За столом между Юрой и Алешей – вдовствующая мать. Миниатюрная, но с большой грудью, Майя Георгиевна Аникеева. За ее спиной мраморный подоконник с одряхлевшим алоэ, подпертым воткнутым в горшок карандашом фабрики «Сакко и Ванцетти». В ранних сумерках ноября (портьеры, со слов Майи Георгиевны, в стирке) суетятся за голым окном юные снежинки. Майе Георгиевне семьдесят шесть. В прошлом красавица, руководитель среднего профсоюзного звена ВЦСПС. Глаза сверкают перезревшими вишнями, голос звенит эхом былых профконференций:
– Говори, Владимир, только по существу.
Сухой лысеющий Володя, в костюме с оплывшими плечами, давно порывавшийся взять слово, суетливо поднимается со стула:
– Я, мама, понимаю все, но это некорректно по отношению к тебе самой!
– Некорректно?! Аргументируй!
– Вопрос можно решить иначе, мама! – Володя одергивает пиджак.
– И как?! – вскидывает она голову, сощурив глаза.
– Юркину комнату на «Павелецкой» не продавать. Вы с Люсей общего языка не нашли – случай хрестоматийный. Но зачем так кардинально менять-то все? Зачем Алексею сразу двухкомнатную? Вам с Юрой, понятно, вынужденная необходимость.
Неухоженный, помятый Юрий (ему чуть за пятьдесят, для собутыльников он Юрис) хрипло кашляет в кулак.
– Продадим Ленинский, – торопится договорить Володя, – вы с Юрой переедете в двухкомнатную под твой присмотр, Алексей с Люсей переберутся в его комнату. Лешке всего тридцать девять, вся жизнь впереди.
– Ты когда там последний раз был?! – вспыхивает Алексей (самый из сыновей миловидный). – Там капитальный ремонт нужен на полмиллиона! Я Люсю в комнату не повезу!
– Помолчи, – взмахом руки останавливает младшего Майя Георгиевна, – пусть твой брат выскажется до конца! Он, судя по всему, давно ждал этой минуты!
– Лешка всегда был вашим с отцом любимцем, – заметно вянет Володя, – факт неоспоримый. Отзывчивый, внимательный, записки в детстве на даче писал: «Мама, я пошел какать, не ищи меня». Не чета нам с Юрой.
Юрий, ковыряя ногтем инкрустацию стола, мрачно ухмыляется, Лицо Майи Георгиевны приобретает окрас предгрозового заката:
– Хорошо же ты, Владимир, ценишь добро, сделанное тебе отцом. Та-ак, что дальше?
– А что дальше… если двухкомнатную только вам с Юрой, а Леше с Люсей переехать в его комнату, доплата будет ого-го, даже с ремонтными затратами. Деньги по банкам под проценты распределить, – Володин голос уходит в грудную клетку, – пожить красиво, как белым людям, – нервно сглатывает он слюну. – Юра не работает, на что вы с ним собираетесь жить? На твою пенсию? Выплаты-то за отца тебе перекрыли?
– Не сметь поганить честь отца! – хлопает ладошкой по столу Майя Георгиевна. – Мало тебе, засранец, обещанной мной денежной компенсации к твоей квартире на Вавилова?! Сибаритствовать задумал и нам предлагаешь?!
Ей не пристало стесняться риелтора Севу. Позавчера этот белобрысый молокосос уже сунул нос во все квартирные щели, сегодня приехал поговорить с членами семьи – пусть понимает, чей голос здесь решающий. Понадобится, приедет и в третий, и в четвертый раз! Не ей же с сыновьями таскаться по агентствам.
– Я как лучше хотел, в первую очередь для тебя… чтоб тебе… – бормочет, переминаясь с ноги на ногу, Володя.
– Сядь, хренов делец! По экономике и поведению тебе кол!
Эта замоскворецкая Маргарет Тэтчер с аккуратно собранным пучком каштановых, почти без проседи, волос и детскими ладошками непреклонна. Решение обжалованию не подлежит: фамильное гнездо и комнату на «Павелецкой» продавать. Старший Юра окончательно отбился от рук, пахнет псиной, взгляд блуждает. Назрела необходимость опеки, а кроме нее некому. Когда произошла в нем утрата ориентиров? В подростковом возрасте? В годы студенчества? По их с отцом вине, из-за бесконечной занятости? Или унаследовал все худшее по линиям обоих родов? Тогда страшновато. Если копнуть, там и сумасшествия, и суициды. Хотя в уме ему не откажешь, МИИТ с красным дипломом, дослужился до кандидата технических наук, до старшего научного сотрудника. Но не вынес глобального развала, сломался. Бывшая его – лахудра, пустоцвет без внутреннего стержня – сбежала девять лет назад. Продала половину Юриной квартиры приезжему проходимцу из Ставрополя, сфабриковав документы. Осталась Юре комната с чужаком через стену, водящим непристойных баб. Полковник-то, кроме центрального плацдарма, успел выхлопотать квартиры всем сыновьям. По двухкомнатной старшему и среднему в стабильное время, однокомнатную Алеше накануне августовского путча. Вечная полковнику память. Пусть будет покоен, крест с их старшим Юрием Майя Георгиевна понесет без ропота, не согнется.
С банковской идеей среднего Владимира все ясно. Жаден был от рождения, в сосок вгрызался, будто во рту не десны, а клещи. С годами, единственный из сыновей, приумножил метры через жену. Живут в четырехкомнатной на улице Вавилова, оба ненасытные, алчные. Вот Алексей, помнится, брал грудь нежно, крохотными пальчиками чуть касался светящихся сквозь кожу прожилок, сосал – как целовал. Ей в глаза во время кормлений всматривался с пониманием, с благодарностью. Лечил, исполнял тайную миссию. На генетическом уровне сознавал, что родился хоть внеплановым, но незаменимым. Стены роддома Первой градской огласил тихим писком (с первых минут был деликатен!) 9 мая. Но разве Майя Георгиевна когда-нибудь демонстрировала свое родительское предпочтение? Муж – да. До последнего вздоха чтил ее исцеление через Алешу. За полгода до смерти, сам мучимый неизлечимой болезнью, полностью переписал на нее с Алешей квартиру на Ленинском; торопился до бездарной женитьбы младшего своего любимца.
Ее мужа перевели в Генштаб, присвоив полковника, только в середине 70-х. А в августе 63-го его, майора Третьего управления, срочно откомандировали на советско-китайскую границу в связи с обострившейся ситуацией. В школу сыновей снаряжала одна. Юрку в третий класс, Володьку в первый. А тут случайная беременность, результат мужниной страсти перед разлукой. Оказалось – провидение. За месяц до прощальной, полной жгучих ласк и безумных шептаний августовской ночи снимок у маммолога показал нехорошую опухоль в правой груди. Мужу не сказала. Незачем ему перед командировкой. Оперироваться решила в его отсутствие. Но врачи, подтвердив факт беременности, хором запели: роды – шанс к выздоровлению. Пришлось отказаться от аборта. Через год после родов и кормлений грудью от опухоли не осталось следа. Спас ее Алеша.
Рос золотым мальчиком. В детсаду шелковый, в школе – учительская гордость. Сколько еще благих дел, спасибо ему такому, она успела сделать на посту в ВЦСПС для родины и соотечественников! Пока не пришли новоявленные демократические иуды, расхитители госсобственности. Женился Алеша в двадцать девять, за месяц до отцовской смерти, под сухо сжатые отцовы губы. С лярвой-женой промучился шесть лет – ради дочки Лизоньки. Развелся четыре года назад (отец предвидел все-е!), уходя, оставил жене с Лизонькой свою однокомнатную. И Майя Георгиевна приняла решение младшего. Более того, самолично настояла оформить квартиру на единственную внучку. Бывшая его – безусловная проститутка-лимитчица, но не виновная ни в чем Лизонька красотой и нежностью в Алешу; будет ей наследство.
Кто же лучше матери мог залечить его душевные раны, когда он, потерянный, опустошенный, вернулся после развода в 98-м к ней на Ленинский? Она отдала ему долг по спасению. Стерла в порошок его депрессию. Жили душа в душу, по строго установленному расписанию. А год назад возникла Люся, черт бы ее подрал, сотрудница с работы. На три года старше, разведена, сын шестнадцати лет и старуха мать в смежной квартирке на «Пражской». Люся существовала и раньше, в другом отделе. И осталась бы невостребованной, если бы не совместные турпоходы от их работы, не коллективные сплавы на байдарках с непристойными ночевками в палатках. Не отследил драгоценный доверчивый мальчик, как Люся его охмурила. Стал задерживаться, приходить с работы домой отрешенным, порой вовсе не ночевать и однажды в пятничный вечер с порога вымолвил с придыханием, с увлажнившимися глазами: «Это моя судьба». На вопрос, не завуалированная ли Люся проститутка, обиделся. Пришлось искать пути примирения, поберечь его нежное сердце.
Люся перебралась к ним на Ленинский. Не Алексею же отправляться на «Пражскую». Конечно, эта женщина ему не чета: речь кишит междометиями, готовит грубую пищу, с картошки счищает шкуру толщиной в палец; но не станет Майя Георгиевна ложиться между ними костьми. Не из тех она матерей. Младший ее сын распущенным кобелем не был и заслужил вторую попытку интимной жизни. Пусть по своему недальновидному выбору, вызывающему в ней как в матери массу внутренних негодований. Но придется выдержать и это, совместить несовместимое. Разменять фамильное гнездо. Ибо под одной крышей с Люсей жизни нет, а старшего Юру окончательно одолела алкогольная зависимость. И пока Майя Георгиевна пребывает в здравом уме и физических силах, взвалит Юру на себя, а Алешу обеспечит двухкомнатной квартирой. Покуда он, слишком порядочный, не зарегистрировал с Люсей брак. Оформит покупку исключительно на него и будет держать документ у себя до гробовой доски. Или до его прозрения (шоры непременно спадут с его глаз), до появления по-настоящему достойной его женщины. Почивший полковник продажу Ленинского поймет и простит. Хотя не верит Майя Георгиевна в загробную жизнь. Среднему Владимиру, так и быть, отщипнуть долю от вырученной с продажи обеих площадей суммы. Только непременно взять с него расписку, чтоб заткнулся, не трепал Лешу судами после ее смерти. Всё, точка. Ее ладошки ложатся на инкрустацию стола бескомпромиссными печатями.
Осоловевший Сева поднимается из-за стола, облизывая пересохшие губы. Ноги затекли, спина взмокла. Цель ясна и запротоколирована. Найти покупателя на их четырехкомнатную, подобрать в пределах Юго-Западного округа две небольшие свободные двушки, одновременно продать комнату Юрия на «Павелецкой», потому как без вырученных за комнату денег Володя лишается заветного куша, да и на покупку двухкомнатных может понадобиться кое-какая доплата. С озвученными Севой агентскими комиссионными, поколебавшись, семья согласна. Майя Георгиевна верит, что агентство, рекомендованное бывшей профсоюзной соратницей, окажется на высоте. Та месяц назад удачно разъехалась с семьей дочери и понеслась в Елоховскую заказывать благодарственный молебен риелторам, о чем проболталась в телефонном разговоре. С церковной червоточиной была со времен работы в ВЦСПС, дура.