— Опять вы лезете не в свое дело, — в ответ крикнул Черных. — Наверное, хотите, чтобы вместо меня сюда пришли эти убийцы?
— Запрещаю трогать оружие, — Кныш сжал кулаки. — Это вы у себя в Москве, на Лубянке, делайте, что в голову взбредет. Там — пожалуйста. А тут я командир. И не потерплю…
Кныш так разволновался, что не мог связно говорить, — задохнулся от волнения. Черных положил карабин на пол, поднялся, снова протер стекло иллюминатора, стал смотреть на палубу. Капитан, взволнованный и злой, хотел вызвать на мостик старпома, пусть посмотрит, что тут творится: гэбешник размахивает карабином, словно дубиной, а пуля, — дура, так до большой беды недалеко, но принял другое решение. Наклонился к вахтенному матросу и сказал в ухо, что должен отойти, вернется совсем скоро. Кныш по внутренней лестнице спустился вниз, держась за поручень, проходивший вдоль коридора, двинул вперед по красной ковровой дорожке, долго путался с ключами, наконец открыл дверь каюты.
— Вот же сукин сын, — бормотал Кныш. — Сукин сын… Наглец…
Подошел к бару, хотел налить полстакана коньяку и залпом выпить, — но не получилось, при такой качке он весь коньяк разольет по полу, в стакан и глотка не попадет. Тогда он зубами вытащил пробку из початой бутылки и хорошо хлебнул из горлышка, подождал немного и снова хлебнул. Поставил бутылку, отошел к противоположной переборке, набрал шифр сейфа, повернул ручку, нашарил пистолет Макарова. По закону капитану полагается оружие, ему одному и больше никому, конечно, оружие есть и у Свиридова, он все-таки в госбезопасности служит.
— Сукин сын, — повторил Кныш. — Вот же черт…
Он проверил обойму, передернул затвор, дослав патрон в ствол, включил предохранитель и опустил пистолет в брючный карман. Качка, кажется, усиливалась, обратно он шел по коридору медленно, крепко держась за поручень, поднялся на мостик, здесь ничего не изменилось, Кныш похлопал по плечу матроса, взглянул на майора Черных, прилипшего к иллюминатору, и заскрипел зубами от злости, решив для себя, что большие неприятности еще впереди.
Черных боролся с тошнотой. На главной палубе он видел двух оперативников, которые держались вместе, возле бочек с топливом, и Кольцова, стоявшего у правого борта. Чего их всех туда занесло, почему Кольцов в такой шторм оказался на палубе, а оперативники двинули за ним, — не совсем понятно, ну, это и не важно. Теперь отсюда, с капитанского мостика, можно кончить все одним точным выстрелом, только надо дождаться, когда отступит тошнота.
Кольцов, хватаясь за леер, медленно двигался к носу, волна сделалась ниже, судно выровнялось. Лейтенант Соколик вытащил из-под плаща пистолет, хотел прицелиться, в это время нос снова высоко задрался, сильно качнуло, пистолет выскользнул из руки и пропал в темноте. Оперативник бросился к Кольцову, но, поскользнувшись, упал, через пару секунд палубу накрыло волной, когда она схлынула, снова стал виден Кольцов, он не мог устоять, сел возле борта и держался руками за леер. Соколик, за что-то ухватившись, распластался на палубе, он медленно поднялся и добежал до борта, где стоял Кольцов, теперь противников разделяло всего несколько метров.
Второй опер так и остался, где стоял, но картина изменилась, не сразу поймешь как. Оказывается, трос, сцеплявший бочки, закрепленный за стойки палубного крана, то ли ослаб, то ли лопнул, теперь две бочки лежали на боку, еще две откатились к левому борту, одна к надстройке. Нос корабля стал медленно опускаться, ударил волну, зачерпнул воду и пошел вверх. Бочки покатились к надстройке, корабль наклонился на правый борт. Через стекла бинокля Черных видел, как Кольцов сцепился с Соколиком.
Опер дважды ударил противника ногой, повис не нем, ухватив ворот плаща, повалил. Оказавшись сверху, захватил шею руками, сжал пальцы, перекрывая воздух, но Кольцов как-то выскользнул, на карачках отполз в сторону и, поднявшись, сумел ударить опера кулаком в лицо, пнул прямой ногой в пах, затем схватил Соколика за ворот плаща, другой рукой за ногу, приподнял, чтобы вышвырнуть за борт, еще бы чуть, и опер оказался в воде, но тут ударила новая волна.
Кольцов не устоял на ногах, он оставил противника, зацепившегося за борт, сам отлетел почти на середину палубы, попытался встать, но не хватило секунды. От надстройки на него катилась бочка, он кинулся в сторону, как-то увернулся, вскочил, бешено озираясь по сторонам, следом громыхала вторая бочка, от нее уже не было спасения, все решала доля секунды. Кольцов распрямил ноги, подпрыгнул, словно подброшенный высоко вверх какой-то пружиной, и, кажется, на секунду повис в воздухе, в дождливой мгле, каким-то чудом избежал смерти. Бочка ударилась в стойку борта в паре метров от Соколика, деформировалась, раскололась надвое, словно орех, запрыгала на месте, залив палубу мазутом, подпрыгнула еще раз и вывалилась за борт.
Соколик, решив, что спасения на палубе нет, попытался вернуться к надстройке, сделал насколько шагов, растянулся посередине мазутного пятна. Он поднялся, ноги разъехались в стороны, он упал на живот, и, когда корабль накренился на левый борт, заскользил по металлической поверхности, словно по льду. Достигнув борта, встал, сделал пару шагов к надстройке и снова упал. Он не видел, что сбоку, уже хорошо разогнавшись, на него неслась бочка с мазутом. Соколик повернул голову и заметил опасность, но, чтобы увернуться, уже не осталось времени, он набрал воздуху в легкие, чтобы закричать, но даже этого не успел. Бочка припечатала человека к борту, отъехала в сторону и снова припечатала, набежавшая волна подхватила и унесла тело.
Кольцов лежал на палубе, ухватившись рукой за скобу люка. Лицо было залито мазутом, лоб и правая бровь глубоко рассечены, кровь попадала в заплывший правый глаз, который почти ничего не видел. Второй опер, оставшейся возле бочек, не выпускал из рук каната. Он серьезно не пострадал, только ушиб спину и до крови стер ладони. Пистолет оттягивал карман плаща, он видел, как погиб товарищ, но не испытал ужаса, решив, что о думать о мертвых — не время, и хорошо понимал, — с палубы надо уходить, здесь не ждет ничего хорошего, — или бочка покалечит, а то и раздавит насмерть, или волна смоет.
Он видел пространство палубы, отделяющее его от надстройки, всего два десятка метров или около того, — надо преодолеть это ничтожное расстояние. Он уйдет, конечно, уйдет, спасется, но сначала пришьет Кольцова, лежавшего на дороге, этот тип может помешать. Опер выпустил трос, за который держался, вынул пистолет, но почувствовал, как нос судна поднимается, волна окатила сверху, опрокинула, понесла за собой, поволокла по палубе, оглушила. Через пару секунд он увидел совсем близко, на расстоянии протянутой руки, физиономию Кольцова, разбитую в кровь, с заплывшим глазом.
Можно стрелять, но пистолет куда-то делся. Опер выставил вперед руки, вцепился в волосы Кольцова, добрался до шеи, сжал пальцы. Получил кулаком в лицо, но не оторвал рук.
Черных видел все или почти все, что происходило внизу. Видел, как, раздавленный бочкой, погиб лейтенант Соколик, молодой спортивный парень, которому жить да жить, — ведь они были почти друзьями. Пришла мысль: надо действовать, он и так задержался, сначала помешал приступ тошноты и головокружение, но сейчас он оклемался, значит, — самое время. Черных поднял с пола карабин, выскочил с капитанского мостика на открытый балкон. В лицо дул ветер, за минуту Черных промок до нитки, оптику карабина залило водой, теперь стало трудно точно прицелиться и снять Кольцова одним выстрелом.
Открылась дверь на капитанский мостик, высунулся Кныш и заорал не своим голосом:
— Ты что же делаешь, сукин сын. Там же горючка. Ты нас отправишь на корм рыбам.
— Пошел на хрен, трус, — проорал Черных. — Еще слово, — и сам отправишься туда. На корм рыбам. Мать твою…
Кныш пропал, дверь захлопнулась. Казалось, судно еще раз клюнет носом, и неведомая сила вытряхнет Черных с этой высоты прямо в открытое море. Чтобы сохранить равновесие, он присел на корточки и решил, что при такой качке на открытом пространстве, трудно, почти невозможно точно выстрелить, одно хорошо, — дистанция небольшая, авось, не промажет. Он передернул затвор, поймал в прицельную сетку фигуру Кольцова, нажал на спусковой крючок. Пуля ударила сосем не туда, продырявила одну из бочек. Надо осторожнее, иначе эта дрянь и вправду загорится. Черных выстрелил еще дважды, но промазал.
Он вернулся на капитанский мостик, увидел физиономию капитана, багровую, перекошенную от злобы и ярости. Черных, размахнувшись, саданул прикладом по квадратному иллюминатору. Снова ударил, сильнее, — толстое стекло пошло трещинами, нет, прикладом его не возьмешь.
Капитан бросился к Черных, повис у него на руке.
— Хватит… Ты что творишь?
— Заткнись, сволочь, — Черных взял высокую ноту и чуть не сорвал голос. — Еще слово — и все… Хана тебе… Ты только на одно способен, — девок портить. А когда опасность, — в кусты.
Черных с силой оттолкнул капитана, судно качнуло, Кныш упал на пол. Черных выпустил в иллюминатор три пули, ударил прикладом, отколол кусок стекла. Через оптический прицел с четырехкратным увеличением он видел, что борьба оперативника и Кольцова уже закончилась. Опер лежал лицом вверх в центре мазутного пятна, раскинув по сторонам руки. Нахлынувшая волна подхватила тело, подняла и унесла в темноту. Кольцов, приходя в себя, сидел у борта, держась за леер. Сейчас он встанет, сделает несколько шагов и пропадет из зоны видимости.
Черных стал медленно сгибать указательный палец, — цель легкая, неподвижная, главное не дергаться, — сейчас он не промажет. Еще секунда… Сзади налетел Кныш, схватил под руки, стал оттаскивать в сторону, выдыхая в лицо коньячные пары. Черных развернулся, с силой ударил капитана прикладом в грудь. Кныш, падая, выхватил пистолет, дважды выстрелил, не целясь. Первая пуля попала в иллюминатор, вторая ударила Черных в правый бок, он вскинул карабин и пустил капитану две пули в грудь. Матрос, бросился вон с капитанского мостика, он хотел выскочить на балкон, оттуда на внешнюю лестницу.