Втроем они составляют графики свиного приплода, подсчитывают рентабельность на ближнюю и дальнюю перспективу. Разговоры на эту тему ведутся исключительно в кабинете генерального директора за закрытой дверью. Новый план они стараются не афишировать. Откуда моя преждевременная осведомленность? Все очень просто. Наше арендное помещение состоит из трех смежных комнат. В первой (она же предбанник) сидит бессменная секретарь Галочка, отвечающая на телефонные звонки и радушно встречающая посетителей; справа от ее стола находится стол нашего юриста Татьяны Витальевны, появляющейся в офисе от силы пару раз в неделю. В самой большой, проходной комнате пребывает основной костяк нашего коллектива вместе со мной. Далее следует вход в святая святых – кабинет руководства. Мой стол к святая святых ближе всех. Когда кто-то из руководящей троицы выходит в туалет или по иной надобности, до моих ушей долетают возбужденные голоса: «У дюрок мясо лучше!», «У уржумских плодовитость выше!» – дверь спешно закрывается. «Считаю, – возвращается отошедший, – нужно разводить скороспелую мясную, меньше возни». – Дверь снова захлопывается.
Прения по выбору свиной породы проходят на фоне хронической неуплаты риелторам комиссионных за проведенные сделки. Успеть заложить фундамент нового проекта в теплое время года – вот что заботит руководство. Они умудряются задержать зарплату на два месяца даже секретарю Галочке. Объясняют всеобщую невыплату нечленораздельными доводами. Ребята из моей группы регулярно терзают меня вопросом: «Где заработанные нами деньги?!» Я упорно отвечаю: «Потерпите еще чуть-чуть, что-нибудь придумаю». А что тут придумаешь, если все дивиденды из оборота изъяты в пользу свинофермы. Во мне закипает мощное раздражение. Я тоже оказываюсь пострадавшей стороной и не могу получить свои комиссионные. Когда троица с готовым планом действий спешно собирается отчаливать во Владимирскую область, я прижимаю генерального директора к стенке.
– Только быстро, – говорит он, – я тороплюсь. (Он понимает, что я не отстану.)
– Послушайте, очень неудобно перед ребятами получается. У них у всех семьи. Надо найти возможность выплаты процентов сейчас, а не через неопределенное время.
Генеральному ничего не остается, кроме как выложить мне то, о чем я знаю почти в деталях:
– Оксана, поймите, свиноводство сейчас очень высокодоходный бизнес. Через две-три недели вернемся, все будет по-новому. Съедем отсюда, снимем офис в центре.
Вне всяких сомнений, генеральный с товарищами несут свою долю страданий. Их мужскому самолюбию претит парковать машины напротив Микояновского мясокомбината. Они хотят, приезжая на работу, вновь парковаться в пределах Садового кольца. Но почему-то я уверена, что со свинофермой выйдет у них промашка.
В тот злополучный день, желая избежать болезненных вопросов от своей группы, я ухожу с работы сразу после разговора с генеральным и наблюдаю, как, взревев моторами, троица под громыхающую из машины песню «Калинова моста» уносится покупать свиноферму.
В одну из знойных августовских пятниц, в отсутствие руководства, когда дух от мясокомбината рванул в нашу сторону с особой силой и заглушить его можно только сигаретой, ко мне, курящей у лифта, подходит пронырливая уроженка Ростова-на-Дону с говорящей фамилией Храпченко и предлагает «отпочковаться от безумия», открыв собственное агентство под моим руководством. Она исполняет мне серию дифирамбов. Лестью меня не проймешь, но мне и самой хочется вынырнуть из воцарившегося безумия. Я отвечаю ей, что подумаю. Храпченко, кстати, работает вполне сносно, хвосты подчищать за ней не приходится. В Ростове-на-Дону на нее молится пожилая мать, взращивающая ей сына-безотцовщину.
Тем временем юрист Татьяна Витальевна вместе с риелтором из другой группы принимает два долларовых аванса за продаваемые нашим агентством квартиры.
Взвесив предложение Храпченко, в один из дней я отлавливаю Татьяну Витальевну в офисе и прошу у нее ключ от сейфа, ссылаясь на то, что мне нужно срочно проверить кое-какие договоры. Татьяна Витальевна, испытывая полное ко мне доверие и параллельно пребывая в эйфории чувств к новому поклоннику, легко дает ключ. И я иду на должностное преступление. Недрогнувшей рукой извлекаю из сейфа два недавно внесенных аванса и делю деньги между риелторами своей группы, не обделив и себя. Особую радость испытываю, выдавая заработанные комиссионные Жене. И мне снова ни капли не стыдно за свое деяние. Ибо мои ребята-трудяги мне куда дороже руководства.
С директором по его возвращении мы расстаемся без скандала. Поскольку я старше и под моим началом состоялось немало сделок, принесших агентству приличную прибыль, генеральный стесняется распекать меня и требовать возврата изъятых из сейфа денег. «Сотрудничать дальше мы вряд ли сможем», – говорит он, вызвав меня к себе в кабинет. По опечаленным лицам двух его сателлитов я понимаю, что с фермой они потерпели фиаско. Я тут же соглашаюсь на увольнение. Не исключено, что генеральный не против моих оправданий и извинений. Но свиной дух от комбината и провальные фермерские перспективы доконали меня.
Риелтор Марина из моей группы находит нам под новую фирму бесплатный офис на 2-й Тверской-Ямской. Две небольшие комнаты на третьем этаже в старинном четырехэтажном здании – представительстве в Москве то ли Казахстана, то ли Узбекистана, точно не помню. Люди на этажах здания попадаются крайне редко. Совершенно непонятно, чем они тут занимаются. Внизу, однако, вечно полудремлет охранник с плоским лицом. Откуда Марина знает руководителя представительства – пожилого седовласого неулыбчивого человека с солидным животом, – неизвестно. Он выглядит истинным ханом. Кабинет в ярких мягких коврах, глубокие кожаные кресла, ароматный чай из золоченых пиал, бессменная пахлава и сухофрукты на покрытом пурпурной бархатной скатертью огромном столе. Не хватает только наложниц. С барского плеча он одаривает нас возможностью пользоваться комнатами без арендной платы. Комнаты все равно пустуют. Не исключено, что привлекательная Марина в его вкусе.
Мы регистрируем новое агентство. Вешаем жалюзи, перевозим, собрав по сусекам, необходимую оргтехнику – два компьютера, факс, ксерокс, находим даже б/у сейф для хранения ценных бумаг. В день новоселья Женя приносит изумительный торт, испеченный его талантливой в кулинарном отношении женой. Мы откупориваем пару бутылочек спиртного. Компанией из семи человек отмечаем переезд. И до определенного момента все идет хорошо.
Глава IVАДАЖИО, или Тома
На тот момент я была уже вольным стрелком. Прикрыла лавочку на 2-й Тверской-Ямской, распустила своих риелторов, обрела полную свободу. Покончить с руководством меня подтолкнули три фактора: во-первых, смена настроения у местного хана (он как-то резко, по неведомым причинам посмурнел и начал требовать с нас арендную плату); во-вторых, усталость от ответственности; в-третьих, откровение Марины, с которой со времен полуподвала на Таганской улице у нас сохранялись доверительные отношения. По ее чистосердечному признанию, Храпченко за моей спиной подписала два договора об услугах, беззастенчиво подделав мою подпись и воспользовавшись хранящейся в сейфе фирменной печатью. Меня, если честно, это не особенно удивило. Тот, кто поначалу проявляет повышенное рвение и поет тебе громкие дифирамбы, обычно подставляет тебя при первой возможности. Открыв мне глаза, Марина попросила не выдавать ее. Придумать сеанс с разоблачением Храпченко не составило для меня труда. После тягостной беседы левые договоры были аннулированы, Храпченко уволилась. Марина, Женя и остальные риелторы просили меня не разрушать налаженную структуру. Но мое выгорание в качестве руководителя достигло апогея.
Я исполнила давнишнюю мечту – поступила в институт психоанализа при МГУ. Кроме заядлых преподавателей-фрейдистов (тайно мною не очень почитаемых за однобокость взглядов и узость мышления), лекции там вели замечательные люди. Любимым, пожалуй, стал психотерапевт Геннадий Владимирович Старшенбаум. Основное его направление – суицидология и кризисные состояния. У него издано много толковых книг в широком профессиональном диапазоне. Но и в своем, сугубо профессиональном кругу Геннадий Владимирович слыл белой вороной, поскольку не подсаживал всех подряд пациентов на психотропные средства (чем грешит основная психотерапевтическая братия). Категоричным противником лекарств он не был. Считал, что порой без них не обойтись, но бо́льшую часть расстройств, был уверен, можно убрать иными методами.
Иногда в перерывах между лекциями наша студенческая группа курила в пролете между этажами. Двое-трое мужчин, остальные – женщины. Если Геннадий Владимирович проходил мимо и видел это безобразие, говорил:
– Дорогие женщины, зачем вы курите? Лучше бы выпили.
– Так ведь женский алкоголизм не лечится, – отвечали мы.
– На все воля Божья, – отшучивался он.
Я люблю собак, они тоже, пожалуй, в большинстве своем меня любят. Но – проклятая аллергия. Правда, на ее фоне желание иметь собаку никуда не исчезает. Моя знакомая, многоопытная заводчица йорков, решила провести надо мной эксперимент. «Приезжай, – сказала она по телефону, – я вечно тебя ограждаю, а на этот раз в комнату к выводку запущу, в самый эпицентр, пусть тебя хорошенько оближут, они это занятие любят. Вот и посмотрим. Аллергия, хочу тебе сказать, бывает не на собачью шерсть, а на белок в их слюне и прочие выделения. Йорки считаются почти неаллергенными, особенно сучки».
«А и вправду, пусть оближут, – подумала я, – пан или пропал». Хотя импонируют мне, конечно, собаки покрупнее.
В гостях у заводчицы оказалась некая Дарлинг, ее давнишняя приятельница. Вдвоем они пили на кухне чай и немножко водку. «Сначала эксперимент, потом все остальное, не возражаешь?» – спросила меня хозяйка. Я не возражала. Сидя в комнате со щенками и их веселой матерью Долли, наблюдая жизнерадостную собачью возню, я слышала через дверь обрывки горячей истории про чью-то онкологию груди. Эксперимент с облизыванием, естественно, ничем хорошим для меня не кончился. Отдраив в ванной руки и промыв покрасневшие глаза, я присоединилась к компании на кухне.