Вообще говоря, методы работы товарищей из ОГПУ иногда переходили всякие этические нормы: как-то в канун октябрьского праздника я пришел домой довольно поздно, причем навеселе. Только разделся, стук в дверь. Открываю – человек в кожаном пальто и с малиновыми нашивками ОГПУ (собственно, нашивки были и не обязательны, так как кожаные пальто в те времена носили почти исключительно работники ОГПУ). «Вы такой-то? Одевайтесь, не поднимайте шума и следуйте за мной!» Выходим на улицу, стоит легковая машина. «Садитесь!» Едем. Думаю: «Куда?» С площади Свердлова свернули на Неглинную. «Слава богу! Лубянка отпадает, неужели сразу в Бутырки? Но за что?» Мой спутник молчит. «Приедем, узнаешь». Доехали до площади Коммуны[51]. «Если свернет налево, значит все-таки Бутырки. Нет, едет прямо в ЦДКА, во двор. В чем дело? Непонятно». Подъехали к радиостанции, там нас уже ждут. Проходим в аппаратную. Тут все и выясняется: оказывается, в три часа ночи руководство Беломорканала должно передать по радио сводку о ходе работ по завершению строительства, и она должна быть у зампреда ОГПУ – Г. Г. Ягоды к началу парада на Красной площади, на случай, если этими данными заинтересуется Джугашвили. Сводку я, конечно, своевременно принял и передал своему молчаливому спутнику, но в пути порядком перетрусил. Хорошо, что в те времена я был еще молод, сердце не шалило, а то ведь такие «методы» для человека с более слабым здоровьем могли привести к печальным последствиям.
Правда, связь с этим ведомством иногда давала и некоторые материальные выгоды: дефицитные учебники и письменные принадлежности свободно продавались в кооперативе ОГПУ (на бывшей Лубянке). Однажды за хорошую работу мне дали «боны» ОГПУ[52], на которые я впервые в жизни купил себе костюм. Правда, он был номера на два великоват, но в те времена это не играло существенной роли, потому что во всех магазинах (даже в кооперативе ОГПУ) господствовал принцип: лопай что дают.
Единственное неудобство моей работы заключалось в том, что в любое время могли вызвать на работу, причем на неограниченное время, а это, естественно, влияло на учебу в Институте связи[53], в который я все же поступил – правда, совершенно случайно. В то время каждый молодой радиолюбитель мечтал об этом.
Со времени окончания школы прошло много времени, и я уже основательно перезабыл все школьные науки, а конкурс даже для имеющих рабочий стаж был велик, так что необходима была серьезная подготовка. На счастье, при ЦДКА были организованы курсы по подготовке в вузы. Весь коллектив радиолюбителей радиоузла ЦДКА поступил на эти курсы. Не отстал и я. Но одно дело поступить на курсы, а другое – нормально на них учиться.
Во-первых, ОГПУ срывало львиную долю учебных часов, да и другие, менее уважительные причины тоже влияли: в отличие от своих друзей, я почти не посещал занятий. Документы в институт я все же подал. Через некоторое время всем моим коллегам пришли извещения, что они допущены к приемным экзаменам. Мне такого извещения почему-то не пришло, и я решил, что из-за того, что мне в том же году предстояло идти в армию, меня и не допускают к экзаменам. Особенно горевать по этому поводу я не стал, тем более что шансов на получение проходного балла у меня, конечно, не было. Я решил: отслужу год (в те времена ребята, имевшие среднее образование, служили один год и после сдачи экзамена в части получали звание командира взвода запаса), а после демобилизации серьезно подготовлюсь и буду поступать в вуз. Это мудрое решение дало мне пока возможность вместо напряженной учебы (чем занимались все лето мои коллеги) поехать в Крым в туристический поход, а в остальное свободное время играть в теннис.
Начались приемные экзамены. Ребята мои ночи не спят, волнуются, сдают экзамены, а я и в ус не дую, гуляю напропалую, занимаюсь спортом и жду повестки из военкомата. Наконец, накануне выходного дня, получаю «долгожданную» повестку, предписывающую мне явиться после выходного дня к 9.00, имея при себе все необходимые документы (стригли в те времена еще за казенный счет, накануне отправки в часть). Нужны документы об образовании, а они в институте. К этому времени как раз окончились приемные экзамены и должны были вывесить списки принятых.
Поехали мы в институт вдвоем с моим шефом – Степой Кузнецовым. Поскольку он все экзамены сдал благополучно, то сразу же пошел к доске приказов о зачислении в институт, чтобы убедиться, что его фамилия – в числе принятых. У меня такой угрозы явно не было, и я двинулся прямо к окошку «Выдачи документов». Стою, дожидаюсь, пока девушка отыщет мои документы, как вдруг Степан кричит мне через весь коридор: «Лева, быстрее сюда!» – «Обожди, получу документы», – отвечаю я, полагая, что он хочет похвастаться своей фамилией в списке принятых. А он в ответ: «Какие документы, тебя тоже приняли!» Подбегаю к доске приказов – невероятно, но факт: в списке принятых на радиофакультет, в одной группе со Степаном, числюсь и я, собственной персоной!
Тут новая беда: надо немедленно оформлять отсрочку от военной службы (в те времена студентам вечернего отделения еще давались отсрочки от военной службы до окончания учебы), а у военкома института присутственное время кончилось, и он уже опечатал свой сейф. Больших трудов стоило уговорить корпусного комиссара Озолина[54] (впоследствии я еще раз встретился с ним перед отъездом в Испанию, но об этом позже) открыть свой сейф и оформить мне отсрочку на четыре года. Вместо допризывника я вышел из института студентом вечернего радиофакультета Московского электротехнического института связи.
Дома об этом ничего не знали. Пришли мы со Степаном ко мне. Я пока молчу об изменениях в моей судьбе. Мама, узнав, что Степана приняли в институт, сердечно его поздравила, а меня начала пилить: «Вот видишь, Степа занимался все лето и теперь будет студентом, а ты все лето прогулял и тебе послезавтра лоб забреют, будешь трубить в солдатах, а мне придется тебе туда на махорку посылать». Я немного промолчал и говорю ей с самым убитым видом: «Знаешь, мама, чем зря разговаривать, давай нам рублей 25, а то нам и выпить не на что». От такой наглости мама на время потеряла дар речи, ведь даже в обычное время я у нее никогда не просил на выпивку, а тут, накануне призыва в армию, когда у нее, можно сказать, такое горе – сына забирают в солдаты.
Я выдержал небольшую паузу и говорю: «Не удивляйся, я сейчас тебе покажу такое, что ты побежишь к соседям, одолжишь у них и принесешь мне еще больше!». И показываю ей мой военный билет с отсрочкой на 4 года в связи с поступлением в институт. Тут она действительно потеряла дар речи, упала на стул, и слезы покатились из ее глаз: об этом она мечтала куда более горячо, чем я сам.
Но недаром говорят, что от радости не умирают: немного отойдя, мама первым делом кинулась обнимать меня и Степана и действительно побежала к соседям занимать деньги (на руках у нее больше десятки не оказалось). Через пять минут она вернулась и добавила нам еще двадцать рублей (больше не оказалось и у соседей). «Идите, детки, гуляйте на здоровье и не обращайте внимания на то, что старуха плачет от счастья!»
После выходного дня я быстро оформил в военкомате отсрочку и, оставаясь на прежней работе, стал студентом-вечерником. Впоследствии выяснилось, что мое поступление в институт было чистой (для меня счастливой), случайностью: документы мои по недосмотру какого-то технического работника попали в папку так называемых «бесспорно принятых без испытаний», то есть окончивших рабфаки, переведенных из других вузов и т. д. Поэтому меня и не вызывали на экзамены. Шансов на такое поступление было не больше, чем по использованному трамвайному билету выиграть в лотерее легковой автомобиль, но что тут говорить – я же его «выиграл»!
3
Учился я легко, больше брал памятью, чем усердием, в отличники никогда не рвался, но и в хвосте не плелся. В те времена в стране началось интенсивное освоение Арктики.
Впервые в истории ледокольный пароход «Сибиряков» прошел из Мурманска во Владивосток Северным морским путем в одну навигацию[55]. Правда, путешествие было не из легких, один сплошной аврал, да и то к концу пути «Сибиряков» превратился из парового судна в парусник и во Владивосток пришел под самодельными парусами. Действительно, весь этот рейс был сплошным подвигом, и многие моряки «Сибирякова» были награждены орденами Советского Союза, в их числе и мой старый знакомый Э. Т. Кренкель, получивший тогда свой первый орден – Трудового Красного Знамени.
В те времена не стеснялись носить ордена, орденских колодок еще не было, и очень редкие тогда орденоносцы носили свои награды при повседневной форме, а остальные им просто завидовали, потому что, помимо прочего, орден давал право на довольно весомые материальные преимущества: бесплатный проезд раз в год в любой конец Советского Союза и обратно, бесплатный проезд на городском транспорте, большие льготы по налоговому обложению и ежемесячная выплата денежных сумм за каждый орден от десяти до тридцати рублей. И вот теперь мой крестный по коротким волнам Э. Т. Кренкель тоже стал орденоносцем!
При первой же встрече я его сердечно поздравил. В разговоре он заметил, видя, что я все время поглядываю на его орден: «Знаю, завидуешь, и правильно. Но знай, что даром такие награды не даются, их надо зарабатывать самоотверженной, а порой тяжелой и опасной работой. Сидя здесь, в столице, ты вряд ли получишь такую награду. Поезжай на Север, покажи, на что ты способен, и тогда, возможно, все будут поглядывать на левый лацкан твоего пиджака». Эти слова крепко запали мне в душу, но я был связан учебой в институте, а на одно лето ведь в Арктику не возьмут.
В скором времени в газетах появилось сообщение, что в Дании на Копенгагенских верфях завершается постройка для Советского Союза ледокольного парохода, который будет назван в честь известного исследователя Арктики – «Челюскин». Через некоторое время мне позвонил Кренкель и сказал, что выезжает в Копенгаген для приемки радиооборудования «Челюскина». Ледокол пойдет в Мурманск, откуда, после докомплектования команды и погрузки, двинется по маршруту «Сибирякова» во Владивосток, куда планируют пройти в одну навигацию. Когда я спросил, а нельзя ли мне пойти радистом на этом корабле, Кренкель сказал, что радиогруппа уже укомплектована, но в случае чего он будет иметь меня в виду. Тут же он предложил мне во время похода «Челюскина» в Мурманск держать с ним радиосвязь для передачи материала газетам «Комсомольская правда» и «Известия», спецкором которых он согласился быть. Поскольку обе наши радиостанции – и моя (ЦДКА), и Кренкеля (РАЕН) – были достаточно мощны, то радиосвязь мы установили быстро и держали ее вполне устойчиво; все полученные от Кренкеля материалы я немедленно по т