у государей, по которым они достойны славы, три. Первое – внутреннее управление и важнейшее в нем – правосудие. В этом отец твой более сделал, нежели ты – он дал нам «Уложение»[34], по коему и ныне судимся. Но когда ты этим делом займешься, то, может быть, превзойдешь отца, и уже пора о том подумать. Второе – военные дела. Отец твой много через них хвалы удостоился, и тебе учреждением регулярных полков путь показал. После него несмышленые правители все военные учреждения разорили. Ты же, почитай, все восстановил, и войско в лучшее состояние привел. Но не знаю, кого более из вас хвалить. Думаю, конец войны со шведами это покажет. Третье: в устроении флота и в сношениях с иностранными государствами ты пользы принес больше, чем отец твой, и честь себе приобрел. Что же касается того, что якобы дела государей только от умных или глупых министров зависят, то я разумею: мудрый государь умеет избирать мудрых советников.
Ассамблея
Петр с большим вниманием все это выслушал, затем расцеловал Долгорукова и сказал ему:
– Благий рабе и верный, в мале был ми еси верен, над многими тя поставлю.
Такою прямотою отличался Долгоруков во всех своих поступках, и тем привлек к себе любовь и уважение государя. Но окружающим царя, особенно Меншикову, прямота «умника Долгорукова» не особенно нравилась, и они употребляли все средства, чтобы возбудить против него гнев государя. Но не могли успеть в этом, хотя Долгоруков часто подавал поводы к испытанию терпения Петра.
Петербургская и провинциальная жизнь
За кражу голиц
В город Кадом Тамбовской губернии 20 ноября 1687 года из села Игнатьева Шацкого уезда явился крестьянин Максим Тимофеев сын Кривошеин. Начало уже смеркаться, когда он подошел к лавкам на торгу. У одной из них, в конце ряда, на ларе было выложено несколько пар голиц. Кривошеин пощупал одну пару, взял ее в руки и, не видя никого в лавке, спрятал голицы под полушубок и пошел с торга. Но едва он сделал несколько шагов, как услышал сзади крик. Максим бросился бежать, но был настигнут хозяином лавки посадским человеком Андроном Арефьевым и другими торговцами. Вместе с поличным, то есть украденными голицами, его доставили в Съезжую избу.
На допросе Кривошеин в краже сознался, прибавив, что разбоев и иной татьбы за ним не было.
При разборе дела воеводою стольником Федором Ильичем Мустофиным огласили 9 статью 21 главы Соборного уложения: «А приведут татя и доведут на него одну татьбу, и того татя пытать и в иных татьбах, и в убивстве. Да будет с пытки в иных татьбах и в убивствах не повинится, а скажет, что он крал впервые, и того татя за первую татьбу бить кнутом, отрезать ему левое ухо и посадить в тюрьму на два года. Животы его отдать истцам. А из тюрьмы выимая, посылать его в кандалах работать на всякие изделья, где государь укажет. А как два года в тюрьме отсидит, и его послать в Украйные городы, в какой чин пригодится, дав ему письмо за дьячьею подписью, что он за свое воровство урочные годы в тюрьме отсидел и выпущен».
На основании этого закона Кривошеина перед воеводою пытали, дали ему 54 удара, но и с пытки он ни в чем другом, кроме кражи голиц, не повинился. Тогда крестьянину «Максимке Тимофееву Кривошеину, – как сказано в документе, – за первое его воровство, кражу голиц, 14 января 1688 года учинено наказанье и казнь – бит кнутом и отрезано ему левое ухо, и посажен в Кадом в тюрьму на два года».
Но не истек еще год после заключения Кривошеина в тюрьму, как его помещик Трофим Гаврилович Жуков подал в декабре 1688 года челобитную на имя «государь Иоанна и Петра Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны», в которой говорит, что «Кривошеин ни в каких других воровствах себя не оговорил; что воевода Мустофин учинил ему, Кривошеину, наказанье и торговую казнь, мстя ему, Жукову». Далее он сообщает, что «Кривошеин, сидя в тюрьме, помирает голодною смертью», и просит его «из тюрьмы освободить на чистые поруки».