Я чувствовал, как эта голая правда начинала меня подкупать. Но потребовалось время, чтобы переварить и представить себе услышанное. Судя по тому, что следующий вопрос прозвучал после длинной паузы, такое состояние было и у всех других зеков. А следующий вопрос был таким:
– Берете ли вы на войну ВИЧ-инфицированных?
Волшебник словно ожидал этого вопроса и ответил уверенно:
– Да! Берём. Из «вичёвых» и «гепатитных» будут сформированы отдельные группы, и у них будут отличительные знаки, чтобы в случае ранения вы не перезаражали друг друга.
Колония снова замерла, переваривая полученную информацию, а Волшебник ждал следующий вопрос. Но больше ни у кого не возникало желания справиться с тишиной. Подождав немного, чтобы тишина не переросла в минуту молчания, и будучи явно опытным оратором, он решил закончить выступление на эмоциональной ноте:
– Если у вас появится хоть доля сомнения, то лучше вам не ехать на войну. В России есть более тысячи исправительных учреждений, и мы обязательно найдем там солдат! Нам нужны только отчаянные зеки, способные выполнять любые боевые задачи. Но сейчас почти у каждого из вас есть уникальный шанс, который может больше никогда не представиться, – покинуть эти места уже через неделю! И если вы проявите себя также, как это делают осуждённые из других лагерей, то с такими бойцами, как вы, мы дойдём аж до Днепра! Наше ЧВК часто называют «Оркестр Вагнера». Так вот, нашему оркестру нужны новые музыканты!
После этого Волшебник не стал больше ничего и никого ждать, поднял руку и покрутил по кругу в воздухе несколько раз указательным пальцем, тем самым, которым несколько раз намекал, что где-то наверху есть главный Волшебник. Пилот вертолёта, увидев это движение пальца, по мановению его руки запустил двигатели, и вся прибывшая делегация быстро улетела.
А зеки остались стоять в оцепенении и смотреть в след удаляющемуся вертолёту. Они все были абсолютно разными людьми, и, казалось, что объединяла их только лютая ненависть к высоким заборам. Глядя вверх, зеки пытались оценить свои шансы освободиться раньше звонка. Очень скоро оказалось, что ещё раньше в лагерь заехал микроавтобус с другими вагнеровцами, которым и предстояло вместе с администрацией определять дальнейшую судьбу заключённых. Всех желающих уже ждали в штабе.
То ли речь выступавшего глубоко зашла прямо под чёрные робы зеков, куда-то поближе к измученному несвободой сердцу, то ли их неукротимое стремление к свободе любым путём получило возможность прорваться наружу, но зеки целыми толпами повалили прямиком в штаб, записываться в добровольцы. Желающих было настолько много, что вагнеровцы не успевали записывать всех желающих. Само же собеседование пришлось сократить до нескольких простых вопросов: ФИО? Статья? Понимаешь, куда едешь? И всё! Новый кандидат в штурмовики готов! Тут же записывали размеры обуви и одежды. После этого сразу заходил следующий. Правда, некоторым зекам, насчёт которых возникали сомнения, пришлось немного поиграть с полиграфом, который тоже привезли вагнеровцы. Потом многие, уже написавшие заявления, передумают и откажутся.
Получилось так, что я не решился сразу, а попытался разобраться в том, как отнестись к происходящему. Не ожидал, что так много окажется желающих резко изменить свою жизнь. Задуматься было над чем. Можно было тоскливо тянуть лямку в лагере и ждать ещё несколько лет, когда откроется, наконец, возможность освободиться по УДО, купив положительные характеристики. Я был всё-таки «первоходом» на зоне со строгим режимом. И тянуть эту лямку было совсем нелегко… Ничего хорошего в тюрьме не бывает – и те, кто романтизирует её, как правило, культурно довольно ограничены. Но в том, чтобы оказаться на зоне, нет и ничего смертельно страшного. Как говорят матёрые зеки: «Тюрьма не х…й, садись, не бойся».
…Или ну его нахрен, решить всё разом и тоже поехать воевать? Там, на воле, меня ждёт Вера. И наш волшебный Париж.
За время пребывания на зоне я так и не понял, почему жизнь в местах не столь отдалённых должна настолько сильно отличаться от жизни на гражданке. Это оказался совершенно другой мир – чуждый мне и неоправданно жестокий.
Даже не жестокий, а какой-то глупый до отчаяния и непонятно зачем так устроенный. Ну а какой ещё мир могли устроить неудачники? И, главное, мир абсолютно бесполезный. Ведь понятно же, что таким образом людей не исправишь, не отыщешь в них лучших качеств. Их отправляют в какое-то со всех сторон закрытое, надёжно спрятанное место, и они пытаются наладить там быт, общение, которое ни им самим, ни другим людям в конечном счёте оказывается ненужным. Их заставляют работать на нелюбимой работе, прививая отвращение к принудительному плохо оплачиваемому труду. Как результат: для большинства это оказывается бессмысленно прожитыми годами.
А тут предлагали единственный шанс, чтобы на какое-то время оказаться бок о бок с другими людьми, у которых будет точно такая же задача, как у тебя: выжить и вернуться в настоящую жизнь. Но выжить, попытавшись сделать хоть что-то значительное и полезное для страны, для других людей. А главное, для себя самого. Я не сомневался, что вагнеровцы, посмотрев мои документы, непременно возьмут меня на войну как отслужившего срочную службу в армии и не «замазанного» по 228 статье УК РФ, так называемой «народной», связанной с распространением наркотиков, и по 131 статье, сексуально-насильственной. Так намерение, которое я старательно скрывал от Веры, стало моим решением. Судьба была не всегда добра ко мне, но в этот раз она предоставила мне возможность, которую я не намерен был упускать.
11. СКУКА
– Как они так могут, мля? Вот только что любила, извивалась под тобой, плакала по тебе, ждала, волновалась из-за твоих проблем… И вдруг – раз, пи…дец, ты ей больше никто. Мля, будто канал телевизора переключила на пульте и уже другой смотрит… В глазах холод, и смотрит сквозь тебя, словно ты пустое место, мля… И все, что делала с тобой, делает с кем-то другим… И говорит то же самое, – так меня пытается вывести на откровенный разговор «за жизнь» крепко обиженный на всех женщин мой новый напарник с позывным Клуни. Вроде красивый парень, но невезучий.
Заступаться перед ним сразу за всех женщин не имело смысла, поэтому я говорю:
– Не знаю, что тебе сказать. Они, как и мы, ищут, с кем лучше, а кого-то просто используют, чтобы потрахаться…
– Тихо! Идёт кто-то, слышишь? – мы с Клуни прислушались: из-за угла забора, который тянулся вокруг соседнего склада, действительно вышел пожилой мужик с автоматом в новенькой форме «Вагнера», который, как мы поняли, тоже патрулировал на фишке. А мы уже знали, что за тем другим забором новобранцы из ростовской ИК недавно приехали получать технику и БК. До фишкаря было метров двадцать или больше. И тут в утренней тишине раздался старческий скрипучий голос:
– Стой! Кто идёт?
Мы с Клуни знали пароль и поэтому почти хором крикнули:
– Калуга! Калуга!
И услышали вместо отзыва на наш пароль передёргивание затвора. Посмотрев друг на друга, мы быстро упали на землю, потому что до боли в висках было понятно: его палец уже на курке, а наши ещё нет…
– Слышь, дед, отзыв скажи! – возмутился Клуни. А в ответ мы услышали то, что нарочно не придумаешь:
– Не помню я отзыв! Я его забыл…
Клуни стал тихо материться, а я крикнул:
– Отведи автомат в сторону! Даже не думай! Рация-то есть?
– Есть.
– Вызывай старшего! Только не вздумай палец о курок чесать.
Через две минуты прибежал старший. Мы снова назвали пароль:
– Калуга…
– Астрахань! – с удивлением отозвался старший. – …Париж, ты что ли?
– Да… – поднимаясь с земли, я отчётливо услышал голос Шутника. Шутник был одним из командиров отделения в том мясном накате, в котором я получил ранения и оказался в тыловом госпитале. Мы крепко обнялись.
– Ну и шуточки у тебя, Шутник, братишка! Кого ж ты на фишку поставил? Твой дед нас чуть не обнулил сейчас!
– Да, чё-то на передке народу стало не особенно хватать. Вот и берут теперь всех подряд. Дед сам хотел поехать, а ему, брат, не поверишь, шестьдесят два.
– Ну хорошо хоть не глухой. А ты как здесь?
– Да вот новеньких приехал набрать себе во взвод. Меня подучили немного, и отцы-командиры назначили взводным.
– А возьми меня к себе… Возьми нас к себе! Это Клуни, хороший пацан, на «Утёсе» работал, – оборачиваясь, показываю я на своего напарника, – Клуни, пойдёшь к Шутнику?
А Клуни уже стоял и курил вместе с дедом неподалёку и о чём-то переговаривался, пока мы с Шутником братались. Оказалось, что дед на воле был охотником и стрелял без промаха, но загремел в колонию за злостное браконьерство и ещё за что-то там. Он хотел взять себе позывной Охотник, но такой позывной уже был занят, и поэтому его позывным стал Лесной. Вот такой Лесной дед с автоматом и появился у нас на пути и чуть не изменил наш жизненный статус.
– Да не могу я вас, ребят, взять к себе. У меня всё уже по отделениям сформировано и приказ подписан. Но, блин, я могу сказать кому надо в штабе, что вы больные на всю голову и прям рвётесь на передок, – сказал Шутник вовсе не шутя.
А мы и правда за две недели несения караульной службы буквально закисли в тылу на зеленой зоне. Швы на наших ранах уже хорошо затянулись. Клуни маялся и не находил себе места, переживал, что пацаны, с которыми он взял столько укрепов, где-то там сейчас на позициях без него и его крупнокалиберного пулемёта «Утёс». Его так же, как и меня, засунули в охрану после госпиталя. Он был из другого ШО и вольный. Правда, на передок он попал немного раньше меня.
Человек так устроен, что никто не может знать свои способности заранее. Но если ты протянул на войне хотя бы месяц, то вероятность того, что выживешь, увеличивалась не в разы, а в десятки раз. Понятно, что выживали в основном именно ребята с характером, именно мужики с яйцами. Каждый, наверное, с самого детства верил в формулу: «Все умрут, а я останусь». Но ведь все «двухсотые» тоже верили, что останутся. И я заметил, что стал более жёстко относиться ко всему происходящему. Скрытый во мне вояка отрастил стальные яйца и звенел ими где надо и где не надо.