Они думали запугать людей, а я вот думаю не о политиках и ораторах, которые произносили речи со сцены — очень правильные и очень хорошие речи, — а о тех двух совсем молоденьких людях, которых я видел на бульваре в тот момент, когда огромная колонна, заливавшая обе проезжие части и газоны, встала и терпеливо ждала сигнала о дальнейшем марше. Он был в оранжевой футболке и серых джинсах, она в синей майке и коротеньких кофейных шортиках и в чем-то полупляжном на ногах, украшенных бордовым педикюром. Колонна стояла, и они вдруг, не обменявшись ни словом и никак не согласовывая своих планов, приникли друг к другу и принялись целоваться. Собственно говоря, поцелуй был один, такой кинематографически-эффектный и длительный. Вокруг толпились борцы за социальные права, сверху стрекотал вертолет, из которого им в макушки смотрел мрачный полицейский генерал, докладывающий прямо в Кремль, в Следственном комитете шел допрос Навального и Яшина, автозаки стояли с раскрытыми дверями, мрачный ОМОН с дубинками ждал колонну впереди, на Тургеневской, и какой-то боевой гражданин, мечтавший о буче, весело вздымал над головой плакат «Бандерлоги уже пришли! Вова, выходи!»… Все это в эту секунду происходило вокруг них, и все это была не шутка, и все было грозно и опасно, но они все равно целовались в полном сознании неминуемого и близкого счастья.
Дорогу осилит идущийВ конце мая-начале июня в Москве проходят аресты участников митинга на Болотной 6 мая 2012 года. Полиция врывается в квартиры, ФСБ проводит обыски. Начинаются репрессии. 15 сентября Москва протестует
На Пушкинской площади одиноко стоит старый человек в синем пиджаке, черных брюках и клетчатой рубашке. В расстегнутом вороте рубашки видна поддетая голубая майка. На голове у человека бейсболка, стоит он очень прямо, руки напряженно вытянуты вдоль тела. В правом кулаке зажата ручка хозяйственной сумки. Темное лицо в морщинах. На человеке висит плакат — две рейки с саморезами и между ними лист бумаги, на котором шариковой ручкой написано: «Проснись народ! Коррумпированную власть гони в тюрьму! Свое имущество верни! Совхоз „Останкино“, Дмитровский район».
За спиной человека вдруг со страшной скоростью набухает толпа. Это появился Геннадий Гудков, только что исключенный из депутатов. Некоторые так рвутся успеть в эту толпу, что толкают меня. Несколько камер, цветные микрофоны ТВ тянутся к Гудкову. Рядом с ним огромная спина и широкий затылок — надо полагать, охранник. Начинается личный мини-митинг Гудкова, на котором он говорит те слова, что уже не раз говорил, но люди внимают этим словам с великим почтением на лицах. А к человеку в пыльном стареньком пиджаке — его зовут Анатолий Федорович Крючков — никто не подходит, хотя его потеря несравнимо больше и положение безнадежнее. Гудков потерял всего лишь мандат, а этот человек — всю жизнь.
Он 32 года был старшим экономистом совхоза, который в новой экономике оказался не нужен. Земли распроданы, люди разбрелись кто куда. И мне нет дела до всех тех слов, которые умные люди наговорят мне в ответ, — слов об экономической целесообразности, импорте, экспорте, креативном классе, новой эпохе, необходимости жертв, неизбежности потерь и тому подобное, — мне есть дело только до этого человека с немудреным плакатиком, которого вместе с его делом выбросили из жизни, как сор, и забыли, как старую рухлядь.
За кинотеатром «Пушкинский» нужно решать, куда идти — направо или налево. Справа от бульвара идут либералы, слева левые. Ноги как-то сами собой совершают политический выбор в сторону красных флагов и белого воздушного шара, который выпущен в воздух на недлинном поводке и тихонько вращается, так что я читаю: «Наука. Образование. Очистим Россию от мракобесия. Вернем России мозги». Это колонна вузов, школ и НИИ движется, перекрывая всю проезжую часть лозунгом «Нет коммерциализации образования!»
В центре ряда, несущего лозунг, идет бородатый мужик в желтой майке, наискосок перечеркнутой ремешком планшета, и в панаме цвета хаки. И где-то впереди, в густой человеческой массе, над головами людей, плывет на вытянутой руке кривая картонка, с которой звучит удивленный вопрос растерянного человека с пустыми карманами: «Где наша природная рента?».
По боку колонны анархистов вытянулись огромные плакаты с лицами арестованных 6 мая: «Свободу Алексею Полиховичу! Свободу Александре Духаниной!» Держась за угол плаката, идет парень в черном капюшоне, надвинутом на лоб, и в черных очках. Его мрачное явление уравновешивается высоким светлым человеком в оранжевой тоге буддиста, из-под которой торчат серые брюки уважающего себя горожанина. В руках у него гонг. За всеми ними со скамейки на бульваре наблюдает мужчина, который воткнул в землю прутик и повесил на него свой плакат, выполненный на ватмане черной каллиграфической тушью: «Путин — источник опасности!»
Марш течет вниз по бульвару в криках: «Вперед! Вперед! Красные, вперед!», в скандировании «Вместо вузов и больниц мы урежем первых лиц!», в кличах «Долой полицейское государство!». Идут по старому московскому бульвару двое немолодых людей, он и она, и она, помогая себе идти, привычно и ловко перебирает лыжными палками. А с тротуара на них смотрит мальчик лет одиннадцати в сером свитерке. В правой руке он держит красный флаг на высоченном, достающем до второго этажа флагштоке, а в левой — прижатый к уху мобильный телефон. Московский Гаврош, дитя эпохи маршей и митингов.
В небе появляется вертолет. Он носится туда и сюда и страшно тарахтит. Огромный человек с лысым черепом, завидев грохочущую в небе штучку, впадает в экстаз. Стокилограммовая туша в белой мятой майке, черных трусах до колен и в желтых жеваных сандалиях на босу ногу пляшет боевой танец Пятого Завокзального переулка. «Он хочет нас всех пересчитать! Считай, мы тебе тоже посчитаем! Я на черепе сейчас еще номер паспорта тебе напишу, чтоб сверху было видно!» Он выкидывает колени вперед и кулаки вверх и так, в диком танце, с ревом удаляется от меня, чаруя видом складчатой носорожьей кожи на могучем загривке.
А надвигается на меня колонна, несущая белую растяжку с синими буквами: «Армия и флот с народом!» За растяжкой лица, могучие плечи и выпуклые груди мужиков в голубых десантных беретах и тельняшках. У того, что в центре ряда — он самый большой, — на тяжелых предплечьях татуировки, на правом ревущий медведь, на левом и вовсе какой-то ужас. Кажется, там у него парашют, на котором некто десантируется в ад. Справа замыкает ряд маленький парень в камуфляже, в разрезе которого синеет тельник, голубой берет каким-то чудом отвесно висит на бритом затылке, а веселое довольное лицо с узкими восточными глазами залито потом. Над колонной сине-зеленые флаги с эмблемой десанта и надписью «Десант свободы».
На проспекте Сахарова, когда в движении марша наступает пауза, я подхожу к военной колонне и обращаюсь к полковнику в полевой форме. Он тоже идет в первом ряду, и мы говорим с ним, разделенные растяжкой с лозунгом. Он начинает резко и с такой прямотой, что мне поначалу его как-то даже жутко слушать. Речь его о том, что при штурме Кремля армия Путина защищать не будет. У полковника молодое, энергичное и интеллигентное лицо красавца-военного. Такими офицеров показывают в кино, но он не киношный, он самый настоящий военный с орденами на правой стороне груди (орден Красного Знамени я успеваю рассмотреть), значком гвардии и с орденскими планками на левой. Орденских планок у него шесть рядов. «Товарищ полковник, можно спросить, за что у вас награды?» — «Пожалуйста!» — легко откликается он. «Афганистан, Чечня, Дагестан…» — «Спасибо, все понятно. А фамилию вашу можно узнать, или вы не хотели бы ее говорить?» — «Чего мне бояться? — удивляется он. — Я военный инженер, сапер, по минам всю жизнь хожу… Шендаков Михаил Анатольевич».
Снова оранжевые поливальные машины, перегораживающие боковые улицы, и автозаки, без которых никак не обойтись. Слушайте, господа из МВД, а что если попробовать без них? Что если не совать в лица мирных людей эти передвижные кутузки?
На бульварах, на тротуарах, на равном удалении друг от друга, стоят серые полицейские фигуры, у некоторых металлические жетоны на груди, но у большинства — белые бейджи, на которых указано: «МВД. Московский университет» и личный номер. Есть среди них девушки, они стоят по стойке «смирно», у одной в руке как-то неуставно и чуть кокетливо висит маленький зонтик. Я пять раз пытаюсь заговорить с полицейскими и узнать у них, что за университет имеется в виду, но они не очень охотно идут на контакт. Один просто-таки бледнеет и отвечает с видимым напряжением: «Сейчас не лучшее время говорить о том, в каком университете я учусь!» Что вам наговорили о нас всех, идущих по бульварам, ребята?
Садовое кольцо перегорожено двумя рядами внутренних войск в серой новенькой форме, в черных бронежилетах, с дубинками и в касках, обтянутых матерчатыми камуфляжными чехлами. Колонны втекают в проспект Сахарова и останавливаются у сцены с лозунгами: «Свободу политзаключенным!», «За досрочные выборы!», «Путина в отставку!». Вот этот момент, когда широченный проспект уже заполнен, но митинг еще не начинается, потому что сзади, с бульваров, подходят все новые и новые, он самый торжественный. Я разглядываю флаги перед сценой, это прекрасное море флагов. Вон роза в кулаке на красном полотнище — это флаг СДПР, вон оранжевый флаг «Солидарности», зеленый «Экообороны», белые флаги ПАРНАСа, синий флаг «Партии 5 декабря» и, конечно, слева от сцены целый выводок алых знамен «Левого фронта». А еще веяли неподалеку Андреевский флаг, флаг советских ВМС и красивые белые стяги неведомой мне группы «Сопротивление».
Но это еще не весь пейзаж. Плывет в воздухе осеннего вечера красный воздушный шар движения «ОккупайМосква» и его желтый брат-близнец с надписью «Pussy Riot». Звучит со сцены песня Шевчука о свободе, и девушка с большими не сердечками, а сердцами в ушах пританцовывает рядом со мной, и ее губы шевелятся. Она знает все слова.