Как-то Петр ехал на санях в Сенат. На запятках стояли два денщика[75]. Сговорившись между собой, они вполголоса завели речь о том, каким образом нажил себе богатство этот обер-секретарь. Разговор этот велся в надежде, что государь его услышит, что и произошло.
Петр не подал вида, что все слышал, и решил проверить справедливость этих слухов. Дом обер-секретаря был по пути. Так как Петр не любил откладывать на потом задуманного, он притворился, что озяб, и сказал:
– Куда бы заехать обогреться?.. – И, поравнявшись с домом обер-секретаря, воскликнул: – Да вот же изрядный дом!
Обер-секретарь был уже в Сенате, а в доме оставалась его жена, которую неожиданный приезд государя привел в смятение и страх.
– Не прогневайся, хозяюшка, я заехал к вам обогреться, – успокоил ее государь.
Потом он похвалил дом и его убранство, просил показать ему все комнаты, после чего, поблагодарив хозяйку, поехал в Сенат. Здесь по окончании присутствия он отозвал обер-секретаря в отдельную комнату и наедине потребовал от него искреннего признания: из каких доходов он построил и так богато обставил свой дом?
К несчастью, обер-секретарь думал вывернуться из трудного положения с помощью лжи. Он стал объяснять государю, что, живя экономно, делал сбережения из своего жалования, кроме того, помогли друзья…
Ничем нельзя было больше раздражить Петра, как сознательной ложью. Он мог простить многие пороки, если виновный признавался в своей вине и искренне раскаивался в содеянном. Сейчас же государь взял с собою обер-секретаря и поехал в Петропавловскую крепость. Здесь он провел его в застенок, где пытали обвиняемых, и грозно потребовал чистосердечного признания.
Испуганный обер-секретарь принужден был сознаться, что построил дом на взятки, и указал сколько, за какое дело и у кого взял.
– Из всего видно, – рассудил Петр, – что ты только в застенке и готов говорить честно.
Он велел без свидетелей наградить обер-секретаря несколькими ударами кнута и отпустить его домой.
Так как виновного, по его знанию дел, некем было заменить, государь этим наказанием и ограничился. Через три дня, прибыв в Сенат, он спросил наказанного обер-секретаря. Ему ответили, что тот болен. Петр, зная причину недомогания чиновника, вызвал его вечером к себе во дворец. Здесь, ни словом не обмолвившись о прошедшем, он поручил ему рассмотреть важное дело.
Обер-секретарь упал на колени и объявил, что теперь по закону он, как наказанный кнутом, не может носить свое прежнее звание и считаться честным человеком. Буде же государю угодно, чтобы он вступил в свою прежнюю должность, то пусть он, по милосердию своему, прикажет очистить бесчестие знаменем[76].
– Дурак! – улыбнулся Петр. – Сейчас никто не знает, что ты бит кнутом, а тогда всякий будет знать.
Государь внушил ему, чтобы забыл о своем наказании. Во-первых, он прощается не по правосудию или милосердию, а по надобности в нем. Во-вторых, если и впредь он станет брать взятки, то тогда будет наказан публично и, смотря по вине, может быть без всякого милосердия и казнен.
Однажды Петру подали доклад об одном престарелом иностранце, который отслужил в России тридцать лет и далее по старости и слабости здоровья служить не может. Петра спросили: дать ли этому иностранцу при отставке в пенсию половинное жалование?
Государь прогневался на такой вопрос и с крайним неудовольствием отвечал:
– Неужели в старости должен терпеть нужду тот, кто свои лучшие годы пожертвовал на службу мне? Определите ему полное жалование. Службы никакой от него уже требовать нельзя, но в чем он опытом искусился, спрашивать у него совета. Что было бы, если бы все те, кто ревностно мне служат, узнали, что в старости они будут пренебрежены и оставлены тем, на службе которого они истратили все свои силы?..
Путешествуя в 1716–1717 годах по Европе, Петр из Голландии отправился во Францию. На пути в Париж его старались встречать со всеми возможными почестями, но так как Петр не любил пышных церемоний, то и старался уклониться от них.
В Бовэ местный епископ приготовил для русского государя великолепный обеденный стол, но тот решил проехать мимо города. Когда же ему доложили, что дальше по дороге не скоро встретится возможность прилично отобедать, он ответил:
– Я солдат и, если найду хлеб и воду, то тем и буду доволен.
В Париж Петр прибыл 26 апреля 1717 года, в десятом часу вечера. Для него приготовили комнаты в Лувре – бывшем королевском дворце. Но государь пробыл здесь не более часа – ему не понравилось жить в таком великолепии, и он потребовал, чтобы ему отвели квартиру в доме какого-нибудь частного лица. Но и в новом помещении мебель показалось ему слишком изящной, и он велел достать из фургона и приготовить для себя походную кровать.
На перекрестке
Французы-современники так описывают Петра в это время. Он был высокого роста, хорошо сложен, худощав, смугл. Глаза – большие и живые, взгляд проницательный и иногда дикий, особенно когда на лице замечались конвульсивные движения. Когда он хотел сделать кому-нибудь приятное, лицо его прояснялось, хотя все равно сохраняло немного сурового величия. Его неправильные, порывистые движения обнаруживали стремительность характера и силу страстей. Никакие светские приличия не останавливали деятельности его духа. Он чувствовал себя хозяином повсюду. Иногда, наскучив толпою посетителей, он удалял их одним словом, одним движением или просто уходил сам, чтобы отправиться туда, куда влекло его любопытство. Если при этом его экипаж не был готов, он садился в первую попавшуюся карету, хотя бы и наемную. Однажды он сел в карету жены маршала Мартиньона, приехавшей к нему с визитом, и приказал везти себя в Булонь[77].
Петр поражал французов и простотой своей одежды. Он носил обыкновенное суконное платье, рубашку без манжет, широкий пояс, на котором висела сабля. Такая простота в костюме и образе жизни не могла понравиться французам, привыкшим к необыкновенной пышности и торжественным церемониям своих королей, которым старались подражать. Со своей стороны, и Петру многое казалось странным у французов. Например, он обратил внимание на одного придворного, которого каждый раз видел в различных костюмах.
– Мне кажется, – заметил Петр, – что сей дворянин весьма недоволен своим портным.
Через три дня после приезда Петра в Париж, 29 апреля 1717 года в шестом часу вечера, ему нанес визит малолетний король Франции Людовик XV, в сопровождении своего дядьки герцога Вилльруа. По окончанию визита Петр взял короля на руки и, глядя на него с необыкновенной нежностью, несколько раз поцеловал.
«Объявляю вам, – писал Петр жене Екатерине Алексеевне, оставшейся в Голландии, – что в прошлый понедельник визитовал меня здешний королище, который пальца на два больше Луки нашего[78]. Дитя зело изрядное образом и станом, и по возрасту своему довольно разумен, которому седмь лет».
На другой день Петр отдал визит королю. Увидев, что Людовик спешит к его карете, Петр выскочил из нее, взял короля на руки и внес по лестнице в залу, сказав:
– Всю Францию на себе несу!
Петр пробыл в Париже 43 дня. За это время он посетил здесь все, что казалось ему достойным внимания. Он вставал ежедневно в 4 часа поутру и отправлялся осматривать Париж и его окрестности. Государь заходил в лавки, расспрашивал ремесленников о подробностях их работы. Вещи лишь красивые, служившие только для удовольствия, его мало занимали. Но все, что имело своей целью полезность, что относилось к мореплаванию, торговле, необходимым ремеслам, – все это возбуждало его любопытство. Он только мимоходом взглянул, например, на королевские бриллианты, но долго оставался в зоологическом саду; в опере просидел только первые акты, зато целое утро этого дня провел в галерее планов. Очень понравился ему Инвалидный дом – богадельня для престарелых, больных и увечных воинов, учрежденная Людовиком XIV. Здесь он осмотрел все до мельчайших подробностей, в столовой спросил солдатскую рюмку вина и выпил ее за здоровье инвалидов, называя их своими товарищами.
Из загородных посещений Петра особым вниманием удостоилось женское учебное заведение в Сен-Сире, учрежденное маркизой Ментенон, любимицей Людовика XIV. Царь посетил все классы, подробно расспрашивал о занятиях пансионерок и, наконец, пожелал увидеть основательницу заведения.
Маркиза Ментенон была больна и лежала в постели, поэтому велела ответить Петру, что не может его принять. Узнав о причине отказа, Петр сказал:
– Это ничему не мешает. Я не хочу ее беспокоить, но должен ее видеть и изъявить ей мое почтение.
Он вошел к ней в спальню и, так как кровать была закрыта занавесью, осторожно отдернул ее и приветствовал больную дружественными словами. Затем, сев в ногах на ее постель, извинился, что пришел не вовремя, но он не мог не посетить ее и не засвидетельствовать своего почтения, так как хотел увидеть во Франции все, что есть в ней замечательного. Не спуская с маркизы глаз, он спросил, чем она больна.
– Старостью, – ответила маркиза.
– Сей болезни все мы будем подвержены, если придется жить долго, – сказал Петр. – Вас же она должна утешать, так как вы окружены девицами, которые воспитанием и счастьем своим обязаны вам одной.
Пожелав маркизе Ментенон выздоровления, государь простился с нею.
Петр обязал всех дворян пожизненной службой. Воевода каждой провинции[79] должен был собирать дворянских сыновей от 10 до 13 лет и записывать их в военную службу, а неспособных к ней – в гражданскую. Военная служба для дворян начиналась с 16 лет рядовыми в гвардейских полках. Это распоряжение исполня