Майор Черных застрял на своей должности старшего оперуполномоченного, как пробка в узком бутылочном горлышке, — и не сдвинешь, наверх не берут, и в другое управления не переводят, а пока должность старшего оперуполномоченного не освободится, Ильину нет хода наверх, — а эту клятую должность занимает Черных. Он вышел в соседнюю комнату, по телевизору показывали улицу, запруженную людьми, посередине этого водоворота стоял Горбачев в пальто и серой шляпе, он молол всякий вздор про гласность, ускорение и перестройку. Мать спала в кресле, Ильин укрыл ее пледом.
Он вернулся в комнату, взял письмо, открыл верхний ящик стола. Достал оттуда жестяную старинную коробку из-под шоколадных конфет, где хранил деловые бумаги, положил сверху письмо. Ничего нового эта анонимка не содержала, ничего серьезного, ну, гульнул гэбэшник в ресторане, к женщинам приставал… Что тут криминального? Он ведь тоже человек.
Вот если бы он к мужчинам приставал, пропивал казенные деньги, а ужинал в компании американского военного атташе, — тогда бы в КГБ, возможно, почесались. А с этим письмом самому подставиться легко, — когда будут проверять, поинтересуются, с кем Черных пришел в «Будапешт», с кем водку пил. Нет, надо еще раз поужинать с майором, только не в ресторане, — дома, подпоить его, навязать откровенный разговор, выудить новую информацию, кое-что добавить из этого последнего письма, — буквально пару абзацев, — тогда дело веселее пойдет.
Глава 2
На пороге квартиры, не успев сбросить пальто, Черных услышал телефонный звонок. Он зажег свет, звонили из приемной босса, заместителя начальника второго главного управления КГБ генерал-майора Петра Карповича Шумилина. Дежурный офицер сказал, что Черных срочно вызывают на Лубянку, машина сейчас выедет, запикали короткие гудки. На часах около десяти вечера, Черных подумал: слава Богу, в ресторане не взяли третью бутылку, он вернулся пораньше и сейчас почти не чувствовал опьянения.
Он успел принять душ, выпить кофе, сжевать половинку мускатного ореха, отбивающего запах спиртного. Надел парадный костюм, который накануне забрал из химчистки, побрызгался одеколоном «Шипр», спустился к подъезду, сел в черную «волгу» с затемненными стеклами. Дорогой он думал, что начальник вызывает, конечно же, не из-за тех грязных анонимок, не тот сегодня день, не тот час, чтобы копаться в этом мусоре, — вызывают по неотложной надобности, спросят, как идет с валютчиками, прикажут заканчивать с ними, да мало ли важных дел у чекистов… Но в сердце засела заноза беспокойства, неосознанной тревоги, тоскливые мысли лезли в голову: вдруг эта стерва написала такое, что босс не захотел откладывать расправу до понедельника, приказал прибыть прямо сейчас, чтобы… Чтобы что? Чтобы сделать устный выговор… Чтобы подписать приказ… Гадать бесполезно.
Через полчаса он оказался в кабинете Шумилина.
Окна выходили на площадь, памятник Феликсу Эдмундовичу, худому, с вытянутым нездоровым лицом и бородкой клинышком, напоминающему восклицательный знак. Вокруг памятника катили машины, но уличный шум сюда не долетал, было слышно, как тикают в углу напольные часы в корпусе из орехового дерева, горела настольная лампа под зеленым колпаком на железной подставке. Босс был в форме, на груди орденские колодки, он оторвался от бумаг, молча кивнул на приставной столик для посетителей.
— Ничего что оторвал от холостяцкой вечеринки? — босс усмехнулся и хлебнул чая из стакана. — Наверное, у тебя были на этот вечер другие планы?
— Никаких планов, — сказал Черных. — Я после дежурства.
— Да, да, — рассеяно кивнул генерал. — Знаю, ты сейчас занят делом валютчиков. И все к концу?
— Мы собрали столько информации, что на два дела хватит. Но не берем их, потому что могут появиться новые действующие лица, о которых пока ничего не известно. Только клички, плюс отрывочная оперативная информация, которую к делу не подошьешь. Но эти люди есть, и они скоро проявятся… В преступную группу внедрен наш осведомитель. Кроме того, мы взяли одного из валютчиков, некоего Сомова, устроив так, что его подельники уверены, — Сомов отдыхает на болгарском курорте Варна. Этот тип дал признательные показания.
— Хорошо, — кивнул Шумилин. — Какие перспективы у дела?
— Возьмем всех валютчиков одновременно, в один день и час. Более двадцати человек. Подержим их в Лефортовской тюрьме недельку, без допросов. Это действует. Подготовим и передадим материалы в следственное управление. Не сомневаюсь, что вся компания даст признательные показания. Четверых или пятерых можно подвести под вышку. Остальным от пятнадцати до двадцати с конфискацией и дальнейшим поражением в правах. Процесс можно сделать громким, публичным, но это не мне решать.
Босс постучал ручкой по столу, обрывая подчиненного. Черных, которым снова овладели неприятные мысли и предчувствия, подумал, что прелюдия завершена, возможно, прямо сейчас будут сказаны слова, которые навсегда изменят его жизнь: проверка анонимок показала, что информация в целом подтверждается, поэтому Черных придется покинуть Москву и переехать в какой-нибудь Кологрив или Конотоп, или немедленно подать в отставку, а прямо сейчас надо выйти в приемную и составить рапорт.
— Дело валютчиков закончат без тебя, — босс смотрел куда-то в сторону, в темный угол кабинета. — Да, закончат другие люди…
Черных почувствовал, что ему стало жарко, не хватает воздуха, галстук сдавливает шею, словно удавка.
— Вот приказ. Ознакомься.
Когда брал бумагу, рука дрогнула, босс это заметил. Черных положил перед собой листок, провел по нему ладонью, будто бумага была мятой, а он ее расправлял, стал читать, но смысл написанного почему-то ускользал, он перечитал текст три раза, речь не шла ни об увольнении из органов госбезопасности, ни о ссылке, — Черных поручали новое ответственное задание, его наделяли самыми широкими полномочиями, — он перевел дух, будто с высоченной ледяной горы скатился на ногах и не упал, достал платок и вытер испарину. Босс, словно прочитал его мысли, усмехнулся, привстал и протянул две пухлые папки, отдельно несколько листков машинописного текста:
— Прочитай по диагонали эту справку. Задавай вопросы, если чего непонятно.
На этот раз Черных читал, не торопясь, чувствуя, что с души свалился тяжелый камень, дышать стало легче, — будто вдогонку к выпитому в ресторане еще стакан беленькой махнул, — раз ему доверили важное дело, значит, он по-прежнему на хорошем счету, анонимками можно подтереться. Черных не удивился содержанию справки, за годы службы он разного навидался, — на десятерых хватит, и весь отпущенный человеку запас удивления, давно растратил, но вот необычная информация, и вопросов сразу же штук сто повылезало, но эти вопросы он оставил при себе, сделал серьезное лицо, сдвинул брови: босс любил, когда сотрудники хватают информацию на лету, когда ее не надо разжевывать.
Восемь с лишним лет назад сводный отряд морских пехотинцев Северного флота, состоявший из тридцати восьми человек — все офицеры или прапорщики с боевым опытом, — принимал участие в секретной операции на территории Кампучии. Морпехи должны были высадиться с десантного корабля, марш-броском преодолеть расстояние в десять километров, по джунглям, проникнуть в полевой лагерь красных кхмеров, вызволить граждан СССР, в том числе дипломатов, которых кхмеры держали в плену, уничтожить несколько ящиков с бумагами, секретный архив, который перевозили наши дипломаты перед тем, как попасть в плен, — и уйти, оставив после себя выжженную землю и гору трупов.
Операция была провалена, — это мнение военных контрразведчиков. Если посмотреть с другой стороны, морпехи сделали эту паршивую опасную работу как надо, а вместо награды получили нож в спину, от своих же. Морпехи вошли в лагерь, перерезали или перестреляли всех косоглазых и вытащили наших, однако выяснилось, что в одном бараке с советскими дипломатами содержали сотрудников американской миссии Красного креста, — пятерых мужчин и женщину на седьмом месяце беременности.
Операции в тылу врага — это для людей, у которых стальная проволока вместо нервов, а вместо сердца — холодный камень, под которым даже змея жить не станет, эту работу называют грязной, так оно и есть, — живых свидетелей не оставляют, женщины, дети, старики, — не важно… Свидетелей специальных операций, тем паче за границей, не щадят — и точка. Командир отряда должен был кончить американцев и сделать так, что их тела невозможно было опознать, чтобы от них даже воспоминаний не осталось, практически — это раз плюнуть, у морпехов были с собой два огнемета и несколько рюкзаков взрывчатки.
Однако американцев потащили с собой на десантный корабль, и русские дипломаты и американцы были в неважном состоянии, в джунглях, в бараке или земляной яме они подцепили малярию, отравились пищей, и уже несколько дней страдали от обезвоживания, кое-кого приходилось нести на самодельных носилках, темп передвижения был потерян. На обратном пути остановились, чтобы перевязать раненых и передохнуть, из лагеря передали сообщение на корабль, доложили об американцах, с корабля связались с Североморском и Мурманском, оттуда с Москвой.
Кто принимал решения — значения уже не имеет, но так или иначе начальство решило, что за отрядом морпехов организована погоня, красные кхмеры уже на подходе, — на корабль поступил приказ открыть заградительный огонь, и его открыли — из всех стволов, однако под обстрел попали не мифические кхмеры, а свои парни, морпехи понесли значительные потери личного состава, было много убитых и тяжелораненых. Кто был на войне, тот знает, что такое попасть под «дружественный огонь», — когда артиллерия лупит по своим.
В живых осталось до пятнадцати человек военных, кое-кто из гражданских, сейчас, по прошествии времени, цифры требуют уточнения. Выжившие участники операции были допрошены контрразведчиками Северного флота, командира морпехов Сурена Мирзаяна подозревали в предательстве, но сейчас эти подозрения нельзя доказать или опровергнуть, полную картину заварухи, случившейся в Камбодже, трудно, да и смысла нет, восстанавливать. Морские пехотинцы, те, что остались в живых, были комиссованы по