В эти колодцы преступники-душегубы частенько сбрасывали трупы. То был удобный и быстрый способ спрятать концы в воду. При расчистке русла Неглинки газеты осторожно писали, что, мол, найдены кости, «похожие на человеческие».
Николая Алексеева такое положение дел не устраивало. По его распоряжению была спроектирована и в 1898 году запущена специальная система бытовой канализации общей протяженностью 262 километра. К сожалению, до запуска системы Алексеев не дожил. Канализация включала Главную насосную станцию[34], сеть подземных коллекторов, ведущих в крупный Люблинский канал, и поля орошения. Система эта в 1911 году получила золотую медаль на выставке в Брюсселе.
Люблинские поля – первые сооружения для очистки сточных вод, созданные на месте Чагинского болота. В их создании принял участие известный почвовед и луговед Василий Робертович Вильямс.
Сточные воды очищались, проходя сквозь песок, а затем, полуочищенные, шли на Люблинские поля, служа одновременно и поливом, и удобрением. Так выращивали овощи, злаки, плодовые и декоративные деревья и кустарники, технические культуры и т. п. Почва и главное – ил Чагинского болота служили окончательным фильтром. Только потом воды попадали в реки. Эта гениальная задумка стала предтечей современных методов биологической очистки стоков.
План Люблинских полей орошения. 1923 год
К 1914 году эти поля стали уж слишком удобренными – даже ядовитыми – и от земледелия отказались, превратив их просто в поля фильтрации. В 1937 они перестали использоваться – здесь выстроили мощную Люблинскую станцию аэрации, то есть высушивания всех отфильтрованных отходов.
Названия улиц – Нижние и Верхние Поля напоминают о некогда бывшем здесь обширном хозяйстве. Там еще кое-где сохранились остатки старых построек, связанных с канализацией, например водонапорная башня на улице Нижние Поля между домами 21 и 27.
С середины семидесятых годов XX века на бывших люблинских отстойниках стали селиться птицы, иногда им даже удавалось выводить птенцов. Ученые посчитали, что земля и вода достаточно очистились, и только тогда в этих районах разрешили строить дома.
ЭТО ИНТЕРЕСНО
Покровка № 19 – доходный дом хлеботорговца Рахманова, который был возведен как раз, когда подходило к концу строительство первой очереди канализации. Сбоку в проулке с правой стороны здания – неприметная дверь. По довольно крутой лесенке можно спуститься в самый старый общественный туалет в Москве. Это единственный сохранившийся из десяти «ретирад» (тогдашнее название публичного туалета) и 38-ми писсуаров, обустроенных одновременно с канализацией. Отыскать их москвичам и гостям столицы помогали дворники – это вменялось им в обязанность. Но в справочниках рекомендовалось «поелику возможно уклоняться от посещения ретирад, так как указанные места по большей части неопрятны», а «оправляться в третьеразрядных гостиницах, дав предварительно швейцару или коридорному на чай». Впрочем, сейчас туалет довольно чистый и, что немаловажно, до сих пор бесплатный.
Московские юродивые
В центре Замоскворечья, среди купцов прошли юные годы Александра Николаевича Островского – остроумнейшего драматурга и бытописателя, запечатлевшего в своих пьесах купеческие нравы и обычаи. Однако сами купцы не всегда были довольны тем, как Островский их изображал. Пьеса «Свои люди – сочтемся!» стала популярной, но у московских купцов вызвала столь сильное негодование, что они даже обратились с жалобой, и комедия была запрещена к постановке.
«Солидные-то люди, которые себе добра-то желают, за каждой малостью ездят к Ивану Яковлевичу, в сумасшедший дом, спрашиваются»[35], – утверждала одна из героинь Островского. Но кто же тот загадочный «Иван Яковлевич»?
Был в Преображенской психиатрической больнице пациент – юродивый и предсказатель Иван Яковлевич Корейша, в медицинской карте которого значилось: «Причины болезни – неистовые занятия религиозными книгами. Болезнь совершенно неизлечима». Он прожил в больнице сорок четыре года.
За советом к нему обращались не только мещане и купцы, но и государственные чиновники, находившие в бормотании больного ответы на беспокоящие их вопросы. Ну а если кто сомневался, то при Корейше всегда находились и толкователи. А еще Иван Яковлевич писал каракулями мудреные записочки. Считалось, что записочки эти надо носить в ладанке на груди и тогда они помогают от зубной боли. У стен больницы собирались толпы желающих узнать свое будущее, на его «сеансы» продавались билеты, а сбор за визиты составлял до 500–700 рублей в месяц и обеспечивал благосостояние всего заведения. «Если бы не Иван Яковлевич, не знаю, как бы сводили концы с концами», – говаривал главврач больницы.
Покровка у Армянского переулка. Раскрашенная фотография из собрания Э.В. Готье-Дюфайе.
Смерть его вызвала у людей невежественных столь бурную реакцию, что пришлось у покойницкой выставить сторожа, чтоб труп не украли. Поклонники разобрали на щепотки песок с того места, где стоял гроб с телом Корейши, и продавали его простакам как имеющий целебную силу.
Похоронили Якова Ивановича на кладбище Ильинской церкви у Черкизовского пруда. Кладбище то очень древнее, скорее всего, существовало оно еще во времена Куликовской битвы. Надгробие Корейши новое, за могилой его почитатели ухаживают тщательно. Считается, что если посетить его могилу и помолиться в местной церкви, то приснится вещий сон, который даст ответы на мучающие вас вопросы.
Свято место пусто не бывает, и после кончины Якова Ивановича тут же в Москве объявились другие «предсказатели»: некий Семен Митрич, «подвижническим подвигом» которого считалось то, что он, будучи совершенно здоровым, пролежал несколько лет, не вставая с постели даже по естественной надобности. Бескорыстный Данилушка Коломенский – он нищенствовал и бродил по рынкам. Купцы были уверены: коли возьмет у них с прилавка Данилушка калач – торговля хорошо пойдет. Странница Макарьевна, ходившая по Москве с растрепанными волосами и в старом шушуне с веревочным поясом. Она считалась необходимой принадлежностью всех свадеб, похорон и других важных событий. Макарьевна вечно говорила иносказательно – и ее болтовню расценивали как предсказания. А вот Евдокию Тамбовскую больше боялись: если не подашь ей копеечку – проклянет и станет грозить геенной огненной. Был еще некие Матюша, Николаша-дурачок и совсем уж откровенный проходимец гадатель Мандрыга.
Москва кабацкая
Москва предоставляла своим жителям не только комфорт, но и всевозможные развлечения: театры, концерты, цирковые представления, огненные фейерверки. Антрепренеры из кожи вон лезли, стараясь зазвать зрителей на свои представления! Газеты пестрели объявлениями, обещавшими москвичам «бриллиантовые фейерверки», олимпийских богинь на огненных колесницах, кошачьи концерты, дрессированных медведей, египетских магов, могучих Геркулесов, воздушные полеты, косморамы, диорамы и панорамы…
То была Москва официальная, парадная – златоглавая и хлебосольная, но существовала и другая Москва – подземная, криминальная. Множество разбойных шаек орудовали в окрестностях Москвы. Днем мужики в деревнях жили себе мирно, а ночами – нападали на купцов, везших в Первопрестольную свои товары. Такие деревни называли «Сшиби-колпачок на лесной дорожке», или короче – просто «Сшиби колпачок».
Старая площадь. Стена Китай-города. 1913 год
Мрачно прославилась шайки некоего Егора Филатова и его дружка старообрядца Чуркина, орудовавшая в районе Гуслиц на Владимирском направлении. Рассказывают, что этот разбойник и душегубец спрятал в лесах несколько кладов – на поляне промеж трех колодцев.
Но обычно награбленное продавали скупщикам краденого, которые перепродавали его на толкучих рынках – в самом центре Москвы. Такой грязный и криминальный толкучий рынок поначалу располагался на Манежной площади, а в конце XVIII века переместился на современные Старую и Новую площади. На Старую площадь каждый день сходились старьевщики. Целыми днями они бродили по дворам, выкрикивая «Старого старья продавать!» или «Нет ли старого меху, платья, бутылок, штофов, старых сапогов, нет ли продать?» Они за гроши скупали у москвичей выношенные сапоги – без подметок, но с целыми голенищами; разнообразные бутылки и флаконы, распаявшиеся самовары, вышедшие из моды дамские шляпки, потраченные молью шубы… Потом все это несли на Толкучий рынок, где старье перепродавали, а после чинили, лудили, перешивали – и снова перепродавали.
Промеж старьевщиков сновали продавцы блинов, торговцы пирожками, яблоками и лесными ягодами. Им вторили лотошники, предлагавшие чудодейственные средства от клопов и тараканов, средства для выведения пятен и прочие совершенно необходимые москвичам снадобья. С лотков продавали землянику, по весне – свежую крапиву на щи, сныть, щавель, под Троицын день – букеты полевых цветов, летом и осенью – грибы, которые тогда были очень дешевым товаром. Вся площадь кишела как муравейник.
Новая площадь. Церковь Владимирской Богородицы у Никольских ворот. 1913 год
На Новой площади было почище. Там продавали товары поприличнее: остатки ситца и других тканей, меховые воротники и шапки – новые, не выношенные. В районе Никольской улицы торговали книгами и лубочными картинками. В ходу были «Домашний врач» и «Домашний лечебник князя Парфения Енгалычева». Это с его подачи москвичи запомнили способ лечить всевозможные желудочные расстройства порцией водки с солью. Продавались лечебники и более узкой специализации: «Нет более геморроя»; «Лечение от запоя и пьянства»; «Трактат о болезнях волос»; «Симпатическое средство против сердечных болезней»… За двугривенный можно было приобрести «Секрет носить сапоги и всякую обувь, не изнашивая», или же «Способ бриться без бритвы, мыла и воды», ну и конечно, брошюрки с названиями «Зубоскал» или «Приятный и веселый собеседник» – сборники анекдотов.