гла дома, остановился на кромке тротуара, дожидаясь, когда проедет грузовик. Шагнул вперед, из-за машины выскочил третий опер, он плечом с силой въехал Петрову в грудь, тот не ожидал столкновения, пошатнулся и отступил на шаг.
— Ты что, козел, по сторонам не смотришь? — крикнул опер. — Куда прешь, деревня?
Петров что-то ответил, оперативник покрыл его матом.
— Какое на хрен «извини», ты мне ключицу сломал. В Москву за колбасой приехал, а мозги в колхозе забыл? Придурок…
Сцена разворачивалась на проезжей части улицы, остановилась машина, водитель посигналил двумя короткими гудками, но никто не посмотрел в его сторону. Опер шагнул к Петрову, выбросил вперед прямую ногу, норовя попасть в пах, Петров увернулся, наклонил корпус, ухватил опера за лодыжку, дернул на себя и повернул. Опер вскрикнул от боли, упал на асфальт, больно ударившись затылком. Сзади налетели два оперативника, повисли на плечах, стали заламывать руки. Это были крупные парни, знавшие толк в рукопашном бою, но Петров расшвырял их как щенков.
Один из нападавших оказался на капоте повернувшей в переулок машины, сполз вниз, мягким местом на асфальт, в жижу из снега и грязи. Второй нападавший рухнул у бордюрного камня, но быстро поднялся, выхватил из-под полы плаща продолговатый предмет, хотел ударить по затылку Петрова, но схлопотал ногой в живот и снова отлетел к тротуару. Не сговариваясь, Ильин и Черных бросились вперед. Ильин сразу налетел на кулак, но устоял на ногах, отступил, снова пошел вперед, выставив левое плечо и согнув для прицельного удара правую руку. Где-то близко завизжала женщина в бордовом пальто и вязаной лохматой шапке, другая женщина, не разобравшись, что к чему, пронзительно закричала: тут человека грабят, — и побежала куда-то в темноту переулка.
Черных захватил руку Петрова, провел болевой прием, но в ответ получил удар под ребра, кажется, били не кулаком, а кувалдой. Оглушенный болью, Черных вырвал руку, отступил. На плечах Петрова уже висели два оперативника, один из них все-таки изловчился и сумел садануть противника по затылку чем-то тяжелым. Другой ударил кулаком в лицо, постарался выполнить подсечку, но Петров, согнулся и борцовским приемом бросил опера через бедро. Черных снова рванул вперед, в горячке драки забыв приемы самбо, он старался просто дотянуться до физиономии этого отвратительного типа, чтобы впечатать в нее кулак, и таки дотянулся, ударил, но почему-то в следующую секунду оказался спиной на асфальте, в луже. Перед ним было белое небо, на лицо падали крупные водянистые снежинки.
Дыхание перехватило, из груди рвались наружу хрипы и кашель, он оттолкнулся рукой, с усилием поднялся и увидел на мостовой темный клубок человеческих тел. Кто кого лупил, — не разобрать — эта борьбы проходила в полном молчании, слышны лишь короткие ругательства и сиплое дыхание. И кто знает, сколько бы продолжалась драка и чем кончилась, но самый крупный из оперов сумел подобраться сзади, провести удушающий захват, перекрыл воздух, заломил руку, волоком Петрова оттащили на тротуар, поставили на колени лицом к стене дома, навалившись, дернули руки за спину, надели наручники.
Петров тяжело дышал, один рукав куртки был вырван, лицо залито кровью, кепка осталась на мостовой. Черных, которого переполняла злоба и горечь от неудачной борьбы, от испорченной заляпанной грязью одежды, подошел сзади, навернул кулаком по уху и добавил по затылку. Затем он сделал то, ради чего и был разыгран весь этот спектакль, все представление, превратившееся в гнусный отвратительный мордобой: Черных выгреб из своего кармана горсть патронов девятого калибра и ссыпал их в карман Петрова. Дойти до машины задержанный не смог, его подхватили под локти, довели, засунули на заднее сидение. Залезли оперативники, крепко сжав с обеих сторон, машина рванулась с места.
В отделении милиции Черных отпустил оперативников и водителей, в присутствии понятых, — случайных прохожих с улицы, — провели личный обыск Петрова, изъяли двенадцать боевых патронов. Дежурный милиционер, стараясь не задерживать чекистов ни на минуту, быстро строчил протоколы. Черных возился с перепачканной одеждой и стращал Петрова долгим тюремным сроком за неподчинение сотрудникам правоохранительных органов и хранение боеприпасов. Перед уходом приказал старшему по званию милиционеру отправить Петрова в камеру, подвальную, самую холодную, — и не выпускать оттуда до понедельника.
Личный обыск и вся эта протокольная возня заняла часа полтора, в ресторан они не успели. Дворами вышли на Проспект Мира, Ильин сел на троллейбус, сказал, что ему надо в «Детский мир», купить на день рождение любимому племяннику, пионеру, сборную модель самолета, — дал слово, надо выполнять. Черных в сказку о племяннике пионере не поверил, но спорить не стал, только рукой махнул. И правильно, что не поверил, Ильин вышел из троллейбуса через две остановки и направился к интересной женщине, молодой вдове, которая жила неподалеку и давно звала в гости, — в это время она уже вернулась с работы, а не выпитая бутылка коньяка у нее еще с прошлого раза осталась.
Черных поймал такси, водитель, мордастый дядька, сказал, что ехать далеко и, главное, смена скоро заканчивается, он готов подбросить пассажира, — но придется накинуть хотя бы пятерку сверху. Черных, злой на весь мир, занял переднее сидение и с добродушной улыбкой ответил, что деньги не проблема, добавит, сколько надо. Когда приехали, он полез за пазуху, неторопливо раскрыл удостоверение майора КГБ и пообещал таксисту не пять рублей сверху, а пять лет лагерей по сто сорок седьмой статье, — за вымогательство.
Глава 2
Среди рабочего дня Черных позвонил старый приятель Иван Федосеев, с которым вместе учились в Лесной школе КГБ, сказал надо бы встретиться, срочно, есть разговор. Можно скоротать вечер в ресторане «Пекин», у Федосеева там знакомый администратор, он проведет в зал, лучший, на седьмом этаже, и устроит столик на двоих. Они, пожалуй, могли осилить утку по-пекински и попробовать байцзю, китайскую водку, напиток особый, на любителя, вроде нашего спирта, но помягче, есть подозрение, что Черных китайская водка понравится больше нашей беленькой.
Федосеев уговаривал очень настойчиво, значит, у него какая-то просьба, трудновыполнимая, хлопотная. Черных попытался придумать что-то спасительное, но собеседник прилепится как банный лист, как бы в шутку спросил, бьется ли в груди Черных сердце или оно огрубело, превратилось в камень, но ведь нет понятия более святого, чем старая дружба, и если друг обратился к другу, значит, — надо позарез.
Да, если Федосеев, этот пижон, про дружбу вспомнил, значит, с живого не слезет. Черных ответил, что встретиться можно, но не в «Пекине», в месте попроще, он сделал ударение на последнем слове, собеседник понимал язык недоговорок. В Пекине в пятничный вечер ужинали важные иностранцы, столики слушают из конторы, коротать время в этом заведении, — мука смертная, но, главное, уже в понедельник в первой половине дня пьяная болтовня, распечатанная на машинке, будет в особом отделе. Конечно, Черных и Федосеев не продают секреты Родины, но все же…
Встретились на Сретенке, у комиссионного магазина, поймали такси и поехали в «Днепр», там КГБ не слушает, оркестр, хоть и маленький, играет душевно и громко. Знакомый швейцар пропустил без очереди, метрдотель отвел за столик вдалеке от эстрады. Через час Федосеев, быстро захмелев, придвинулся ближе. К своей главной теме он подбирался осторожно, хотя Черных с первых же слов, с первого взгляда понял, что пятничный вечер можно угробить попусту, наверняка приятель по Лесной школе попросит за какого-нибудь собутыльника или родственника, попавшего в гнусную историю. Например, какой-нибудь его приятель залез в постель с девочкой, не достигшей восемнадцати, — и теперь хоть сухари суши… Если так, — Черных помогать не станет, пошлет подальше, надоело все это хуже горькой редьки…
Но Федосеев выбрал другую тему. Он в родстве с известным артистом театра и кино Сергеем Семеновичем Ивановым. Конечно, Черных его сто раз видел в кино и по телеку, со стороны Иванов кажется успешным человеком. Кооператив, дача, кляча, жена вся в брюликах, как новогодняя елка… Но красивая жизнь — пустой пшик, есть обратная сторона медали, — человек, большой артист погряз в ненависти и зависти коллег, в интригах, злословии, анонимках, подлых вывертах чиновников из Государственного комитета по кинематографии, которые не дают выигрышных ролей. Чтобы свести концы с концами, бедолаге приходится халтурить в клубах на разных творческих вечерах, а не играть главные роли у Тарковского.
Парню надо сделать, ну, предложение. Чтобы написал заявление и стал нештатным осведомителем КГБ. Кто надо в театре и Госкомкино узнает о новом, так сказать, статусе артиста, — и дела пойдут в гору. Ему перестанут отказывать в выезде за границу, и роли будут перепадать пусть не первосортные, ну, хоть какие-то… Черных хотел ответить, что Иванова он хорошо помнит, не только в кино его видел, но и в жизни, к сожалению, доводилось, давно пора этому олуху взяться за ум, тормознуть с выпивкой, если пить не умеет. И разобраться в своих поклонницах, которых у него целый гарем, — тогда не надо будет на Лубянку бегать с доносами. Но Черных нашел другие слова.
— Это дело непростое. Пойми: у нас стукачей, — до черта. В очереди стоят видные ученые, чиновники, экономисты… Они надеются: как станут осведомителями — так все проблемы развеются, как туман. И выезд за границу, и премии с неба повалятся. Крупными купюрами. Но осведомители сейчас не особо нужны. Такое время с этими горбачевскими вывертами, что сами не знаем, чего ждать. Ты же знаком с обстановкой. Куда мы катимся, никто не знает, даже сам бедняга Михаил Сергеевич. Пожалуй, только его жена Раиса Максимовна, — в курсе, она же теперь главный человек в государстве.
Черных наполнил рюмки, позвал официантку, попросил повторить мясной салат и принести еще «Боржоми». Человек практического ума, сейчас он решил: Федосееву помочь можно, но если однокашник решил отделаться этой водкой и закуской, а потом из очередной командировки пообещает привезти какую-нибудь пустяковину, никчемный копеечный сувенир, ответ — нет. Были времена, Черных помогал друзьям за спасибо, теперь он хочет взаимности.