В дни восстания я был в Москве, в буквальном смысле не выходя из управы, которая сначала находилась в помещении Думы, потом перешла в Александровское училище. В конце я оказался единственным из всех несоциалистических членов управы, который оставался на месте. Мы ушли из Александровского училища, когда переворот в Москве фактически свершился.
После Октябрьского переворота общественная жизнь в Москве, естественно, прекратилась. Правда, и городская управа, и Биржевой комитет еще пытались некоторое время собираться, но, конечно, никакой реальной работы не было. С. А. Студенецкий, у которого были, как у старого революционера, некоторые связи с новой властью, ухитрился даже достать какие-то деньги, но деньги эти пошли по преимуществу на оказание материальной помощи некоторым городским служащим, оказавшимся после переворота в бедственном положении. Собрания управы происходили на частных квартирах – большей частью у члена управы С. Т. Морозова – и очень хорошо посещались. Помню трогательную подробность: на эти собрания регулярно приходил председатель городской думы О. С. Минор, глубокий старик, который обычно говорил: «Я посижу с вами, мешать вам не буду, но если вас арестуют, то я буду с вами».
Устраивались иногда и заседания Думы – для протеста – в университете Шанявского, на Миусской площади. Некоторые из протоколов были впоследствии напечатаны в «Красном архиве».
Дольше других организаций продолжал работать Союз городов, конечно, из-за его красно-крестного характера. Правда, «помощи больным и раненым» почти уже не было, так как давно уже не было и военных действий. Но действовал отдел «военнопленных», которые возвращались в большом количестве. Во главе этого отдела номинально стоял Л. Л. Катуар, а фактически руководил им получивший некоторую известность в эмиграции Д. С. Навашин. Ближайшее участие в общем руководстве принимал городской санитарный врач А. Н. Сысин. Он был близок к большевикам, чем и объяснялось то, что эту работу «терпели». Потом произошла реорганизация, и во главе был поставлен В. М. Свердлов, брат известного советского деятеля. Реорганизация прошла легко, так как в социалистическом главном комитете было немало сторонников новой власти. Нас, заведующих отделами, «реквизировали», и мы продолжали тянуть лямку. Так продолжалось дело до лета 1918 года.
Летом, после появления на Украине гетманского правительства, для меня выяснилась возможность поездки на Юг. Я еще не думал окончательно покидать Москву, но для всего нашего дела и для нашего состояния Харьков являлся главным центром: в Харькове наша семья была одним из самых крупных домовладельцев. Мы давно не имели никаких сведений о том, что там делается, и я решил туда поехать. Мне удалось устроиться в «украинском поезде». Ехали мы до Киева со всеми удобствами и без всяких проверок багажа и документов. Я мог бы вывезти все, что угодно, но я ехал налегке. Я пробыл неделю в Киеве, потом дней десять в Харькове. После Москвы, где уже было голодновато, это был край, «где всё дышало обилием». Многие из знакомых уже тянулись на Юг. Я решил последовать их примеру, но для этого мне нужно было вернуться в Москву и постараться вывезти семью.
В Москву я вернулся с меньшими удобствами, но вполне благополучно, зато дома меня ждали неожиданные неприятности. О моей поездке на Юг было известно, она мне ставилась в вину, и так как мое возвращение совпало с убийством Урицкого, то мне грозила опасность быть взятым в «заложники». Обо всем этом меня предупредил Свердлов, к которому я поехал по приезде в Москву. Он весьма удивился вообще моему возвращению и настойчиво советовал в тот же вечер уехать обратно. Я рискнул остаться еще на один день, но дома не ночевал, что оказалось предосторожностью не излишней.
На другой день вечером я уехал, но уже другим путем – на Харьков, через Белгород. До Харькова я добрался, но в «свободной зоне», после Курска, где нужно было ехать на лошадях, меня дочиста ограбили…