Сегодня у консула дорогой гость.
Капитан Ачедлпио Лёркари этой лесной в Сурож приезжае второй раз. Купив у Чурилова по сходной цене вино, он выдал его за критское и перепродал с большой выгодой. Сейчас он снова приобрел большую партию и, довольный покупкой, заехал к старому другу Христофоро погостить.
— Скажи, ты не думаешь мириться с кафинским консулом? — спросил Леркари у Христофоро.
— Мы помиримся с ним на кладбище!
— И верно! Если бы ты знал, какие камни бросает этот проклятый суконщик под кол сел моей торговли! Не далее, чем вчера, он не принял меня по очень важному делу. Всех, кто стоит за партию гибеллинов, он презирает. Давно ли сам торчал в своем вонючем л а „'азе, а теперь — благородный ди Кабела!
— Бесчестный человек! — воскликнул Гондольф >. — Лихоимец!
— Сын пирата Гуаско, этот скуластый Андреоло, днюет и ночует у него во дворце,— продолжал Ачеллино. — Мне кажется, что эти разбойники не признают тебя за консула.
— Теперь они в моих руках!—сжав кулаки, сказал ди Нег- ро. — Ты знаешь—они самовольно творят суд и казни на своей земле, и это их погубит. Я напишу в Геную.
— Пока твое письмо дойдет до места, от виселиц и позорных столбов не останется и следа, а ты окажешься клеветником. Надо сделать не так. Пошли своих аргузиев в Скути, пусть они поломают и виселицы и столбы и запишут слова свидетелей о суде. Тогда кафинскому консулу придется наказать своих друзей.
— Ты прав, Ачеллино. Я так и сделаю. Мы сначала повалим этих мерзавцев, а потом найдем управу и на ди Кабела.
— Я так и знал, что мой друг по-прежнему верен нашей партии,— сказал Леркари.—. Хочешь, чтобы консулом Кафы стал я? А тебя — первым масарием?[24]
— Каким образом? Разве протекторы банка...
— На них надежды нет. Они все как один наши враги и нам должность консула не дадут. Надо место взять силой!
— Повторить 54-й год?'
— Да! Если я подниму в Кафе мятеж, ты меня поддержишь?
— Надо подумать. Теперь времена не те, что двадцать лет назад. Плебеи уж больше тебе не поверят.
— Народ в Кафе сменился. Старых, которые помнят прошлое,— мало, а нужда великая. Вся чернь пойдет за мной, и я столкну ди Кабелу.
— Я ничего пока тебе не могу обещать, но помни одно — я всегда остаюсь верным твоим другом.
— И на этом спасибо.
Консул сам проводил Леркари за ворота крепости.
На обратном пути, проходя через подъемный мостик, он сказал слуге:
— Позови ко мне Микаэле.
Кавалерий Микаэле ди Сазели считал себя самым доблестным воином во всем городе, потому одевался крикливо, ярко и роскошно. Кавалерий не имел семьи и все жалованье тратил на наряды.
Когда Микаэле явился к консулу, тот иронически оглядел его с ног до головы, недовольно хмыкнул, потом сказал Гондольфо:
— Прочти приказ.
Гондольфо подвинул ближе подсвечник и гнусавым голосом, не спеша, стараясь придать своим словам торжественность и силу, прочел:
— «Во имя Христа! 1474 года 27 майя утром в доме консульства. !По приказу достопочтенного господина Христофоро ди Негро, достойного консула Солдайи, идите вы, Микаэле ди Сазели, кавалерий нашего города, и вы, Константино, Мавродио, Якобо, Кароци, Ско- лари, Иорихо и Даниэле, аргузии нашего города, ступайте все до »единого и направляйтесь в деревню Скути. Повалите, порубите, Сожгите и бесследно уничтожьте виселицы и позорный столб, которые велели поставить в том месте Андреоло, Теодоро, Демет- >рио — братья ди Гуаско. А если кто-либо из братьев станет мешать вам исполнить этот приказ, вступать в пререкания или сопротивляться силой, то именем господина консула объявите ему о наложении на него штрафа в размере тысячи сонмов в пользу совета святого Георгия, в случае, если он не допустит полного осуществления указанной экзекуции. Больше ничего».
— Ты понял, что надо делать, Микаэле?
— Будет исполнено, синьор комендант! — бодро ответил тот.
— Только вооружитесь как следует. Все эти перья и ремни сними, помни — вы идете в логово ди Гуаско. К тому же не забудь: обо всем, что будет вами сделано, подробно доложи мне, а Гондольфо запишет в акты курии. Знайте, что это я повелеваю вам сделать не ради моей нелюбви к ди Гуаско, а по долгу службы своей и ради пользы и чести светлейшего совета Санта-Джорджия, ибо те ди Гуаско посягнули и продолжают посягать на права, ко-
'торые им не принадлежат. Они нарушают честь и выгоды общины сгенуэзской! Иди!
■Всю ночь аргузии под руководством Микаэле готовились в поход. Особенно большую надежду возлагали на Иорихо. Он знал короткие пути в Скути через горы и обещал провести отряд незаметно. В поход решено было выступить на рассвете.
Глава тринадцатая
МЕЧИ ИЗ ЦЕПЕЙ
Свобода, раскинешь ты крылья свои
Над нами в тот час, когда грянут
бои.
Когда нападут легионы врагов,—
В мечи превратишь ты оковы рабов!
Джованьоли, «Спартак». (Из песни рабов.)
У ЧЕРНОГО КАМНЯ
ще одни сутки прожила ватага у Черного камня. Люди отдыхали, набирались сил. Даже нелегкий труд — охота на зверя и птицу — приносил ватажникам радость. Они наслаждались свободой и хотя за день проходили много верст — усталости не чувствовали. Под вечер собирались у большого костра, куда сваливали добычу. Олени, козы, зайчишки — мяса хватало всем вдоволь. Из лагеря, кроме как на охоту, не уходили никуда. Атаман выбрал из ватаги ковалей и плотников и велел им сооружать кузню. Место для кузни отыскали в боковой пещере и приволокли туда огромный гранитный валун. Он на первое время должен служить наковальней. Вместо молотов — татарские топоры. А железо? Кандалы и цепи — вот и железо.
Ковали сложили из ровных камней горн, плотники соорудили теми же топорами и ножами меха для дутья, обшив вытесанные планки двумя оленьими шкурами. Меха получились на славу — со свистом и шумом гнали они воздух в узкое горло горна.
Пока шла работа в кузне, Кирилл с Митькой
и Микешкой обжигали за скалой уголь. Только они трое в ватаге знали, как это делать. А дело было не простое. Собрали друзья в лесу достаточно сухих стволов и поставили их стоймя в «костер», похожий на шалаш. В середине костра — сухие сучья. Потом костер вокруг обложили землей и дерном наплотно. Когда от сучьев хлестко разгорелись и стволы, было заложено и нижнее отверстие, откуда поступал воздух. Теперь стволы, разгоревшись, погаснуть уже не могли, но не могли гореть и пламенем. Они просто тлели. Через сутки костер открывался — вместо стволов здесь были крупные куски древесного угля. Этого момента ватажники ждали с любопытством. Несмотря на позднее время, никто не спал—всем хотелось посмотреть, не пропустить волнующий момент. Неостывшие угольные куски потащили в кузню. Кто-то принес из костра горящую головню и бросил ее в горн. Сверху насыпали углей, и Сокол первый качнул меха. Высокий и шумный сноп искр вырвался из горна и осветил мятежным светом лица ватажников. Ва- силько все качал и качал меха, а из горна с завыванием летели трепещущие языки белого пламени. Угли все больше к больше разгорались. Ковали закатывали рукава рубах. Один из ковалей поднял тяжелый моток цепей и положил на пламя. Сверху засыпали углем. Неумолчно гудели меха, коваль мечом (клещей не было) шевелил цепь.
Когда звенья цепи нагрелись добела, коваль мечом выдернул один конец из горна и перенес на каменную наковальню. Другой коваль поставил на звено острие топора, третий, широко размахнувшись, ударил обухом по обуху. Перерубленное звено цепи выпало, шипя, на влажную землю. Цепь снова бросили в огонь, и опять рубили, таким образом разъединили всю.
Наступал момент, которого ватажники ждали с нетерпением.
Мечи из цепей! Осязаемая граница между рабством и свободой!
Кузнец сварил выпрямленные звенья цепи в один брусок, охладил его в воде и снова сунул в угли.
Монотонно вздыхают меха, гудит огонь в горне. С треском сыплет белыми искрами выхваченный из горна кусок металла. Послышался звон ударов о железо. Брусок стал вытягиваться в длину и раздаваться в ширину. Звенят топоры, снопы искр летят во все стороны.
И вот кузнец, вытянув из горна нагретый еще раз меч, сунул его в воду и коротким рывком выдернул обратно вместе с белыми облаками пара. Потом поднес к горну, повернул перед огнем (ладно ли сделан?) и передал атаману.
Василько, прежде чем взять меч, чисто сполоснул в воде руки, вытер их о рубаху и бережно принял клинок на ладони. Ивашка подал сделанную заранее дубовую рукоятку, атаман тремя сильными ударами насадил ее на хвостовик и передал меч стоявшему рядом.
ватажнику. Около горна стало шумно. Освещенные красным пламенем лица ватажников казались еще торжественнее. Они передавали меч из рук в руки под возгласы одобрения.
— Помните, друзья,— сказал Сокол,— насквозь пропитано нашей кровью железо, из коего сделан этот меч. Недаром татары назвали цепи эти кандалами. Кан и дал — татарские слова и обозначают они — омоченный кровью. Не забывайте этого никогда. Пусть не поднимется этот меч для грабежа и разбоя, пусть не дрогнет рука, владеющая им. Помните это.
— Будем помнить, атаман!
— Не забудем!
— А сейчас, кто хочет помогать ковалям, оставайтесь, остальные — ка покой.
— В кузне остались все, у кого не было оружия.
...Перед самым рассветом Василька разбудили сторожевые. В пещеру втолкнули женщину.
— Вот, батько, стоял в дозоре, а она была тут, в кустах,— проговорил Грицко и подвел женщину к Соколу.
— Кто ты: татарка, фрязинка, а может, гречанка? — спросил атаман.
— Русская я,— тихо ответила женщина.
— Русская! — удивленно воскликнул Сокол и встал. — И давно ходишь около лагеря.