После госпиталя мне нужно было заново родиться. Причём родиться в той самой рубашке, которую нельзя снимать. Выдали форму летнюю, каску «колокол», броник с монолитной плитой 6Б45, тяжеленный, килограммов на двадцать, аптечку хорошую, спальник, рюкзак, нательное. Сам вымутил каску безухую с рельсами, почти новую. Напашник нашёл на складе пустой, забил кевларом пятнадцать листов, пришил к бронику. Как говорил наш медик с соответствующим позывным Злой: «Вы же все грязные наёмники. Должны сами себе снарягу добывать, а если не успеете добыть, так она вам уже и не будет нужна».
Ну да, Евгений Викторович, ещё в бытность свою Волшебником, вербуя потенциальных бойцов, обещал им, что всё добытое в бою будет считаться их законной добычей, трофеями, которые никто не имел права у них забирать.
Проблемы получились только с обувью, но у каптёра нашлась пара ловиков бэушных (тактические ботинки фирмы «Лова» с мембраной) моего размера и тёплые брюки. Эти ловики я потом выбросил и достал себе белорусские берцы – как ни странно, они оказались намного лучше. А ещё пацаны, которые на дембель уходили прямо из госпиталя, раздавали свои вещи новичкам. Мне вот отдали арктический спальник. Сильно помог, когда ночью подмораживать стало. С собой взял и джентельменский набор: нож, фонарик и зарядную банку. Да, и ЧАСЫ! Очень полезная вещь . На фишку вставать – часы. Телефоны надо сдавать, а даже если не сдашь, заряжать их проблема. У большинства часов нет, так что я без них никуда. Часы мне принесла санитарка, та самая, которая не хотела, чтобы я «стал мамой». Наверняка сняла с кого-то из умерших бойцов. Я не побрезговал. Это война.
Автомат получил АК-74 с простреленным внизу прикладом и слегка порванным ремнём. Я знаю, у других парней встречались со следами крови и с более критичными повреждениями. Штурмовику-стрелку в подавляющем большинстве выдавали старый добрый и надежный АК-74 или АК-74М, АК-12 встречался ещё редко. Ну что ж, и на том спасибо. Мой первый АК-74М был новый, с хранения 1993 года, муха не сидела. Невероятное ощущение новой пацанской игрушки, радовался как ребенок. А запах смазки… м-м-м, не передать словами. Вещь добротная. Жаль, что уже списали после моего ранения.
Не подумайте, что это какой-то фетишизм. Там существует совсем иная связь с вещами, с которыми работаешь. Ведь это, по сути, единственные твои вещи в данный период жизни. У тебя ничего нет, кроме них. Если что-то где-то оставил, то обязательно надо постараться вернуть. Эта привязанность всегда чувствовалась. Вещь, которая не подводила тебя в передрягах, нужно обязательно попросить вернуться. «Мы в ответе за тех, кого приручили», – написал Экзюпери. «А они в ответе за нас», – хотелось мне добавить. Спасибо им всем, от сапёрной лопатки до ножика. Но чаще получалось, что мы экипировались по «форме номер восемь» – что достали, то и носим. Трофеили, конечно. Мародёрить было нельзя, а трофеить можно.
Когда прибыли на место, нам с Клуни показали, как нужно обходить периметр и где именно его обходить. Причём ночью там был другой маршрут. Мы сразу приступили к дежурству. Это был большой ангар со складом оружейного резерва. Там хранились СПГ, АГС, пулемёты, РПГ с выстрелами к ним, миномёты, патроны, снаряды и мины. Склад был опечатан, но мы знали о его содержимом.
Полуразрушенный бетонный забор с колючей проволокой поверху тоскливо окружал прилегающую территорию, как бы забирая её у окружающего мирного, а может и мирового пространства, подспудно напоминая о недавнем зековском прошлом. К забору были прикреплены ржавые ворота, а у ворот стояла фанерная будка, где можно согреться, отдохнуть и поспать. Проведено было даже электричество со всеми вытекающими из его наличия благами. До нас здесь было четверо артиллеристов с гаубицы Д-30, которых мы сменили. Они сказали, что их отправляют переобучаться на ПТУРщиков. А наша служба была теперь «не бей лежачего». Но и стрелять в него тоже, наверное, не стоило.
В этой будке вместе с нами жили ещё двое вольных или бригадных, как тогда говорили. Их позывные были Квинто и Грызун. Два совершенно разных человека, оказавшихся в одинаковых обстоятельствах.
Квинто, высокий сорокалетний мужик с узким интеллигентным лицом, попавший в госпиталь с перебитой осколком ступнёй. Чуть не отрезали, но обошлось, восстановился и решил доработать контракт в окопах. Говорил, не отомстил ещё как следует за младшего брата, который уже успел погибнуть на этой войне. Квинто предлагали пойти в штабные связисты, он отказался. Узнав о гибели брата, почти сразу уволился и приехал на Моли в лагерь «Вагнера». А на гражданке он был простым провизором из Питера. Всё на «вы» пытался говорить с нами и никогда не ругался матом.
Он потом добьётся своего, снова окажется на «нулёвке» и будет отчаянно косить хохлов из пулемёта, но однажды погибнет, сказав по рации: «Парни, я двести, извините…». Его пытались взять в плен, но он взорвал гранаты. Я узнаю об этом, потому что он неожиданно обнаружится в соседнем подразделении. И многие будут помнить его.
Грызун окажется никаким не грызуном, а молодым прыщавым парнишкой, только что закончившим магистратуру Пензенского пединститута по специальности «География». Он расскажет нам массу пикантных историй из жизни людей средневековья. И нам всем, парням с Большой Войны, после этих рассказов очень захочется, чтобы эта война не оказалась какой-нибудь запятой во Всемирной истории.
Несмотря на крепкие молодые зубы, никто не стал называть его Грызуном, а все звали только по имени – Иван, Ваня. Белобрысый, небольшого роста и с широкой улыбкой, он скорее был похож на домашнего мальчика, переодетого в военную форму, и вызывал у нас скорее отеческие чувства. Заключив контракт, он так и не смог добраться до передка, потому что ещё в учебке подцепил заразу и почти сразу загремел в госпиталь с острой дизентерией, а оттуда прямо к нам. Зачем поехал на войну, Ваня и сам не мог толком объяснить, всё время озвучивая разные патриотические лозунги и проводя исторические параллели.
Жили мы дружно, патрулируя вокруг забора по одному и по двое. Касок не надевали, конечно, только в брониках. Квинто и Ваня сблизились и на фишку ходили вместе. За обедом я, как обычно, был немногословен, а Клуни иногда пугал рассказами о некоторых подробностях жизни на передовой. Им было интересно друг с другом, а я был рад, что у этих ребят не случилось такой дыры в судьбе, которая называлась тюрьмой.
Первое время мы трое, которые имели определённый опыт на передке, ходили и по привычке смотрели себе под ноги, чтобы разглядеть возможную растяжку или признаки минирования, с трудом привыкая к глухой земляной тишине. Мысленно отмечали все ямки и ложбинки вокруг, все выступы забора, за которыми можно было спрятаться, всё, за что можно сдать назад и укрыться. И тишина, тишина… Холодная, опасная. Иногда во сне что-то слышалось, и я выскакивал несколько раз ночью с автоматом из нашей бытовки. И только Ваня хорошо спал и ходил просто так.
Именно его мы чаще всего посылали за водой и сигаретами в соседний садоводческий посёлок в километре от нас. На что мы выменивали сигареты, я не буду говорить, а вот из посёлка к нам тоже приходили разные люди. Запомнилась одна старушка, которая иногда ходила мимо нас к соседнему складу вместе с внучкой торговать пирожками.
Однажды старушка остановилась и, увидев меня, сидевшего на пороге фанерной избушки, стала пристально всматриваться, как я задумчиво выпускал клубы табачного дыма в уже теплеющее небо конца февраля.
– Есть тебе за что тут умирать, сынок? – спросила она.
– Умирать – нет. А жить есть ради чего, – откликнулся я и тоже внимательно посмотрел на старушку. Она подошла ко мне и молча достала из корзины пару свежих пирожков с капустой.
– Дядя! – вдруг обратилась ко мне девочка, которую держала за руку старушка.
– Да?
– А когда всё будет хорошо?
– Скоро, малыш, скоро, – зачем-то пообещал я.
И они ушли в сторону забора другого склада. А пирожки у той старушки были вкусные, такие делала когда-то моя мама…
12. ЖАЛОСТЬ
Это с пулей ты не узнаешь, в тебя или нет летит, свою всё равно не услышишь. С некоторыми боеприпасами, например, с миномётом, хорошо слышно и выход, и куда летит. Есть шанс укрыться. Вот с ракетами – как с пулей, не услышишь. Через день на соседний склад, где обычно формировались группы новичков, прилетели два «Хаймарса». Такое ощущение, что кто-то из местных навёл. Может быть, та самая старушка. А может, кто-то из новобранцев утаил телефон и позвонил оттуда домой, совершив преступление, замешанное на глупости.
В воздухе раздался сильный свист, за ним два мощных взрыва. Один за другим почти сразу. Оглушающий грохот, дым, всполохи огня. От места, где в тот момент находились патрулировавшие периметр нашего склада Квинто с Ваней, было метров восемьдесят. Через минуту всё успокоилось, дым и пыль унесло в сторону тёмным облаком, что-то продолжало гореть.
Открылась картина: на месте ангара кроме развороченных бетонных плит, которыми был выстлан пол, и покорёженных металлических конструкций ничего не было. Сохранилась наполовину одна небольшая секция бетонного забора, в том месте шедшего параллельно с нашим периметром. Она оказалась покрыта толстым слоем жирной копоти, а разлетевшиеся осколки ударили в стену нашего забора, кое-где пробив его насквозь. Каким-то чудом Квинто и Ваню не задело, лишь взрывная волна повалила их на землю. И тут в наступившей тишине раздался то ли крик, то ли плач:
– Ребята! Я!.. Я обосрался! Я обосрался! Я… – кричал каким-то изменённым почти до женского голосом Ваня и полз на карачках в сторону от нашего забора, волоча по снегу автомат. Потом замолк. Похоже от лёгкой контузии он плохо слышал и не контролировал модуляции своего голоса.
Когда я подбежал к ним, то картина маслом или ещё чем-то была примерно такая: Квинто сидел рядом с Ваней, обнимал его и как маленького гладил по голове, утешая:
– Велика беда, Ванюшка… То, что обделался, не стыдно. Главное, что живой… Все через это… Тут любой упустил бы… Ну, случилось, бывает… Слаб наш глютеус!