«Понятно, – думаю я, – ну и хрен со всеми вами, в конце-то концов».
Коллектив в сборе. Возбужденно рассаживаемся за столы, звеним приборами по тарелкам – набираем закуски. Разрумянившаяся Татьяна Витальевна в окружении генерального директора и двух его заместителей утопает в букете роз и комплиментах. Мы с Кирой, Севой и принятыми мной на работу еще четырьмя риелторами занимаем другой конец стола. Сева, пребывая в эйфории от неожиданно свалившейся, заполированной пивом удачи, берет инициативу в свои руки: «Что будем пить, дамы-господа?» Таким прекраснодушным я его еще не видела. Наш спонтанно образовавшийся тесный круг без исключения выбирает водку. Сева наполняет наши рюмки. В этот момент один из замов генерального поднимает бокал с шампанским и произносит тост за юриспруденцию в лице умнейшей и красивейшей Татьяны Витальевны. Синхронно с ним на нашем конце стола поднимает рюмку водки Сева и полушепотом предлагает выпить за Юриса и его пруденцию. Что мы и делаем. (Для непосвященных: Пруденция – аллегорическое божество благоразумия и предусмотрительности у древних, а еще – справедливости, умеренности и мужества.)
Полковник КГБ Аникеев уважал не только столичные квартирные метры. Когда-то он за копейки приобрел участок земли в деревне Большая Коша Тверской области и выстроил там крепкий одноэтажный дом из лиственничного бруса. Перед этим долго искал экологически чистое место. И нашел Большую Кошу. А еще раздобыл в соседней Тмутаракани раритетного печника, сложившего в доме печь по лучшим канонам жанра. Правда, никто из семьи после смерти полковника в Большую Кошу не ездил. Да и при его жизни ни Майя Георгиевна, ни старшие сыновья не баловали дом частыми визитами. Пару-тройку раз за лето, по нескольку дней. Очень далеко, триста с гаком километров. «Не ценишь ты бесплатные профсоюзные путевки, мать», – иронично шутил полковник, обнимая жену за плечи; и в его голосе сквозила обида.
Один только Алексей хранил в душе теплые воспоминания, как подростком рыбачил с отцом на второй зорьке. К первой отец его не поднимал, щадил. Помнил Алексей, как возвращались по Осташковскому тракту под пенье соловьев, как поскрипывала тонкая ручка жестяного ведра, наполненного сазанами и окунями; иногда везло и со щукой. Рыбешку помельче отец раздавал местным соседям-лентяям. Рыбу покрупнее чистил и запекал в печи сам. А старшие братья, когда бывали, дрыхли до второго пришествия. От работы на участке отлынивали, зато рыбу с печеной картошкой уплетали за обе щеки. У отца была присказка: «Гром греми, ветер дуй, все проспите, олухи царя небесного. Ты, Алексей, не спи, стой на страже Родины». Перед смертью отец отписал дом Алексею. Больше никто из членов семьи на дом не претендовал. Дом еще сыграет в этой истории сначала счастливую, потом роковую роль.
А квартирная сделка, конечно, состоялась в полном объеме. В канун Нового, 2003 года фамильное гнездо Аникеевых на Ленинском проспекте отошло новому владельцу. Майя Георгиевна воссоединилась с Юрой в двухкомнатной квартире на улице Марии Ульяновой. Алексей с Люсей перебрались в двухкомнатную квартиру на улицу Панферова, практически по соседству с Володей. Володя дождался вожделенного денежного куша.
Еще несколько раз, во время поспешных сборов и по горячим следам переселения, Майя Георгиевна имела со мной откровенные телефонные беседы, касающиеся в основном уже не квартирных вопросов, а семейных ценностей. «Строгость и только строгость, деточка, может удержать троих взрослых сыновей в узде! Никаких поблажек! Никакого подтирания соплей и задниц с самого детства! Неусыпный жесточайший контроль. Особенно в подростковом возрасте!» От нее узнала я, как тяжело Юра и Володя переболели в детстве свинкой, поэтому не имеют детей. А вот Алеше в этом смысле повезло. Не с женой-прошмандовкой, о нет! С дочкой. Единственная внучка, к счастью, как две капли воды – он, Алеша. И характером, и походкой, и лицом. Завершающим аккордом, самым горьким, прозвучало: «Так и не смогла отговорить Алешу от глупого опрометчивого шага, все равно расписался с этой простолюдинкой Люсей. Естественно, я сопровождала его в паспортный стол, контролировала, чтобы прописался один, без нее. Документы на его квартиру храню у себя, ради его же блага и безопасности, в стратегических целях».
Они расписались сразу после переезда и не могли дождаться отпуска, чтобы поехать в Большую Кошу. В этой своей любви к деревенской жизни они совпали – не разлей вода. «Что вы, Оксана Евгеньевна, тут красотища какая! А уловы какие богатые в затонах Волги! У нас же тут поблизости две реки – Большая Коша и Малая Коша! На участке и в доме все наладили, порядок навели! Хотите, мы и вам здесь дом подберем? А цветы какие Люся высадила перед домом!» «Ирисы, ирисы черные махровые!» – присоединялась к Алексею и радостно кричала в трубку Люся.
Они звонили мне не только на майские и не только похвастать летними прелестями Большой Коши. Звонили по нескольку раз в год, поздравляли с основными праздниками. С Новым годом обязательно.
Потом на несколько лет пропали…
В ту октябрьскую ночь 2009-го Майе Георгиевне не спалось. В последнее время приходилось пить таблетки от давления. Всегда она презирала эту ядовитую химию. Но врачи прижали к стенке, пригрозив возможным инсультом; как-никак восемьдесят три года. Таблетки немного способствовали сну. Накануне этой ночи случилась очередная ссора с Юрой. Держать его в узде становилось все труднее. Она крепилась из последних сил без малого семь лет. В который раз спрятала от него ополовиненную бутылку водки (где он их только брал, не выпускаемый из квартиры?) и полночи прислушивалась, не ищет ли он ее, не шарит ли за полным собранием сочинений глубоко уважаемого ею Герцена. Все тома Герцена были в свое время прочитаны с карандашом в руках и оценены по достоинству. Всем хорош, дальновиден и умен был Герцен, понимал глубинный смысл революции. Только личная жизнь не задалась. Жена оказалась проституткой. Именно за книжным шкафом сразу после переезда создала Майя Георгиевна удачный тайничок в маленькой нише, по строительному плану оставленной в несущей стене. В отсутствие Юры попросила Володю принести маленькую ножовку и аккуратно выпилить в задней стенке шкафа небольшое отверстие на уровне ниши. Улучала момент, когда Юра принимал душ, извлекала из тайника ранее отнятую и спрятанную от него очередную недопитую бутылку, выливала остатки водки в раковину на кухне, заворачивала пустую бутылку в газету, чтобы не грохотала, и спускала в мусоропровод. До этой ночи Юра регулярно с ней ругался, психовал (до рукопашной, правда, не доходило), а тайника не обнаруживал. Но звуки… Что за странные звуки?
В белой ночной сорочке до пят и войлочных беззвучных тапочках она поспешила в комнату Юры, меблированную предметами бывшего кабинета полковника. Юра, тихо похрапывая, спал на спине, свесив из-под одеяла ногу. Имел такую привычку с детства. Будто хотел срочно бежать куда-то. По силуэту у окна она узнала спину Алексея. У него были ключи от квартиры. Конечно, она дала ему ключи. Мало ли что. Он торопливо рылся в ящике секретера, освещая содержимое крохотным фонариком.
– Как это понимать, Алексей?! – грозно зашептала она, подойдя к нему со спины, рассмотрев в его левой руке маленький перочинный нож, которым он, судя по всему, вскрыл запертый на замок ящик. Он, не оглядываясь, вздрогнул, ускорил поиск:
– Я должен, мама… я чувствую, скоро умру… должен… не хочу, чтоб они ютились…
– Кому ты должен?! Кто, кто не должен ютиться?! С ума ты сошел! Что ты городишь? – она попыталась задвинуть ящик. – Ты выпил? Дыхни!
– Да не пил я, мама! – отчаянно затряс головой Алексей, извлекая со дна ящика из-под груды бумаг тонкую, отливающую в свете фонарика синим перламутром папку на кнопке. – Не хочу, чтобы Люся со старой матерью и сыном ютились, не хочу.
– Твои действия безрассудны! – Майя Георгиевна попыталась отнять папку. – Только через мой труп!
– Нет, мама, не имеешь права, по закону… я чувствую, скоро умру. – Он был крайне возбужден, как в тот пятничный вечер, когда выдохнул на пороге квартиры на Ленинском в адрес Люси: «Это моя судьба!»
– Алексей, – Майя Георгиевна крепче вцепилась в папку с документом, – с чего ты вдруг умрешь?! Что за безумие? Это же ради тебя, для твоего блага, а ты… так запросто… готов расфурыкать, отдать проститу…
– Мама, ты не знаешь ее!
– Я знаю все! Все! Ты встретишь другую женщину! Интеллигентную, бескорыстную! Потерпи! – она изо всех сил тащила папку на себя.
– Охренели вы, что ли?! Гертруда с Гамлетом… Кончай базар! Спать дайте. – Юра резко перевернулся на живот, натянув одеяло на голову.
В этом ужасающем поединке взял верх Алексей. Майе Георгиевне сделалось плохо с сердцем. По-настоящему. Впервые в жизни. Разжав ладошки, обессиленно выпустив папку, она начала медленно сползать вдоль книжного шкафа к полу. Алексей и мгновенно протрезвевший, вскочивший с кровати Юра подхватили ее под руки, усадили на кровать, подложили ей под спину подушки, вызвали скорую. Скорая по ночной Москве домчалась быстро. Молоденькая фельдшер, измерив давление, вколола дозу аспирина, впихнула Майе Георгиевне под онемевший язык нитроглицерин.
Телефонный звонок от Люси раздался в начале 2010-го.
– Оксана Евгеньевна, Леши больше нет. Умер от сердечного приступа. Оставил мне завещание на квартиру. Майя Георгиевна и бывшая его на меня коршунами налетели. Помогите, посоветуйте, что делать.
– Что я могу посоветовать, Люся? Я не юрист, не адвокат.
Новость о смерти Алексея меня ошарашила. Но участвовать в чужих семейных разборках по прошествии семи лет после сделки совершенно не хотелось. Правда, Люся особо и не настаивала, глубоко вздохнув, попрощалась.
Причинно-следственные связи в моей голове не сходились. Неужели я настолько ошибалась в Люсе? Ведь совсем не была похожа она на душегубку. Других информационных источников, кроме Люсиных слов, не было.