А если бы он узнал тогда, что сам я уважаю теперь совсем другой город? Но позвонить я хотел всё-таки в Москву, где ждал меня мой ангел-спаситель.
Оказалось, что пятерых наших будущих новобранцев ещё не подвезли к тому моменту на ПВД. Капля с ними застряла где-то по дороге. Борщ по рации связался с Ручником, и тот сказал, чтобы мы всё равно дождались их приезда и привели потом новобранцев на нашу позицию, иначе нам трудно будет её удерживать. Мы остались на ПВД.
Воспользовавшись ситуацией, я выпросил у медиков телефон, догадываясь, что он у них всё-таки должен был быть, иначе что же это за медики на ПВД. Мне нужно было позвонить Вере, чтобы узнать, как проходит её беременность и хотя бы услышать её голос. Но зловредная телефонная сеть каждый раз после моих попыток дозвониться сообщала, что телефон Веры находится вне зоны доступа.
Это сильно озадачило меня и вселило смутную тревогу опасной неизвестности. Я не находил себе места и стал бесцельно слоняться по окрестностям ПВД. К тому же очень скоро окажется, что вроде бы здравое решение командира могло стать роковым для нас с Борщом, потому, что определённую возню на точке ноль видимо заметила вражеская «птичка», летавшая высоко в небе. С её подачи и начался обстрел ПВД реактивными снарядами из вражеской установки БМ-21 «Град». Борщ тогда оставался трындеть за кружкой чая с местными пацанами, а мне не сиделось на месте. Наконец, я снял автомат, оставив его под присмотром Борща, и пошёл осматривать руины близлежащих домов, а также другие местные «достопримечательности» с целью опорожнения кишечника.
Там около входа в подвал одного из домов я услышал характерный свист и едва успел влететь в этот подвал, сумев затем скатиться по лестничному спуску, как тут же прилетела ракета от «Града», передав мне очередной «привет» всё от той же нехорошей и неумолимой тётки с косой.
23. ЗЛОСТЬ
Когда я открыл глаза, то увидел то же самое, что и с закрытыми глазами. То есть ничего. Подумал, что ослеп и что это, наверное, давно ожидаемые последствия очередной контузии. Попробовал открыть и закрыть глаза несколько раз подряд – ничего не менялось. Темнота была абсолютная. Мой фонарик остался в подсумке, который крепился к РПСке, а её я тоже снял и оставил Борщу перед походом на «экскурсию» за ненадобностью такой амуниции в планировавшихся мною действиях.
После того как я кубарем скатился вниз по лестнице, болела спина, колени и уши, в которых по самолётному гудело. Полёт в подвал был неправдоподобно стремительным. Видимо, дополнительное ускорение мне придала взрывная волна, горячее дыхание которой я почувствовал ещё в полёте. И вот что удивительно: пострадало всё моё полуголое тело, не видели глаза, болели уши, а обоняние работало исправно. Гораздо лучше было бы наоборот. Тошнотворную вонь холодного подвала я отчётливо ощущал со всеми пятьюдесятью оттенками серного…
Ну что же, пора попробовать встать и распрямиться. У меня это получилось, но в кромешной тьме рука случайно ухватилась за кусок металлической трубы. Я встал, а этот кусок упал на каменный пол подвала и несказанно меня порадовал.
Буквально на мгновение я увидел искры, которые кусок трубы высек из каменного пола при падении. И это не были искры из глаз, это были искры, которые хоть на долю секунды, но осветили место падения и сам краешек обрезка трубы. Ура! Это означало, что я не ослеп! Это дало понимание, что не всё так плохо, а с остальным, надеюсь, разберемся.
Сообразив, что таким же образом получится осветить место пребывания ещё не один раз, я приступил к осмотру. Моя эйфория от обретения возможности хоть что-то видеть быстро прошла после того, что именно я увидел, буквально чиркая обрезком трубы по керамограниту пола....
По всей видимости, хозяин разрушенного дома решил сделать этот подвал капитальным и вбухал в его стены кучу арматуры и прочного бетона. Выход наверх по лестнице после почти точного попадания вражеского «Града» по тому месту, с которого я «катапультировался» в подвал, оказался полностью завален большими кусками бетона, повисшими на арматуре, а то и просто крупными камнями. Выбраться обратно наружу самостоятельно не представлялось возможным. Осознание этого стало обидным фактом. Подвал был большой и мог оказаться склепом для меня.
Наверное, стоило задаться вопросом, почему та самая вредная тётка с косой подготовила предполагаемую медленную казнь именно для меня? Интересно, на какое время мне может хватить кислорода без доступа свежего воздуха в замкнутое помещение, где от зловония я уже начал задыхаться, а глаза стали слезиться? И сколько я смогу протянуть без еды и воды в полной темноте и холоде? И тогда я заорал страшным от отчаяния голосом в надежде на то, что хоть кто-нибудь услышит. Но после нескольких неудачных попыток поймать свой «оперный» голос, перестал и попытался успокоиться.
Я ещё не знал, что мне придётся провести в этом подвале огромное количество времени, хотя наверху пройдёт всего каких-то полтора дня. Меня даже успеют занести в списки тех, кто стал «двести» просто со слов нашедших воронку от взрыва и кучу обломков бетонных конструкций на том самом месте, где видели мою полуголую личность в последний раз…
Неприятно было ощущать себя живым трупом и приспосабливаться к мысли о том, что я вот так нелепо доживаю последние часы своей не слишком удачной жизни. Бедная Вера! Она так хотела дождаться моего возвращения домой, в наш «Париж», хотя по-французски он звучит совсем по-другому, да и называется совсем по-другому: «город Москва».
Очень скоро я промёрз и стал бродить, а потом и бегать в темноте, пока в одном из углов не наткнулся на куски старого ватного матраса и обрывки плотной ткани. Там была ещё куча мусора и большой ящик. Я смог сначала сесть на него, а потом и лечь. Видимо, неизвестная личность задолго до меня смогла провести здесь ночёвку, просто спустившись и выйдя потом из подвала. Наверное, эта личность таким образом спасалась от летней жары или бомжевала вместе с крысами, которые ушли потом из тёмного места, поняв, что жрать там больше нечего.
А от чего спасался я? От войны? От Веры? От себя? Да и можно ли было здесь вообще спастись? Наверное, никому из ангелов-спасителей уже не под силу проникнуть в такое место. Вспомнилось, как в раннюю юность, почти в детстве, когда было непонятно, чем я хочу заниматься, и меня не устраивало ничего из того, что происходило вокруг и что происходило в то время со мной, мы с дворовыми приятелями собирались по вечерам, чтобы забираться потом в подвал одного из жилых домов. Там тоже пахло канализацией и тоже было довольно темно. Там мы пили дешёвое вино, курили и играли в карты.
А ещё была такая игра «на слабо»: тебя отводили в дальний конец подвала, отбирали спички и зажигалку, если была, потом оставляли одного в темноте подвала, и тебе нужно было среди труб и других коммуникаций буквально наощупь найти выход на улицу. Редко кому это удавалось. Когда был маленьким, в этой игре мне было страшно до слёз. Но это была своеобразная проверка на трусость, а трусом я быть не хотел.
Потом я вырос и получил в уличной драке ранение в живот. Неглубокое. Никого не сдал ментам. Успокоился и взял себя в руки, то есть взялся за ум. Словно мне нужно было выпустить из себя немного лишней крови, чтобы выйти на свет, как в детстве из того подвала… Я выскочил из той своей жизни, стал с нуля строить бизнес, обрастая друзьями и связями.
…Устав стучать обрезком трубы по бетонным стенам, чтобы меня хоть кто-нибудь услышал и чтобы хоть как-нибудь согреться, я присел и укутался в пахнувшие курятником ошмётки ватного матраса. И уснул. А может, и не уснул вовсе. Просто сидел и долго смотрел в темноту…
– У тебя все хорошо? – спросила меня Вера.
Она вышла из душа, подошла поближе и посмотрела на меня.
– Да, конечно. – Я улыбался. Я умел так улыбаться, чтобы никто ничего не заметил.
– Хорошо.
– Конечно, всё хорошо, ты же знаешь…
Я попытался встать, чтобы обнять её, но на меня снова упала тьма. Это та же тьма, которая была здесь всегда. И вчера днём, и сегодня ночью. Это та же тьма, которая приходит, когда ты не совсем жив, но точно ещё не мёртв. Тьма смотрит на тебя и не знает, как поступить. И ты ждёшь, когда ей надоест играть с тобой.
А потом ко мне пришли они: повернув голову влево, я увидел, что, прислонившись к той же стене, сидят прямо на полу и смотрят куда-то вперёд, словно видят что-то такое, чего не вижу я.
– Биполь, Мангал, вы откуда здесь? Как вы…
Мне ответил только Биполь, а Мангал продолжал смотреть куда-то пустыми глазами:
– Да вот, давно не виделись, Парижик… Ты же помнишь, я не хотел умирать! Вот и не умер, мы теперь с моей мамой в одном доме живём… Она уже давно простила меня. А то, что ей тогда привезли в гробу, так это был совсем не я.
– Денис, а ты чего молчишь? – обратился я к Мангалу, но он продолжал молчать и смотреть, не поворачивая ко мне голову.
– Шиллер! Ну а ты-то как здесь? Тебе же соловьи мешали то ли жить, то ли умирать, я так тогда и не понял…
– Да, нет, командир, всё ты понял! Не поверишь, но мы теперь с Клуни любим в лес вместе ходить. Да, сейчас весна, и там соловьи поют обалдеть как! Даже ты бы заслушался…
– Конечно, не поверю тебе, Шиллер! Ты ж запойный на гражданке был, а Клуни – бабник. Какие уж там соловьи лесные… – ответил я и получше всмотрелся в темноту:
– Квинто? Это ты?
– Да, это я…
– Но почему? Ты ж хотел за брата отомстить!
– Вот вам, Париж, я по секрету всё-таки скажу: La morte non e mai denato, то есть, по-русски говоря, смертью за смерть платить – никогда не расплатишься… Вот брат меня к себе и позвал, сказал, хватит там без меня недостойных людей убивать!
– Да уж, Deus conservant omnia! – почему-то ответил я на незнакомом мне языке и тут же неожиданно увидел Мазая:
– Мазай, а ты-то как здесь?
– Так получилось, командир… Как только открылась такая возможность, я ей сразу и воспользовался! Когда ехали после госпиталя в учебку, подорвались мы на мине противотанковой. Видимо, оставалась где-то на дороге неразминированной…