Он воевал уже около года и, наверное, у него случилось моральное выгорание. По словам ребят, Фундук был надёжным командиром, замечательным человеком, очень дружил с ними и многому научил. А после очередного отказа в предоставлении отпуска стал неадекватным, и с ним уже никто не мог нормально общаться. Потом он вместо отпуска сгинет где-то там, где тяжёлое военное небо сходилось с беззащитной гражданской землёй… Кстати, после этой истории в руководстве Компании стали гораздо внимательнее относиться к предоставлению отпусков.
Бои были тогда настолько тяжёлые, что мы тоже стали буквально зарастать непроходимой усталостью и нести значительные потери. Но и противник был измотан и нёс ещё бОльшие потери. Вот и я уже столько друзей здесь потерял, столько всего видел… А смерть ходила вокруг меня на хромой ноге, опираясь на косу, словно сама была ранена, и от злости выкашивала нас одного за другим. Она подбиралась всё ближе и ближе. По всему чувствовалось её тяжёлое затхлое дыхание. Казалось, если я отсюда в ближайшее время не уеду, то однажды ночью во сне она может подкрасться ко мне и спросить: «Может, всё-таки, хватит?» А наутро меня разорвёт снарядом при неудачном штурме очередного окопа, и буду я там несколько лет лежать, пока земля меня полностью не примет, ну, или хотя бы по частям…
А потом, может быть, окажется, что НИЧЕГО этого и не было. Не было крови, грязи, стонов умирающих медленно и ужаса разорванных быстро. Не было этой бесконечной черной земли, засосавшей нас в глубоких колеях, оставшихся после тяжёлой техники. Словно не ступали здесь ноги в дырявых ботинках, уносивших отсюда изъеденные ранами и язвами, оглушённые бесконечными взрывами, измученные тела бойцов. И после короткой бесконечности кто-то корыстный и властный захочет, чтобы воспоминания об этом становились бы постепенно исторической фантастикой, которая по обыкновению станет путать время и место происходивших событий…
Военные действия в некотором смысле – это подлость. Современные военные действия почти всегда заключаются в том, как бы получше обмануть противника. Заманить, подкрасться и нанести удар исподтишка, из укрытия незаметного, из-за угла хитрого, из места неприметного. Подстеречь, подставить, подманить… Такая вот недетская игра в прятки со смертельными последствиями. От спрятавшихся в детстве понарошку до спрятавшихся навсегда и взаправду.
Работа штурмовика скоротечна, как сердечный приступ. Когда завязывается прямой стрелковый бой, преимущество у тех, кого количественно больше. Откуда ведут огонь, почти всегда бывает видно. Если с одной стороны только пять автоматов, а с другой тридцать, то у тех пятерых нет шансов: под превосходящим огнём им уже ни поднять головы, ни вылезти, ни убежать. К ним подойдут ближе и закидают гранатами.
Одно время одежду убитых ВСУшников многие забирали себе. Кто-то предпочитал… Да что предпочитал, все носили. Мы не носили до этого ни белых, ни красных повязок, а когда чуть не половина личного состава самостоятельно переоделась в укроповскую форму и в их каски, поступил приказ надеть белые повязки – такое отличие «свой-чужой». Сказать по правде, одно время украинская форменная одежда была гораздо качественнее нашей. В ней меньше потели, больше кожа дышала. Натовские шлемы и броники с керамическими пластинами были легче и лучше.
Мне удалось быстро наладить дисциплину в отделении. Даже не пришлось никого обнулять. Хотя был один, который при очередном накате пытался бежать, куда глаза глядят. Но после боя ему другие ребята объяснили доступными средствами, что так делать больше не нужно. Нам тогда поставили задачу занять опорник, который неделю назад ВСУшники отбили у наших и люто всех там перебили. Укропы тогда лезли к нам внаглую, какие-то, прям, суперспецы. У нас погиб в том накате ещё один пацан, который два раза выкидывал гранату, которую ему укропы кидали в уже занятый им окоп, отступая. А в третий раз он не успел среагировать. «Затрёхсотило» ещё троих. Я был на связи с командиром взвода огневой поддержки, дал корректировку, и ребята из его взвода быстро и точно ударили по укроповским спецам из всего, что у них было.
Жёсткий накат у нас получился. Я тогда поверил в своих пацанов, а они в меня. Один из них после боя неожиданно для себя разрыдался и материл всё, что было вокруг, в голос. Видимо, какая-то внутренняя, давно сжимаемая пружина в нём разжалась и выстрелила. Хороший удар кулаком в голову этого сорокалетнего мужика в исполнении моего зама помог привести его в «дружеское» состояние. Этот мужик выплакался как следует, но потом собрался. Жалко, но мы его потеряем через два дня при следующем накате. Большой осколок мины попадёт ему в шею, и он вытечет буквально за две минуты. Я не помню его позывной, но представление к медали «За отвагу» на него мы отправили.
После укроповских спецов остались тогда ловушки – что-то нашли, на чём-то всё-таки подорвались, но не сильно. Двоих наших забрала тогда группа эвакуации. Буквально через десять дней они вернутся к нам. А ещё на этой позиции мы нашли винтовку М-4, в которую потом немного поигрались. Там же валялось много канадских сухпайков, вскрытых натовских аптечек и окровавленных бинтов, были разбросаны плиты американские для броника, керамика 5+, оптика к винтовке М-4, натовские «безухие» шлемы, наушники и ещё много чего по мелочам. Было всё то, что нам потом пригодится. Я подобрал себе в качестве трофея дорогущий тепляк с кучей настроек, а ночник взял себе мой верный зам Жить.
– Ну, что, Париж, живём? – спросил меня Жить, рассматривая наши трофеи.
– Конечно, будем жить! – ответил я, как будто знал, что там будет впереди.
15. СТЫД
Недалеко от нашей позиции давно стояли два жареных вражеских танка Т-64. Хохлы периодически пытались оборудовать там пулемётную точку. Мы пресекали эти попытки, а они пытались пресекать наши попытки пресекать их. Забавная фраза получилась, но так и было. Они ещё не знали, что уже я договорился с ротным о том, чтобы нашу группу усилили расчётом крупнокалиберного пулемёта «Утёс». Пулемётчики выбрали себе хорошее место чуть в стороне от нашей траншеи и нашли правильный сектор обстрела. После этого из-под жареного железа врагов мы выметали «Утёсом» просто как мусор веником.
Но на той стороне, видимо, был отдан приказ снова забрать нашу позицию любой ценой. И они попёрли на нас через день по серому утром. И хоть во всём нашем взводе снова был большой некомплект личного состава, мы сумели отбить этот накат украинских «спецов». Потому что были готовы! Мы подкопались ещё немного в основной траншее и даже начали копать ямы под будущие блиндажи метрах в тридцати перед окопами, но до конца выкопать не успели, потому что очень устали. Я копал вместе со всеми. Потом окажется, что эти ямы нам очень помогут.
…Я уже чувствовал, что в меня поверили эти совсем недавно чужие мне и друг другу люди. Ещё пару недель назад я смотрел в их глаза и не видел в них надежды. Это были глаза людей, которые привыкли обманывать свою непрерывную беду каждый день. Они увидели, как я общаюсь с другими командирами, увидели мою уверенность, посмотрели-послушали, как грамотно и точно я корректирую артиллерию и не прячусь за их спины. Короткое слаживание у нас было только одно, направленное на то, чтобы все вместе правильно понимали слова про «братское плечо» и как важно быть уверенным в том, кто воюет рядом с тобой. Я старался успеть поговорить с каждым. Спасибо науке от Сглаза.
А когда случилась беда, и у нас ночью подорвался на нашей же мине один из новых бойцов, которого поставили ходить на фишке, все мои пацаны согласились с тем, что нужно доложить начальству о случившемся как о прилёте вражеской мины, из-за которого парня и «затрёхсотило». И все положенные ему страховые суммы он обязательно получит.
…Вражеские «спецы» следующим утром сначала сильно долбанули по нам артой. Но это продолжалось не особенно долго, а потом сразу же пошли в накат. Оказалось, что они давно засекли точку, где находился наш пулемёт «Утёс», и быстро подавили его. Без пулемёта им удалось довольно близко подойти к нам. Но те несколько ям, которые были выкопаны накануне, оказались даже очень кстати. И хорошо, что мы не успели закончить эти фортификационные работы.
Вражеский передовой отряд попрыгал в эти ямы в двадцати пяти метрах от наших окопов. И это стало их ошибкой. Если в траншеях можно было передвигаться, то ямы не были соединены между собой. Оказалось, что в этом отряде спецов было много поляков, которые сначала кричали с польским акцентом: «Русски ждавайчесь! Дадьжим водки и сала!», а потом стал слышаться польский мат: «Kurwa! Kurwa Mac!» Они поняли, что оказались в ямах как в ловушках. Мы не позволяли им выбраться из этих ям сплошным автоматным огнём. А когда у них начал заканчиваться БК, мы закидали их гранатами.
Они пустили дымы, но сильный ветер дул в сторону от нашей позиции. Кому-то всё-таки удалось выбраться оттуда. И как же обидно было смотреть на их отличное обмундирование, которое убегало от нас. У нас тоже были потери, но мы обрели главное: мы стали семьёй, мы стали братьями. После этого боя взводный хотел представить нас с замом Жить к «Мужику», а всех остальных к медали «За отвагу». Но взводный вскоре сам погибнет, и мы не знали, успел ли он отправить представление в штаб нашего ШО.
Раз взводный погиб, на его место хотели назначить другого взводного, но потом его всё-таки решили поставить на освободившееся место того самого Фундука, которому не дали отпуск. Тогда меня сделали командиром нашего взвода, а Жить, соответственно, стал моим замком. А потом нас не без проблем вывели на ротацию.
У штурмовика век короткий, и ротация его здорово продлевает. Даёт отдышаться и отлежаться. Помыться и очиститься. И лучше, чтобы это было всеобъемлющее очищение изнутри и снаружи. Чтобы была возможность немного очистить глаза от вида изувеченных трупов и искорёженной техники. Особенно если прибыл в тыл после окопных боёв, когда при обстреле ты сидел и деваться тебе было некуда. Прилетит – значит, прилетит. Ведь при прямом попадании тебя ничто не спасёт. И ты сидел, задавая главный вопрос своему ангелу-хранителю, и молился. Это была скорее не молитва, а разговор с Богом о его возможностях по сохранению твое