Пораженный таким процветанием, Прянишников даже стал работать в иконописной мастерской обители и завещал похоронить себя посреди этих монастырских садов.
12 марта 1894 года тончайшего знатока русской души Иллариона Михайловича Прянишникова не стало. А через год Товарищество передвижников решило провести памятную выставку живописца. И тут выяснилось, что некоторых известных полотен Прянишникова недостает. Куда делись?! Как в воду канули!
И дома у художника искали, и в училище, и даже в запасниках Третьяковской галереи – нет! А тут как раз настала годовщина со дня смерти Прянишникова. Ученики и почитатели приехали в Алексеевский монастырь посетить могилку художника. Вспоминали прекрасного человека, учителя и друга. Сетовали о том, что никак не могут начать устройство выставки – картин-то нет!
На другой день к настоятельнице обители пришла растерянная помощница казначеи сестра Иулиания. Крестясь и всхлипывая, поведала она о том, что вчера сестра-казначея повелела ей проводить родственников-друзей-учеников художника Прянишникова, и она услышала, как все сетовали о пропаже картин и невозможности открыть выставку.
Сестра Иулиания тоже огорчилась, потому что художник этот был хорошим человеком, отзывчивым. Однажды он помог Иулиании. Тогда сестра-казначея благословила ее на поездку в город – обители надо было купить новый котел. Но сестра Иулиания в городе бывала редко и сильно опасалась такой поездки. И вот отзывчивый живописец, Илларион Михайлович, съездил вместе с ней и помог купить нужный котел. Немудрено, что, узнав о срывающейся выставке, Иулиания огорчилась.
– Да, видно, так сильно, – каялась Иулиания матушке игуменье, – что нынче ночью приснился мне странный сон, прости меня, Господи!
– Говори! – повелела настоятельница.
И сестра Иулиания, вздыхая и охая, поведала, что приснился ей этот самый отошедший в иной мир раб божий Илларион. Был он весел и улыбался в свои жиденькие усы. Но Иулиании стало жуть как страшно. Начала она задыхаться, даже молитву прочесть не сумела – язык не слушался. А живописец Илларион только смеялся над ее страхами и сказал:
– Все хотят знать, куда мои холсты девались. Тебе скажу: я их свернул и на чердаке под стреху засунул, чтоб кредиторы не нашли да не отняли. Должок у меня был, погасить я его хотел. Да не успел – помер.
Мать игуменья все это выслушала да и повелела вызвать к ней урядника, благо он жил неподалеку. Ну а урядника попросила привезти в обитель кого-нибудь из друзей Прянишникова. На другой день в обитель приехал живописец Алексей Степанов, ученик и младший друг Прянишникова, тоже преподающий в Московском училище ваяния и зодчества. Ему и поведала свой странный сон сестра Иулиания.
И что бы вы думали?! Нашлись последние полотна Прянишникова! И выставка его состоялась. И собранные вместе трогательно-поразительные полотна показали, какого уникального и талантливейшего живописца утеряла земля Русская. «Его творчество осталось нам как путеводная звезда!» – сказал известнейший критик Владимир Стасов.
Ну а сестру Иулианию вместе с матушкой настоятельницей московские художники лично приезжали благодарить. Ведь не будь их, не состоялась бы выставка. И кто знает, когда еще Москва разглядела бы уникальный талант своего живописца?
Ну а мать игуменья, подумав, заплатила долг Прянишникова. Пусть имя народного живописца будет незапятнанным!
А сестра Иулиания с тех пор полюбила свободными вечерами сидеть на приступочке во внутреннем дворике, куда выходило оконце ее кельи, и глядеть на далекое небо. Она вспоминала, как сказали о Прянишникове: «Его творчество для нас – путеводная звезда», и искала на небе звезду живописца.
Теперь и тогда, здесь и там, или Лепестки вишневого садаУлица Верхняя Красносельская, территория бывшего Парка пионеров и школьников
Когда приостановишься на пути и оглянешься назад, сколько там было света и жизни в погасающем, сумрачном отдалении… Теперь и тогда, здесь и там... Сколько времени и пространства между этими словами! И все это населено уже бесплотными образами, безмолвными призраками!
Третья легенда, которую рассказывали бабульки, сидевшие на лавочках нововозведенного детского парка на Красносельской, была о любви. Конечно, как же без несчастной любви-то?!
Впрочем, эта любовь была вполне счастливой почти два десятилетия. Известный московский писатель, историк, археолог Александр Фомич Вельтман (1800–1870), друг Пушкина и Нащокина (об этом потрясающем человеке мы поговорим дальше), обожал прекрасные сады Алексеевского монастыря и часто приезжал сюда вместе с супругой. Женат он был вторым браком (первая супруга Вельтмана умерла, оставив ему дочку Настеньку). Второй женой Александра Фомича стала женщина невероятной красоты, ума, таланта и доброй души. Как родную восприняла она дочку мужа. Вскоре у пары появились и двое своих детей – мальчик и девочка. Семья жила в счастье, радости и достатке. Вельтман не только сочинял рассказы и повести в своем излюбленном фантастическом духе, но и служил. Между прочим, это он сменил в 1852 году известного историка-литератора М.Н. Загоскина (помните, его упоминает Гоголь в «Ревизоре»? На самом деле жил он не в Петербурге, а в Москве, в Денежном переулке, доме № 5) на посту директора государевой Оружейной московской палаты.
А.Ф. Вельтман
Супруга же Вельтмана, Елена Ивановна, и сама была известной писательницей, одной из первых русских женщин, посвятивших себя литературе. Писала она под псевдонимом Е. Кубе, и, между прочим, современники ценили ее исторические романы выше сочинений самого Вельтмана.
По четвергам у них собирались друзья на литературные посиделки. Читались новые произведения хозяев и гостей, велись разговоры и споры об искусстве, литературе и обществе. Друзья считали, что Вельтман «живет при Прекрасной Елене как у Христа за пазухой». Да только в один миг счастливая любовь сменилась трагедией – Елена Ивановна заболела и, помучившись некоторое время, умерла.
И дети и сам Вельтман были безутешны. Впрочем, дети-то к тому времени были уже взрослыми, имели собственные семьи. А вот бедняга Вельтман в шестьдесят восемь лет остался один.
Теперь он в любую погоду ездил в Алексеевский монастырь, ведь именно там, на местном кладбище, покоилась его незабвенная супруга. Посидев у могилки, Вельтман шел в монастырский сад, где они с женой так любили гулять. Сад, «что на Красном озере», к тому времени славился уже на всю Москву. На самом деле большого озера, возникшего в карьере в результате добычи песка для строительства, уже давно не было. Его засыпали, но в обители вырыли малое озерцо. Его тоже по привычке называли Красным.
В озеро запустили рыбу, с одной стороны разбили огороды, с другой – сад и клумбы. Ну а за церковью Алексея, человека Божия заложили великолепнейший вишневый сад. По весне вишни цвели белоснежным покрывалом. «Вишневая кипень!» – умиленно вздыхали посетители. По осени деревья приносили небывалые урожаи, и запах вишневого варенья, сушенья и иных приготовлений на зиму повисал над монастырем.
Вельтман садился на скамеечку у этого сада и вспоминал… Что было, что согревало душу. Часто монахини и посетители слышали, как старый писатель грустно шепчет:
– Теперь и тогда… Здесь и там… Сколько времени и пространства между этими словами!..
Иногда писательские инстинкты брали верх, и тогда Вельтман вынимал записную книжицу и вписывал туда что-то. Пригодится для нового произведения…
Домой Александр Фомич возвращался, обязательно прихватив хоть что-то из сада – хоть цветок, хоть листок, хоть веточку цветущей вишни. Когда не стало цветов, он приносил из сада уже пожелтевшие листья. Осенью вишни дали плоды. Тогда он срывал несколько ягодок. Ну а потом выпал снег. И однажды Вельтман вернулся домой с застывшей и ломкой от мороза веточкой.
11 января 1870 года, не прожив без супруги и двух лет, Вельтман ушел к ней на небо. Дети, разбирая его бумаги и вещи, наткнулись в ящике комода на сухие, свернутые в трубочку листы, пожухшие веточки, засохшие цветы – все то, что писатель приносил из Алексеевского сада. Стали собирать всю эту труху и вдруг ахнули – белоснежные лепестки вишни не засохли, а лежали как будто только что сорванные.
Как такое могло быть? Или это был привет детям от отца и матери?..
Похоронили Вельтмана около жены – на кладбище Алексеевского монастыря у Красного озера. На могилу писателя ездило много людей – друзей, родных и просто почитателей его таланта. Но никто из них ни разу не взял что-то с собой – ни цветка, ни веточки. Все понимали: нехорошая это примета брать что-то с собой с территории сада, расположенного рядом с монастырским кладбищем.
Примета пережила века. И осталась даже после того, как на месте монастыря разбили детский парк. Дети гуляли там, играли, веселились, но, уходя домой, взрослые запрещали им брать хоть что-то из парка.
– Ни цветка, ни листка, ни камешка! – твердила мне бабушка. – Ничего из парка нельзя приносить домой!
И как ни странно, но детвора слушалась. Я это точно знаю, потому что у ворот парка всегда лежала кучка вытряхнутых из карманов камешков, палочек, разноцветных стеклышек и сорванных цветочков – всего того, что дети считают сокровищами.
А восхитительное чудо – не литературный чеховский, а реальный большой сад цветущей белоснежной вишни – просуществовало почти в центре Москвы до конца 1970-х годов. Только вот деталь: обычно дети обожают срывать и поедать пусть еще и недозрелые ягоды. Но вишни на Красносельской висели несорванными. Хотя, говорят, когда парк только открыли после войны, там существовало много разных кружков, в том числе и юннатский. Так вот эти юннаты ухаживали и за вишневым садом, собирая потом урожай. Но в мое время никто уже за садом не следил, и, хотя вишня цвела и наливалась ягодами, их склевывали только птицы. А люди на монастырские дары не зарились. Видно, помнили: нехорошая это примета – брать что-то с территории кладбищенского сада. «Теперь» и «сейчас» не должны смешиваться. Прошлое заканчивается там, где начинается сегодня.