— Я говорю — рука тяжелая. Кто познакомился поближе с моим кулаком, долго его не забудет. А потом на берег спишем, с концами. Ясно?
Сурен задержал дыхание и молча кивнул.
— И запомни: обращаться к капитану или кому-то из командного состава со всякими риторическими вопросами или жалобами — не сметь. Только ко мне.
— Спасибо, товарищ старший помощник, за доверие, — выдавил из себя Сурен, чувствуя внутреннюю дрожь. Хотелось подойти к старпому и врезать ему так, чтобы в свой шкаф влетел, и там остался навсегда. — Обращусь только к вам.
— Видишь, мою каюту? Еще раз осмотрись и запомни — ни пылинки, ни соринки. Вот так здесь все должно блестеть и сиять каждый день, в праздник и в будни. Правда, на корабле праздников не бывает. Особенно это касается уборщиков. У матросов — вахта, они свое отбомбили, — и отдыхать. А тебе спать некогда будет. Что ж, эту дорогу ты сам выбирал.
Сурен глубоко вздохнул, задержал воздух в груди. Каюта была просторной, здесь стояла широкая кровать с высокой полированной спинкой, накрытая атласным стеганым покрывалом, голубым, с морскими звездами и раковинами, — это покрывало не казенное, оно куплено на свои кровные где-нибудь в теплых странах или в Европе. Диван с мягкими подушками, сервант с импортной посудой, на полу шерстяной ковер, — это уже имущество казенное. Свиридов немного поупражнялся в остроумии и подвел итог, — достал из ящика письменного стола несколько листков, где расписаны обязанности судового уборщика, пожелал удачи и дальнейшего стремительного взлета по службе.
Сурен вышел за дверь, взвалил на плечи рюкзак, взял чемодан, — теперь надо найти боцмана, познакомиться. Он поднялся наверх, дверь на капитанский мостик закрыта, он снова спустился на другой уровень, потом еще ниже, посмотрел расположение кают матросов и мотористов, вернулся на палубу. Боцманом оказался немолодой дядькой с мясистым красным лицом по фамилии Лазарев. Одетый для такой погоды довольно легко, в рабочую куртку и прорезиненный плащ, он крутился на главной палубе, руководил погрузкой мешков.
Даже ветер не разгонял запах солярки и крепленого вина, витавший вокруг боцмана. Он глянул на Сурена неприветливо и немного удивленно, наверное, он ждал не красивого молодого мужчину, а какого-нибудь дядьку неопределенного возраста, посиневшего от пьянства. Лазарев сдвинул на лоб козырек фуражки и велел ждать. Когда освободился, повел нового уборщика в темноватую кладовую, комнату в конце коридора рядом с душевой, где хранили тряпки, ведра, два пылесоса, пакеты с хлоркой и бутылки с моющими средствами. Потом потащил в каптерку, подобрал Сурену куртку, свитер и штаны, не новые, но и на заднице не светятся. Вложил в ладонь ключ от кладовки и каюты, и буркнул:
— Если не знаешь, — запомни. Мне подчиняются все матросы и мотористы. И ты со своими тряпками и вениками. Мой приказ — закон. Поэтому не советую бегать наверх к начальству с жалобами или просьбами. Есть вопросы, — решай со мной.
Он протянул два ключа на стальном кольце с деревянной биркой и ушел. Сурен поднялся по лестнице наверх, на второй ярус надстройки, где находились каюты моряков, остановился перед двенадцатой дверью, достал ключи и переступил порог. Это, конечно, не номер в валютной гостинице «Интурист», но для уборщика вполне приличная комнатенка: узенькая девичья кровать, шкафчик для личных вещей, столик со стулом возле круглого иллюминатора, даже книжная полка. За хлипкой дверцей умывальник и унитаз, душ здесь общий, в конце коридора.
Он снял плащ и пиджак, повесил их в шкаф, переоделся в казенные штаны и матерчатую куртку, открыл рюкзак, вытащил пустой акушерский саквояж и пинком ноги загнал его под кровать. Затем рассовал вещи по полкам, положил на столик пакет с бутербродами и резиновую грелку с водкой. Встал перед зеркалом, пригладил расческой волосы.
— Что ж, поздравляю с началом трудовой деятельности, — сказал он своему отражению. — И с новосельем.
Он сел за столик возле иллюминатора и стал штудировать машинописные листки с наставлениями уборщику.
Глава 3
Команда «Академика Виноградова» собралась на судне в шесть утра, по радио обещали теплую и влажную погоду, с воды на город шел туман, матросы и мотористы сначала разбрелись по каютам, переоделись в рабочую одежду, что принесли из дома, а не в казенные лохмотья, рассовали по полкам вещи и попрятали водку. Свободные от вахты, взялись за карты или дремали в каютах, другие курили на корме, о чем-то переговаривались, поглядывали на новичков, буфетчика Кузнецова и дневального Бондаря, и, кажется, посмеивались.
Сурена на палубе не было, он ночевал на судне, и едва рассвело убирался на верхних уровнях, где каюты начальства, и на «последнем этаже», на капитанском мостике. Это, по здешним меркам, здоровое помещение, пожалуй, можно прокатиться на велосипеде или станцевать вальс. Иллюминаторы высокие, прямоугольные, и в пасмурный дождливый день много света, рулевого колеса нет, два кресла перед пультом управления, на нем экраны — больше, чем у цветного телевизора последней модели, переключатели и кнопки, зеленые, белые и красные, датчики с круглыми дисплеями.
С этой высоты палуба как на ладони, виден судовой кран, контейнеры в два яруса, стоявшие на носу, ближе к надстройке, бочки с дизельным топливом, закрепленные стальными тросами. Мелкий дождик, зарядивший с ночи, еще продолжатся, слабый ветер пытается разогнать туман, но ему это оказалось не по силам. Сурен протер приборы и панель управления влажной тряпкой, затем сухим полотенцем. Сходил в туалет, поменял воду в ведре, добавил какой-то голубой жидкости, прошелся тряпкой по полу, и без того безупречно чистому, вышел в коридор и стал пылесосить ковровые дорожки. Потом завернул в радиорубку, наскоро протер пол.
Он работал без остановки, и только к полудню управился, но тут явился Свиридов Глеб Иванович, старший помощник капитана, позвал уборщика в каюту и ласково спросил:
— Ты, у меня еще не начинал?
— Никак нет, — по-военному ответил Сурен, он оставил тележку с чистящими средствами и тряпками в коридоре, и теперь стоял возле двери, переминаясь с ноги на ногу, и думал, как бы тележка не укатилась в другой конец коридора, тогда разольются бутылки с моющими средствами. — Вашу каюту первой убрал.
— А по виду не скажешь. Грязновато.
Старпом распахнул дверцы шкафа, неторопливо снял фуражку и плащ, остался в черных брюках и синем кителе, похожем на кители морских офицеров, на плечах погончики, но не со звездочками, а со знаками должностного различия, на груди одиноко блестела медаль к 100-летию со дня рождения Ленина. Видно, награды и почетные знаки, полученные за долгую службу в Госбезопасности, он хранил дома под замком.
— А теперь, друг ситный, подойди ближе. Сделай вдох и дыхни.
Сурену, как в прошлый раз, показалось, что перед глазами поплыл розовый туман, руки задрожали, кажется, теперь он был готов свернуть шею этому уроду, которому нравится издеваться над людьми. Нетвердой походкой Сурен приблизился к старпому, дыхнул ему в лицо. Тот чутко повел носом, стараясь уловить запах спиртного, ноздри трепетали, а глаза были полузакрыты, — но старпом ничего не почувствовал, отступил назад.
— Черти чем от тебя несет, — сказал он. — Сладостью какой-то. Наверное, портвейн конфетами заедал?
— Никак нет, не пил.
Свиридов был разочарован результатом проверки.
— Что ж, как говориться: исправленному верить. Но лично я тебе, — почему-то не верю. Днем ты, может, еще как-то держишься. Из последних сил. А ночью наверняка квасишь под одеялом. Потому что горбатого могила исправит, — он сделал ударение на слове «могила», произнеся его медленно с особой интонацией и по слогам. — Ладно, как говориться: не пойман, — не вор. Но когда поймаю, — пощады не жди. Вон, смотри, пыль на серванте. И на полированном столе разводы от грязной тряпки. Убрать немедленно.
Сурен уже взял себя в руки, вышел в коридор за тряпками. Следующие четверть часа, пока Свиридов ходил к капитану, он полировал сервант и стол. Старпом вернулся мрачнее тучи, разложил на письменном столе карту, включил лампу и стал водить по карте пальцем. Закончив с этим, подошел к бару, стилизованному под большой глобус, поднял крышку. Стал одну за другой доставать бутылки и смотреть их на свет, проверяя, не приложился ли к спиртному в его отсутствие новый уборщик. Кажется, все цело.
Свиридов приказал еще раз протереть стекла иллюминаторов, потому что они грязные, как в общественном сортире, даже хуже, дождался, когда команда будет выполнена, отпустил Сурена, сам сел за стол, раскрыл сегодняшнюю «Правду», еще пахнувшую типографской краской, и углубился в чтение статьи о проблемах сельского хозяйства и создания на местах так называемых «зон трезвости», то есть населенных пунктов, где не торгуют спиртным, а жителям деревень и поселков запрещено употреблять водку и вино даже у себя дома. Свиридов подумал, что зоны трезвости, — это через край, они расползаются по Союзу, как метастазы раковой опухоли, скоро до того дойдет, что даже в Питере бутылку вина с фонарями не найдешь. Но, видимо, иначе нельзя, — народ совсем спился с катушек и деградировал. Что на судне, что на суще — одна пьянь.
Оказавшись в коридоре, Сурен нос к носу столкнулся с капитаном Юрием Николаевичем Кнышом, представительным дядькой лет пятидесяти с небольшим, тоже в синем кителе и с юбилейной медалькой на груди. Захотелось вытянуться в струнку, но Сурен вспомнил, что он больше не офицер Северного флота, а уборщик на гражданском судне.
Капитан был задумчив и не весел, словно старый голубь. Увидав уборщика, сдвинул фуражку на затылок, прищурился, спросил как зовут, кивнул, помолчал, поинтересовался, ходил ли раньше Сурен в загранплавание. Ответ был, что ходил в Северную Корею и Японию. Кныш усмехнулся, мол, Северная Корея не заграница, снова выдержал долгую паузу, придумывая, о чем бы еще спросить, но в голову ничего не лезло, он насупил брови, махнул рукой и проследовал дальше, к лестнице, стал подниматься на капитански