– Никогда не слышал, чтобы в московской земле золотые самородки попадались, – усомнился я.
– Всякое бывает, – уклончиво ответил Семен. – Еще не то люди теряли и прятали. К тому же здесь шоршун был замешан… В общем, в отделении стали меня шмонать, душу на гвоздь наматывать и грозить всеми карами. А самородка-то нет!.. Придраться не к чему… А я сам не знаю, куда он подевался. Хорошо помню – лежал «рыжий» в потайном кармане куртки, и вдруг – на тебе! – запропастился. Шут его знает, подумал: может, сперли, пока я отмечал в пивной дорогую находку. Бились-бились со мной красноперые, да и отпустили на волю. Только я от них за порог, снова сунул руку в потайной карман, а он, родимый, – на месте.
– Самородок?
– Ага…
– Откуда же он взялся? – Я недоверчиво покосился на собеседника.
Семен развел руками.
– А кто ж этих шоршунов поймет? Вытворяют, что хотят. Не стал я ломать голову, как такое получилось. Снова поперся в пивную: заливать радость, чтоб она не усохла. Там и услыхали залетные шакалы о моем подземельном фарте. Напоили, наугощали, как следует, и вынесли в темный закоулок. Обшарили – нет золота. Стали пытать, а я ничего поделать не могу: так они меня накачали.
На несколько минут Семен умолк. Сидел неподвижно, уставившись в одну точку, будто вспоминал пережитое. Потом вдруг встрепенулся и снова заговорил.
– А когда я на следующее утро поднялся из грязи, да кровь смыл, первым делом решил отыскать шакалов залетных. Думал, отобью свой самородок, а эту падаль залетную порежу на ремни. Да куда там!.. Ни одной их поганой рожи не смог вспомнить…
Пока размышлял, что делать дальше буду, рука сама собой в карман потайной полезла… Мать честная! Самородок опять, как ни в чем не бывало, на месте лежит. Не успел обрадоваться – «воронок» подкатил! И опять меня – в околоток. И опять вопросы и кулаки под ребра… Обыскали – нет золота!
Снова я за порог, а самородок – на месте. И пошло как по кругу. Вползаю в пивнуху, а там уже другие залетные радостно встречают и угощают. И опять я не сдержал язык – расхвастался…
Семен усмехнулся, будто вспомнил радостные минуты.
– А когда в очередной раз очухался от мордобоя, осенило, кто надо мной злокозничает. Ясное дело – шоршун! Решил тогда побыстрее от золота избавиться. Но проклятое – есть проклятое… Ни один барыга не польстился на самородок. Уж я и так, и эдак… На полцены скостил… Втрое… Вчетверо… Не берут, заразы! Учуяли проклятие на рыжевье.
Швырнул я его сгоряча в речку Яузу. Прощай, золото!.. А через час-другой снова его нащупал в кармане. Вот напасть: не могу от шоршунова рыжевья отделаться – хоть тресни! Прихватил я тогда, – уже не помню, сколько, – водяры и отправился в подземелье, неподалеку от Савеловского вокзала, туда, где нашел проклятый самородок.
– А водка-то зачем? Горе или радость залить хотел? – поинтересовался я.
Семен взглянул в ответ насмешливо, будто изумился моей бестолковости.
– Дак, они же водяру жрать горазды. Самое надежное средство – чтобы откупиться от мелюзги пещерной. В общем, поладил я тогда с шоршунами. Золото вернул и думал: больше никогда ноги моей не будет в подземелье. Да куда там!..
Семен обреченно махнул рукой.
– Неделя не прошла – снова потянуло скитаться во мраке. Вот и маюсь. И будет моя подземельная маята длиться, пока не отыщу Алатырь-пещеру. Так мне предсказывали две ведьмы. Одна – с Пресни, другая – издалече, с реки Мезень.
– Про алатырь-камень слышал, а вот про пещеру с таким названием – никогда, – удивился я.
– Да я и сам о ней немного знаю, – ответил Семен. – Еще в детстве слышал – говорили старики, будто это наиглавнейшая пещера планеты. Уходит она от поверхности чуть ли не до самого ядра или центра земли. Состоит Алатырь-пещера из множества лабиринтов. А еще в ней есть какие-то пирамиды, но только поставленные вниз вершинами. Для чего они и как образовались, – даже старики не знают. Но говорят, что тот, кто одолеет все лабиринты и побывает в перевернутых пирамидах, – постигнет великие тайны мироздания, жизни и смерти.
– И ты мечтаешь это постигнуть? – Я насмешливо посмотрел на собеседника и подумал: «Сколько подобных легенд существует в разных концах света! И как же хочется человечеству постигнуть тайны мироздания, жизни и смерти…»
Семен пренебрежительно поморщился и потянулся ко второй бутылке водки.
Я так и не понял, желает он приобщиться к величайшим тайнам или нет. Да и верит ли вообще в существование Алатырь-пещеры.
– Где хоть она расположена? – поинтересовался я.
Семен хитро посмотрел на меня, будто у него выведывают самую сокровенную тайну, и туманно ответил:
– А кто ее знает?.. Одни говорят – в Тибете, другие утверждают – в Саянах…
Тут его взгляд вдруг стал серьезным:
– А может быть… А может быть, – и под нами!..
– Как это?!
– А вот так!.. Под нашей родимой, Первопрестольной! Ох, и загадочна она верхами, а еще больше – подземельями!.. – радостно возвестил Семен.
Заметив мой недоверчивый взгляд, он повеселел и снова потянулся за бутылкой.
Может, в тот день слишком было разогрето мое воображение, но мне почему-то показалось, что Семен не все высказал о пещере Алатырь, и что у него есть свое мнение о ее месторасположении.
Спустя годы я поинтересовался у другого знатока московских подземелий, существует ли на самом деле Алатырь-пещера, чем замечательна она и может ли находиться в нашем городе? Но ничего конкретного в ответ я не услышал. Знаток лишь сообщил, что поиски продолжаются, а о свойствах Алатырь-пещеры говорится пока лишь в сказках и преданиях…
Уже много лет я ничего не слышал о неугомонном Семене-Мраке.
Может, и в самом деле этот чудаковатый мужик сгинул в каких-то подземельях, – как сам себе предсказывал? А может, снова шоршуны сотворили с ним какую-то пакость, и на этот раз «пещерник» из Марьиной рощи не смог откупиться от них водкой?..
А вдруг Семен все же отыскал в Саянах ли, в Тибете или в подземельях Москвы «наиглавнейшую пещеру планеты» и уже постиг многие тайны прошлого, настоящего и будущего?
Конечно, этот фантастичный вариант я не очень-то приемлю. Но ни одну добрую сказку нельзя отметать недоверием.
И спустя многие годы после встречи с Семеном, когда я попадаю в какую-нибудь пещеру, стараюсь не забыть плеснуть немного водки на землю и камни.
Так, на всякий случай. Вдруг подземные духи-шоршуны смилостивятся и поведают, где блуждает Семен по прозвищу Мрак, и где находится «наиглавнейшая пещера планеты».
Замоскворецкие ведьмы и пещерные карлики
В феврале 1598 года московская знать присягала Борису Годунову.
В клятвенном обещании новому царю были и такие слова: «…в естве и в питье, и в платье или в ином в чем лиха напасти не учиняти; людей своих с ведовством, да и со всяким лихим кореньем не посылати, и ведунов и ведуней не добывати, на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не насылати…»
У восточных славян эти способы колдовства – «выбор следа из-под ног» и «бросание пыли по ветру» – являлись самыми опасными.
Чтобы погубить человека, московские колдуны спускались в подземелье (чаще всего – в районе Арбата, Замоскворечья, Пресни) и искали там след «пропащего или сгинувшего во мраке». Если находили, то брали с собой «пыль со следа», клали ее на ладонь и произносили проклятие. А потом, проходя мимо дома намеченной жертвы, сдували ее у порога или у ворот.
Старый Арбат. Современный вид
Согласно поверьям, гибель жертвы после этого была неминуемой.
Известный историк Николай Иванович Костомаров в середине XIX века писал: «…жизнь каждого русского, по мере большей или меньшей личной наклонности к мистической созерцательности, вся была управляема приметами. Предвещательность и знаменательность явлений для него была так широко развита, что обратилась в систему. В числе запрещенных книг, ходили по рукам волховники, или сборники примет и гаданий, в назидание людям…»
Костомаров отмечал, что самое распространенное верование было в могущество духовной силы человека и в устные или записанные слова.
«Заговор, или примолвление, играл главную роль в волшебстве. Правда, волшебники действовали и посредством разных вещей; но народное понятие приписывало силу не самим вещам, а слову, которое им сообщало эту силу. Сила исходила не из природы, а из человека, из его души…
Даже самое лечение или отрава людей посредством трав приписывались не целебному или вредоносному свойству самих растений по их природе, а человеку, который сообщал им это свойство своею волей, и потому лечение травами преследовалось церковью наравне со всякими другими волшебствами под именем зелейничества.
Полагали, что растение, совершенно безвредное, может быть убийственно, если волшебство сообщит ему злокачественную силу. В 1632 году, во время войны с Литвою, запрещено было ввозить в Московское государство хмель, потому что лазутчики донесли, что какая-то баба-ведунья наговаривает на хмель, чтобы тем хмелем, когда он будет ввезен в Московию, произвести моровое поветрие…»
В XV–XIX веках в Москве особенно боялись отвара из «подземельного корня». Чародеи якобы находили его в пещерах и заброшенных колодцах города. Приобретал этот корень «злую силу» после того, как призрак «сгинувшего во мраке» человека произносил над ним проклятие.
Никто из простых людей «подземельный корень» не видел. Ведьмы и чародеи продавали отраву из него уже в готовом виде.
Особо славились умением изготавливать яды из этого загадочного растения замоскворецкие колдуньи.
Николай Костомаров писал о них: «В самой Москве жило множество колдуний, и преимущественно в Замоскворечье.