Престолонаследие не по Алексию
Иван III Васильевич в конце жизни оставил сыновьям одну из важнейших задач для любого государства — задачу передачи власти — нерешенной. Умирая, он позвал к себе внука Дмитрия и, как написано в труде Герберштейна, сказал: «Я согрешил перед Богом и пред тобою, заключив тебя и лишив законного наследия. Прости мне сию жестокость. Ты свободен, иди и пользуйся своим правом!»
Сейчас, спустя почти пять столетий, проверить достоверность этого разговора трудно, но поверить в его реальность еще труднее! Иван III должен был знать, что сын Василий, который являлся соправителем отца в последние три года, имел во дворце много преданных слуг, готовых исполнить любой приказ сына Софии. Разве справедливо поступил дед, признавший свой грех и отправивший внука «пользоваться своим правом», не объявив об этом во всеуслышание?!
Дмитрий, совсем еще юный и кроткий, простил деду его грех, нежно простился с умирающим и… оказался в руках слуг своего дяди, который повелел препроводить племянника (законного престолонаследника с точки зрения той схемы передачи власти, о которой мечтал еще митрополит Алексий) в темницу. Если поверить в правдивость описанной чужеземцем сцены, сцены прощания деда и внука, то Василий III Иванович предстает перед потомками как обыкновенный узурпатор власти. Историки, называя «царствование Василия продолжением Иванова» царствования и описывая в подробностях успехи и неудачи правления этого самодержца, как-то вскользь, словно бы с неохотой повествуют о тех событиях в судьбе сына Софии Палеолог, которые так или иначе связаны с упомянутой выше нерешенной Иваном III задачей.
Все верно! Громкие победы, заслуженная слава Василия III Ивановича глубоко историчны по своей сути. «…Мало в истории примеров, когда бы царствование государя могло назваться продолжением предшествовавшего в такой степени, как это. Василий Иванович шел во всем пути, указанном его родителем, доканчивал то, на чем остановился предшественник, и продолжал то, что было начато последним»[143]. С этим спорить трудно.
Василий Иванович «посадил в железа племянника своего, великого князя Дмитрия Ивановича, и в палату тесну посадил»[144]. В какой именно темнице сидел сын Ивана Молодого, в точности неизвестно, это дает право некоторым историкам считать, что Дмитрий Иванович провел последние годы жизни под домашним арестом. Так или иначе, законный, венчанный на царство прямой наследник Ивана III был надежно нейтрализован Василием III. Так надежно, что Дмитрий (то ли смирился со своей участью?) никак и ничем себя не проявил в последний период жизни, что избавило государство Российское в очень ответственный для страны момент от кровопролитной борьбы за престол.
Брат Дмитрий
В 1506 году великому князю сообщили о том, что пленный царевич Куйдакул хочет принять православную веру. Приятная весть обрадовала Василия. Пленника вызвали из Ростова в Москву, привели к самодержцу. Василий в присутствии священнослужителей побеседовал с Куйдакулом и остался доволен: царевич оказался приятным в общении молодым человеком, искренним в своем желании принять крещение, незлым на вид, неупрямым, спокойным. Как раз то, что и нужно было великому князю для осуществления задуманного им дела: великий князь всея Руси решил сбросить Махмет-Аминя, проводившего антимосковскую политику, с казанского престола.
Однажды утром вышел Куйдакул в окружении всего великокняжеского двора на берег Москвы-реки и в торжественной обстановке принял крещение по православному обряду, стал называться Петром. Через месяц казанский царевич породнился с великим князем московским Василием III, женившись на его сестре Евдокии.
Вскоре крупное войско во главе с Дмитрием, братом Василия, отправилось в Казань. В конце мая русские полки вышли к цели, но потерпели обидное поражение от Махмет-Аминя. Василий узнал о первой осечке, послал на Казань закаленного в битвах князя Василия Холмского, предупредив брата, чтобы тот не проявлял инициативы, не лез в драку, неумелый. Дмитрий принял совет к сведению, но, неискушенный в военном деле, решил отличиться. Махмет-Аминь предоставил ему прекрасную возможность отыграться за первое поражение. Казанский хан, уверенный, что русские, крепко побитые, побегут не оглядываясь в Москву, вышел с князьями и со свитой на Арский луг, где народ готовился к открытию знаменитой ярмарки.
Дмитрий поднял своих воинов, и они внезапно атаковали Махмет-Аминя. Казанцы переполошились, почти не сопротивляясь, они ринулись к крепости, давя друг друга. У брата великого князя появилась великолепная возможность ворваться в Казань на плечах противника. Но Дмитрий не сделал ни того, ни другого. Невоенным он был человеком, беспечным. Он увидел на Арском лугу богатые шатры, а на лотках напитки и разные яства, услышал голоса своих воинов и военачальников: «Пора отдохнуть, князь! Да и добыча здесь великая!» и дал слабинку, разрешил русским повоевать с купцами, прибывшими на Казанскую ярмарку. Этот бой закончился славной победой Дмитрия. Его воины набросились на купцов, ограбили их, устроили шумный пир до глубокой ночи. Утром пиршество возобновилось. Пили все: князья и воины, сам Дмитрий и стража. Много пили. Устали пить. А тут и Махмет-Аминь за дело взялся. Долго он смотрел со стен крепости, как старательно орудуют на лугу русские, жаль ему было богатств, но не спешил он, дал как следует насладиться радостью беспечной жизни воинам Дмитрия и, когда они совсем потеряли бдительность, налетел на них смертельным ураганом.
Полегло русских в той резне множество. Остатки войска позорно бежали с поля боя, хотя сил еще было достаточно, чтобы организовать достойный отпор врагу.
Василий не мог сурово наказать воевод за этот провал, потому что главным полководцем в том походе был его брат. С ним он считался. А Дмитрий после бесславного, позором закончившегося похода на Казань отправился в свой удел в Углич, где жил тихо, спокойно, так спокойно, так тихо, что даже жениться не рискнул, умер безбрачным в 1521 году в возрасте 37 лет. В его судьбе, неприметной и скромной, удивительно не то, что он совершил два неудачных похода (первый поход был на Смоленск в 1502 году), а то, что семьей он так и не обзавелся.
За три года до его смерти умер еще один брат Василия III, Семен Иванович. Тоже безбрачный. Это странное совпадение в судьбах двух братьев великого князя позволило историкам предположить, что русский самодержец не разрешал жениться Семену и Дмитрию. И причина тому была у великого князя веская, хотя не всем добрым людям понятная.
Псковский колокол
В 1506 году умер Александр, король польский и великий князь литовский. Василий III поспешил утешить вдову Елену, свою сестру, а заодно попросил оказать ему содействие в важном государственном деле. Русский самодержец хотел занять престол польский и литовский, объединив тем самым три сильные европейские державы. Комментируя этот факт из биографии Василия Ивановича, Н. М. Карамзин пишет: «Мысль смелая и по тогдашним обстоятельствам удивительная, внушенная не только властолюбием монарха-юноши, но и проницанием необыкновенным. Литва и Россия не могли действительно примириться иначе, как составив одну державу: Василий без наставления долговременных опытов, без примера, умом своим постиг сию важную <…> истину; и если бы его желание исполнилось, то Север Европы имел бы другую историю. Василий хотел отвратить бедствия двух народов, которые в течение трех следующих веков ругались между собой о древних и новых границах. Сия кровопролитная тяжба могла прекратиться только гибелью одного из них; повинуясь государю общему, в духе братства, они сделались бы мирными властелинами полунищей Европы»[145].
Не успела Елена прочитать письмо брата и выслушать от доверенного лица его просьбу, как преемником ее супруга был объявлен Сигизмунд, брат Александра.
Отношения с ним у великого князя всея Руси поначалу не ладились. Мирные переговоры то и дело срывались, в 1508 году из Москвы сбежал Константин Острожский, нарушивший клятву верности, данную Василию III, чуть позже из Литвы в Москву перебежал не менее знатный князь Михаил Глинский. Дела у Сигизмунда внутри страны тоже шли не блестяще. Но он, прознав о том, что Василий, Менгли-Гирей и волохи готовят с разных сторон нападение на Литву, сумел принять единственно верное в той ситуации решение и сам пошел в наступление, причем Константину Острожскому повелел вести литовские полки в Москву! Великий князь всея Руси вовремя отреагировал на неожиданный ход противника, и война в итоге закончилась вничью, правда, с некоторым моральным, да и позиционным преимуществом Сигизмунда.
Король польский сам предложил мир. Василий, понимая многосложность задачи, стоявшей перед русским самодержцем, благоразумно принял предложение Сигизмунда. Мир с Литвой был заключен.
Через некоторое время и Менгли-Гирей подтвердил дружественные отношения с Василием III. А в следующем, 1509 году Московское государство заключило четырнадцатилетний мирный договор с Ливонией.
Прекрасное начало внешнеполитической деятельности для молодого русского правителя! Нужно было теперь использовать мирную передышку с наилучшей пользой для страны. Василий III Иванович сделал это блистательно. В том же году он осуществил великолепную операцию, которой позавидовали бы знатные хитрецы разных времен и эпох типа римского царя Тарквиния Гордого, средневекового ученого Ланфранка, индийского царя Ашоки I или французского кардинала Ришелье.
Началась эта многоходовая операция осенью того же 1509 года, весьма насыщенного, напряженного для великого князя всея Руси, когда он с огромной свитой отправился в Новгород. Сопровождали его брат Андрей, царевич Петр, царь Летиф, коломенский епископ Митрофан, бояре… О цели этой поездки не знал никто, даже самые близкие и доверенные люди. Слишком большой был риск. Одно неосторожное слово могло разрушить план Василия III, и тогда заголосил бы вечевой колокол в Пскове, сбежался бы люд на площадь со всех концов города, зашумело бы вече, оскорбился бы народ, разбуянился — и войны бы с Псковом не миновать. А войны-то как раз и не хотел хитрец, решив подчинить город мирными средствами, коварными.
Он приехал в Новгород, и бывший Господин Великий, низверженный отцом Василия, ожил на глазах. «Народ с радостью встречал юного монарха: он ехал медленно с величием». Торжественное, пышное начало операции не могло не радовать монарха. Жители Пскова, узнав о визите Василия в Новгород, послали туда семьдесят знатных бояр. Великий князь принял их, взял дар Псковской земли, выслушал приветствия и жалобу, которую он ждал больше, чем даров и сладкозвучных слов. «Обижены мы твоим наместником, а нашим князем Иваном Михайловичем Репней и его наместниками в псковских городах и их людьми».
— Неужто обижают? — недоуменно покачал головой Василий Иванович, едва сдерживая радостную улыбку.
— Обижают! Будь правосуден! Защити нас, добровольных людей, псковитян! — сказали доверчивые псковичи.
Не поняли они, в какую игру играет с ними великий князь, а он совсем уж расхрабрился, возвестил торжественно и громко:
— Я вас, свою вотчину, буду жаловать и оборонять, как отец наш и деды наши! — А затем он тем же уверенным голосом добавил, зорко осматривая жалобщиков (не появилось ли в их взглядах недоверие?!): — Ступайте, я найду на них управу.
Далее события развивались по известному с давних пор сценарию. Псковская делегация вернулась в родной город и на вече доложила согражданам о разговоре с великим князем. Чуть позже туда же явились окольничий Петр Шуйский и дьяк Долматов. Они больше слушали наместника и людей наместника, которые обвиняли во всех бедах псковичей и сами жаловались на них.
В Новгород явились новые послы. Не понимая, к чему могут привести Псковскую республику их жалобы, они слезно просили князя сменить наместника Репню-Оболенского. Василий готов был сделать это, но только «правовым путем». Пусть, сказал князь, ко мне в Новгород приедут все недовольные Репней, я их выслушаю и рассужу по чести. Радостные послы возвратились в Псков, оповестили всех о решении великого князя. Вече радостно загудело. Знатные псковичи написали во все волости письма, в которых они предлагали согражданам ехать в Новгород и докладывать все о проделках Репни. Казалось бы, ничего коварного. Но коварство потому и является страшным оружием, что доверчивые люди его не замечают.
Услышав радостную весть (наконец-то их рассудит сам государь!), самые знатные псковичи валом повалили в Новгород жаловаться не только на Репню, но и друг на друга! Много их прибыло на суд. Василий (с ним же было отборное войско) стал строже, повелел, чтобы к нему явились посадники и купеческие старосты якобы для очной ставки с наместником. А если посадники не приедут, то, объявил совсем строго великий князь всея Руси, «будет вся земля виновата»! А раз «вся земля виновата», то пойдет Василий на Псков войной.
Поняли псковичи, на какой крючок они попались, да деваться им было некуда. Девять посадников, купеческие старосты всех рядов, а за ними бояре да воеводы явились в Новгород…. и еще несговорчивее, суровее стал Василий. «Собирайтесь все, кто приехал, ко дню Крещения Господня в архиерейский дом, и я разберу ваши жалобы», — сказал он.
В тот день, шестого января 1510 года, вся верхушка Пскова — чиновники, бояре, купцы, воеводы вошли в палату архиерейского дома и замерли в тревожном ожидании. «Вот приедет барин, барин нас рассудит». Вот явится в палату князь и разрешит все наши споры. Василий в архиерейский дом не пришел. Бояре великокняжеские пришли вместо него и сказали: «Вы пойманы Богом и государем Василием Ивановичем». И весь сказ! Подобную операцию, если верить Титу Ливию, осуществил за две тысячи с лишним лет до подчинения Пскова Москве римский царь Тарквиний Гордый, оставив без военного, гражданского и административного руководства вражеский Риму город Габий. На Апеннинах без жертв не обошлось: вся верхушка города Габия была уничтожена. Василий III Иванович сработал чище…
Псковичи узнали о случившемся от купца Филиппа Поповича. Тут же прозвучал тревожным набатом колокол, люд собрался на вече, загалдел. Что же делать? Воевать? Но псковичи совсем недавно целовали крест, клялись не поднимать руку на великого князя! Значит… простить коварство? Нельзя прощать! Князь пойдет дальше и уничтожит вечевое правление в Пскове. Но воевать с Василием бессмысленно. У него огромное войско, опытные полководцы, современное вооружение, пищали!
Что же делать?
Может быть, попросить помощи у ливонцев, шведов или литовцев? Они всегда были рады… Ну уж этого делать псковичи не думали. Да, великий князь всея Руси поступил с ними так, как ни один чужеземный владыка не поступал, вторгаясь в Псковскую землю. Обидно терпеть подобное от соотечественника, от единоверца. Но Русь предавать никак нельзя.
И заплакали псковичи слезами горькими, послали к Василию Ивановичу людей. Те просили великого князя помиловать свою «вотчину старинную». Молча выслушал их просьбу князь, а затем в Псков явился дьяк Третьяк Долматов, вышел он на вече и зачитал грамоту: «Если вы, вотчина моя, посадники псковские и псковичи, еще хотите по-старому пожить, то должны исполнить две мои воли: чтобы не было у вас веча и колокол вечевой сняли долой, чтобы в Пскове было два наместника…» «А иначе, — сказал дьяк Третьяк, — у государя наготове крупное войско и пойдет он войной на Псков и уж тогда добра от него не ждите».
Псковичи молча выслушали приговор своей вольнице, поклонились послу и перенесли решение важного вопроса на утро. Утро вечера мудренее. Но не о мудрости думали в тот вечер псковичи, а о колоколе своем, который отстоять не было никаких сил. И ночь они выпросили не для отдыха и мудрых мыслей, а для прощания. Как говорится в «Повести о Псковском взятии», всю ночь во всех домах города горько плакали псковичи. Прощались с вольницей своей, с вече, с колоколом. Простились.
А утром дьяк Третьяк выслушал речь посадника, признавшего все требования великого князя, и приказал снять вечевой колокол. Псковичи опять плакали. А колокол молчал. Его отвезли в Новгород.
Василий III Иванович приехал в Псков победителем. 27 января на бывшей вечевой площади собрались жители поверженного города. Им сообщили, что «Божиею милостию царь и государь всея Руси объявляет вам свое жалованье; не хочет вступать в вашу собственность: пользуйтесь ею и ныне и всегда. Но здесь не можете остаться: ибо вы утесняли народ и многие, обиженные вами, требовали государева правосудия. Возьмите жен и детей, идите в землю Московскую и там благоденствуйте милостию великого князя»[146].
В ту же ночь в столицу Русского государства было отправлено 300 семейств, самых богатых и самых знатных. Людей, чином пониже и победнее, успокоили: не будет великий князь вас выселять из города и притеснять. Но веры этим словам не было, и люди вновь давились слезами, не зная, что будет с ними на следующий день. Для людей суровых, бесслезного характера, эта история может показаться слишком сентиментальной, плаксивой. Много слез пролилось в Пскове. Псковичи, не смирившиеся с приговором судьбы и не желающие покидать родной город, постригались в послушники и послушницы семьями, лишь бы их не трогали. То был молчаливый протест, молчаливое неприятие действий центральной власти.
Василий III Иванович, почувствовав силу, нанес побежденным последний, страшный удар. Он «велел быть наместниками во Пскове боярину Григорию Федоровичу Давыдову и конюшему Челяднину, а дьяку Мисюрю ведать дела приказные, Андрею Волосатому — ямские, определил воевод, тиунов и старост в пригороды; установил новый чекан для монеты и торговую пошлину, дотоле неизвестную в земле Псковской, где купцы всегда торговали свободно, и не платя ничего; роздал деревни сосланных псковитян московским боярам; вывел всех горожан из Застенья, или Среднего города, где находилось 1500 дворов, указал там жить одним государевым чиновникам, боярским детям и московитянам, а купеческие лавки перенести из Довмонтовой стены в Большой город; выбрал место для своего дворца и заложил церковь Святой Ксении, ибо в день ее памяти уничтожилась вольность Пскова; наконец, все устроив в течение месяца, оставив наместникам тысячу боярских детей и 500 новгородских пищальников, с торжеством поехал в Москву, куда отправился за ним вечевой колокол. Взамен убылых граждан триста семейств купеческих из десяти низовых городов были переселены во Псков»[147].
Могущество и экономическая самостоятельность города были подорваны в одночасье. Иностранные купцы, а также ремесленники покинули Псков. Опустели когда-то шумные пригороды.
Опять дань?
В последующие после разгрома и подчинения Пскова двенадцать лет Василий III Иванович был полностью поглощен проблемами внешнеполитическими. Решал он их по-отцовски не спеша, осторожно, стараясь лишний раз не воевать, отстаивая всеми возможными способами интересы Москвы, Русского государства, Православной церкви. В первой половине XVI века повелителю восточноевропейской державы делать это было легче, чем его предшественникам на великокняжеском троне: силу московских князей почувствовали не только казанские, астраханские, крымские, ногайские ханы, великий князь литовский, король польский, магистр Ливонского ордена, король Швеции Густав I Эриксон Ваза, который окончательно освободил свою страну от господства датчан, но и датские короли, императоры Священной Римской империи, папа римский, султаны Османской империи, шахи Персии и даже Великие Моголы, основавшие в Индии новую династию.
Авторитет Русского государства был чрезвычайно высок при Василии III Ивановиче. Но у каждого повелителя соседних держав, а также у повелителей стран «второго кольца вокруг Руси» и даже стран совсем отдаленных от Москвы имелись свои корыстные интересы в Восточной Европе. Великому князю нужно было действовать очень мудро. Если, например, для Бабура и его сына Хумаюна Россия важна была как страна, вдоль границ которой протекает Волга-река — торговая дорога из Европы в Азию, и, ясное дело, никакой военной опасности Великие Моголы для Москвы не представляли, то Османская империя, медленно заглатывающая Причерноморье, уже стала выходить на рубежи Киевской Руси, а это порадовать Москву никак не могло. Стамбул был опасен и тем, что, усиливаясь, он усиливал крымских ханов, а те в свою очередь усиливали антимосковские настроения казанских и астраханских ханов, не забывших свои наивные мечты о возрождении славы Батыевой Орды. Папы римские не раз предлагали Ивану III и Василию III соединить усилия христиан в борьбе с неверными под знаменами католической церкви, и это предложение было чревато для Москвы потерей Русской церковью самостоятельности. С одной стороны, великие князья не хотели рвать связи с христианским миром, но они безоговорочно отвергали возможность слияния двух ветвей христианства под главенством папы римского — это привело бы неизбежно к ликвидации Православной церкви. С другой стороны, самостоятельно, без союзников противостоять Османской империи тоже сил пока не хватало. Рановато было Москве воевать со Стамбулом.
Василий III Иванович решал сложнейшие внешнеполитические задачи успешно, хотя были у него и неудачи, и не всегда с победами возвращались в столицу его войска.
Между тем великий князь не забывал о внутреннем устройстве страны. В 1517 году, вслед за Муромом и Черниговом, он присоединил к московским владениям Рязанское княжество. Несколько лет до этого в нем господствовала княгиня Агриппина от лица своего малолетнего сына Ивана. Но сын вырос. Ему захотелось самостоятельно править в богатом и выгодно расположенном на перекрестках торговых дорог княжестве. В одиночку справиться с великим князем он не мог, хотя и дерзнул заявить ему во всеуслышание о своих намерениях. Василий выслушал его спокойно, ничем не выдал своего гнева, своих планов.
Иван вернулся в Рязань и послал людей к крымскому хану с предложением заключить союз и скрепить его семейными узами. Магмет-Гирей согласился выдать за Ивана свою дочь. Слух о сближении Крыма и Рязани дошел до Василия III. Он, опять же ничем не выдавая своих планов, призвал к себе Ивана. Тот долго отказывался от опасного приглашения, но все-таки согласился поехать в Москву. Великий князь, поймав птичку в клетку, не церемонился с гостем. Обвинив Ивана в измене, он отдал его под стражу, взял Рязань, отправил Агриппину в монастырь. Рязанское княжество к тому времени стало богатейшим в Русском государстве, и это приобретение Василия III дало стране мед, птицу, зверя, рыбу, хлеб, а также сильных опытных воинов. Из города были выселены знатные бояре, а воеводой в Рязань Василий послал опытнейшего полководца Хабара Симского.
«Он (Василий. — А. Т.) не терпел ни малейшего противоречия; все должны были безмолвно соглашаться с тем, что он скажет; все были полными рабами и считали волю государя волею самого Бога, называли государя «ключником и постельничьим Божьим»; все, что ни делал государь, по их понятию, все это делал сам Бог; и если говорилось о чем-нибудь сомнительном, то прибавлялось в виде пословицы: «об этом ведает Бог да государь». Никто не смел осуждать поступков государя… Так, когда Василий сам лично вовсе неспособный к войне, возвращался из похода с большой потерей, все должны были прославлять его победоносные подвиги и говорить, что он не потерял ни одного человека. Жизнь и имущество подданных находились в безотчетном распоряжении государя. Василий не стеснялся присваивать себе все, что ему нравилось, и вообще в бесцеремонности способов приобретения не только не уступал родителю, но даже в ином и превосходил его»[148].
В тот же год Магмет-Гирей с огромным войском ворвался в пределы Московского государства и, поддержанный Саип-Гиреем — крымским ханом, подошел к Москве. Налетчики сожгли монастырь Святого Николая на Угреше, село Остров и расположились станом на Воробьевых горах. Попивая мед, Магмет-Гирей смотрел на Москву и, видимо, не знал… что делать дальше! Если бы знал, то мед бы он не пил, а послал бы воинов на штурм города, пораженного паникой. Некоторые историки считают, что брать столицу он не решился из-за наличия у русских пушек. Но у русских пушкарей не хватало пороха для серьезного дела, и наверняка Магмет-Гирей знал об этом.
В московской неразберихе нашел лазеечку Иван Рязанский, сбежал из темницы и благополучно достиг Литвы. Точно такие же лазеечки могли использовать другие недруги Василия, который в это время в Волоке собирал русскую рать.
Московские бояре, не желая кровопролития, вышли с богатыми дарами на переговоры. Магмет-Гирей дары принял и выдвинул потрясающее по глупости условие, согласно которому он обещал покинуть пределы Русского государства только в том случае, если Василий будет платить ему дань. То ли меду перепил Магмет-Гирей, то ли приболел он какой-нибудь манией, неизвестно, но московские бояре выслушали его с пониманием и вскоре явились к хану с грамотой, в которой Москва обязалась выплачивать Крыму дань. Опять дань? Да нет, конечно же! Времена дани для Руси прошли безвозвратно, это понимал даже султан, даже папа римский, даже Бабур. Это понимал и Магмет-Гирей, и его по-детски глупую выходку с грамотой можно объяснить лишь воздействием меда.
Крымское войско отправилось, обремененное богатым обозом и пленными, на юг. Шел Магмет-Гирей через Рязань. Около города остановился, разбил шумный лагерь, повелел Хабару Симскому явиться к нему в стан как даннику. Рязанский воевода отказался: пока, говорит, лично грамоту не увижу, не поверю в то, что Русь стала данницей Крыма.
Гордый Магмет-Гирей послал ему грамоту. Хабар Симский взял ее в руки, подержал, прочитал и передал важный документ… своим верным людям. А чтобы крымчане удостоверились в его решительных намерениях, приказал он пушкарю, немцу Иордану, сделать выстрел в скопление воинов врага, которые, пока шли переговоры, осторожно подбирались к крепости, надеясь неожиданным для противника броском овладеть ею.
Выстрел был очень удачным. Много налетчиков погибло, остальные разбежались кто куда.
Магмет-Гирей, в мгновение ока потерявший и грамоту, и уверенность воинов в победе, стал юлить, изворачиваться. Потребовал выдать ему немца Иордана, получил отказ, обещал жестоко отомстить всем рязанцам, но вдруг снялся с места и поспешил домой, напуганный известием о вторжении в Крымское ханство астраханцев. Горе-мечтатель! Над ним нависла с юга глыба Османской империи, с востока то и дело кололи его астраханцы, на севере прижимали его к морю Литва и Польша, в Запорожье рождалась казачья вольница, с запада ему угрожали венгры, а он вздумал дань потребовать с Москвы.
Самым верным делом для крымцев были набеги на соседей. На большее им рассчитывать не приходилось. Ни о каких данях речи быть не могло. Когда они осознали свое историческое предназначение в сложившемся окружении — налетать исподтишка и грабить беспощадно, — дела у них пошли неплохо, если можно так выразиться. Двести последующих лет с лишним вплоть до Григория Потемкина они будут заниматься этим внешнеполитическим промыслом безнаказанно.
Может быть, впервые осознал историческую миссию Крымского ханства именно Магмет-Гирей. Не получилось у него с данью. Перехитрил его Хабар Симский. Вернулся он домой без грамоты. Но с какой добычей! Крымчане «пленили несметное число жителей, многих знатных жен и девиц, бросая грудных младенцев на землю; продавали невольников толпами в Кафе, в Астрахани; слабых, престарелых морили голодом: дети крымцев учились над ними искусству язвить, убивать людей»[149]. И кроме выручки за русских пленных, которые всегда высоко ценились на мировых рынках, воины Магмет-Гирея захватили великое множество богатств русских сел, городов, монастырей. Такую дань не получали золотоордынские ханы в лучшие свои годы.
Зачем она — дань?! Зачем брать у людей богатство просто так? Это расслабляет народ, приучает его к безделью, отучает воинов воевать. Это очень плохо. Особенно для относительно небольшого Крымского ханства, народ которого, окруженный сильными, быстро растущими державами, постоянно должен быть в полной боевой готовности. Разве не мог так думать неглупый Магмет-Гирей после казуса с грамотой под Рязанью? Вполне мог! Во всяком случае крымские ханы о дани больше никогда не помышляли, добывали богатства своими собственными руками, точнее — разбоем и набегами, и вот что показательно — просуществовало Крымское ханство 340 лет — с 1443-го по 1783 год — больше, чем всем известная Золотая Орда!
Последний удел
Еще в 1517 году Василий III Иванович хотел нанести удар по удельному князю новгород-северскому Василию Шемяке, внуку печально известного Дмитрия Шемяки. Великому князю доложили, что его тезка налаживает связи с Литвой. Это был обычный прием, с помощью которого самодержцы Москвы громили уделы. Василий Шемяка, узнав о грязном доносе, написал великому князю: «Прикажи мне, холопу твоему, быть в Москве, да оправдаюсь изустно и да умолкнет навеки клеветник мой… Исследуй дело: если я виновен, то голова моя пред Богом и пред тобою». Василий III, покоренный откровением Шемяки, призвал его к себе, и удельному князю удалось полностью оправдаться.
Пять лет он правил спокойно в Новгороде-Северском, не давал поводов для обвинений и наветов, честно исполнял гражданский долг. Всем был хорош Василий Шемяка! Но не понял он, что наговор в 1517 году был не случаен, что самодержец как бы дал ему, обладателю последнего самостоятельного удела в государстве, возможность самому признать власть Москвы над собой, отдать Новгород-Северское княжество Василию III Ивановичу. В 1525 году самодержцу вновь доложили об измене Шемяки. Вместе с митрополитом Даниилом Василий III Иванович написал внуку Дмитрия Шемяки письмо, в котором, обещая неприкосновенность, призвал его прибыть в столицу и объясниться.
Василий Шемяка исполнил повеление великого князя. Тот встретил гостя радушно, но через несколько дней повелел заковать его в цепи и бросить в темницу. Супругу последнего удельного князя тоже не пожалели, отняли у нее всех боярынь ее пышной свиты.
В Москве отнеслись к этому по-разному. Кто-то одобрил поступок великого князя и митрополита всея Руси, кто-то винил их в этом, впрочем, негромко: суровый нрав самодержцев внушал многим дикий страх.
Лишь два человека не боялись в открытую высказывать свое мнение. Какой-то юродивый (или мудрый шут?) ходил по улицам Москвы с корявой метлой, размашисто водил ею по земле и громко приговаривал: «Время очистить Московское государство от последнего сора!» Народ улыбался, понимая, о чем говорит юродивый, а ему-то радость: слушают люди правду русскую, понимают… только сказать ничего не могут, а тем более предпринять что-то полезное и разумное. Но в том вины юродивого нет, он свое дело делал старательно. И никто ему, юродивому, не мешал.
Закованный Шемяка грустил в сырой темнице, а Василий III Иванович отправился, по обыкновению, в Троицкий монастырь. О выходке юродивого он слышал, но обращать на это внимания не стал и правильно сделал. В монастыре к самодержцу подошел игумен Порфирий и смело заявил: «Если ты приехал сюда в храм Безначальной Троицы просить милость за грехи свои, будь сам милосерд над теми, которых гонишь ты безвинно, а если ты, стыдясь нас, станешь уверять, что они виновны перед тобой, то отпусти по Христову слову какие-нибудь малые деяния, если сам желаешь получить от Христа прощения многих талантов».
Взбешенный Василий повелел выгнать Порфирия из монастыря, и бывший игумен отправился на Белоозеро. Но мытарства смелого человека на этом не кончились. По прошествии некоторого времени в Москву явились монахи, состряпавшие донос на бывшего игумена. Василий III Иванович повелел заковать его и заключить в темницу.
Порфирий безропотно стерпел наказание. Тюрьма или пустыня? Для кого-то пустыня — тюрьма, для кого-то тюрьма — пустыня, для Порфирия пустыня, а равно и тюрьма являлись тем местом, тем уединением, которого жаждет истомившаяся от жизненной суеты добрая душа, посвятившая себя служению Богу. Бог везде! И в тюрьме. И в тюрьме тоже люди живут. Жена тюремного сторожа, тихая, кроткая душа, увидев Порфирия в оковах, сжалилась над ним, освободила несчастного от оков, организовала ему побег. Бывший игумен спрятался в тайнике в ожидании ночи, замер в своем ненадежном убежище. Явился сторож. Он, ничего не зная о побеге, увидел оковы без Порфирия, задрожал от страха, забегал суетливо по тюрьме. Он хорошо знал тюрьму, но жена его знала тюрьму лучше. Долго бегал по темнице сторож, рвал на себе волосы, плакал, боялся выйти на свет Божий. Там ждали его пытка жестокая и страшная казнь. Немало он пожил, всякое повидал, пытки он видел, и пуще смерти он боялся пыток. Не найдя беглеца, сторож успокоился, смирился со своей участью, взял в руки нож острый, хотел зарезать себя, чтобы избежать пыток, но Порфирий вышел из своего укрытия, спас его, человека невинного, сказал ему кротко: «Не убивай себя, господин Павел. Я здесь. Делай со мной, что хочешь». Сторож в изумлении опустил руку с ножом.
Василий III Иванович был суровее отца своего, особенно когда дело касалось неповиновения ему, самодержцу. Но, узнав во всех подробностях историю неудавшегося побега, он выпустил Порфирия из тюрьмы, не наказал никого… Порфирий удалился на Белоозеро и провел остаток дней своих среди таких же, как он, подвижников.
Василий Шемяка умер в 1529 году в оковах. Его сын, Иван, скончался иноком Троицкого монастыря в 1561 году.
Пошли, Бог, наследника
В 1524 году Василий послал на Казань крупное войско. Русские воеводы осадили крепость и имели шанс завершить дело полной победой, но удовольствовались они миром в обмен на богатые дары и обещание казанцев исполнить все требования великого князя.
Русское войско вернулось домой, потрепанное на обратном пути болезнью. Самодержец предал опале Ивана Бельского, и лишь защита митрополита спасла полководца от большой беды; затем в Москву явились послы Казани, они обещали по-прежнему быть во всем послушны воле великого князя, просили его утвердить на казанском троне хана Сафа-Гирея.
Василий выполнил их просьбу, но, чтобы окончательно обезвредить восточного соседа, нанес серьезный удар по экономике Казанского ханства: повелел открыть в Нижегородском княжестве новую ярмарку, запретив русским купцам торговать на Казанской ярмарке. Место избрали в Нижегородской земле на берегу Волги, неподалеку от монастыря Святого Макария Унженского. Макарьевская ярмарка не сразу принесла ожидаемые плоды, и первые годы была убыточной для русских, но со временем она стала известной и популярной: сюда приезжали люди из Астрахани и Персии, Армении и других стран. Казанцы терпели огромные убытки.
В 1525 году великий князь, успешно завершив международные и внутренние дела, вдруг вспомнил о второй главной своей задаче: о передаче власти. Это неверно сказано — помнил о ней он всегда. Но если раньше у него была хоть какая-то надежда на то, что Соломония родит ему сына, то сейчас, когда со дня их свадьбы прошло уже двадцать лет, надеяться на супругу было если не бессмысленно, то опасно: время бежало все быстрее, а Соломония не рожала.
Однажды, проезжая по лесу на позолоченной колеснице, Василий III Иванович увидел птичье гнездо и неожиданно для всех заплакал, приговаривая сквозь слезы и не стесняясь слез своих: «Тяжело мне! Кому уподоблюсь я? Ни птицам небесным — они плодовиты, ни зверям земным — и они плодовиты, ни даже водам — и они плодовиты: они играют волнами, в них плещутся рыбы»[150].
Окружавшие его воины смиренно понурили головы, не зная, как помочь самодержцу, да и не к ним обращался Василий, он искренне тянулся душою своею к тому, кто один мог помочь в столь важном деле: «Господи! И земле я не уподоблюсь: земля приносит плоды свои на всякое время и благословляют они тебя, Господи!»
В тот же день, успокоившись, Василий принял решение отправить жену свою Соломонию в монастырь. А приняв его, стал действовать так, как он действовал при покорении Пскова и Рязани, Новгорода-Северского и Казани, поступил так, как поступал со своими сильными и слабыми противниками и своими врагами: осторожно, расчетливо, взвешенно — в начальной стадии того или иного мероприятия, и стремительно, напористо, зло — когда ситуация полностью прояснялась, и он начинал чувствовать себя уверенно. Сцену с птичьим гнездом и свое слезливое откровение великий князь выбросил из головы. Теперь ему было не до лирики. Теперь ему нужно было спешить.
Вернувшись в Москву, Василий посоветовался с боярами, уверенный, что они будут на его стороне, что порфириев среди них больше не найдется. «Кому царствовать после меня на Русской земле? Братья и своих уделов не могут устраивать!» Бояре, сообразив, куда он клонит, покорно кивали головами и приговаривали: «Неплодную смоковницу отсекают и выбрасывают из виноградника!»
Поддержка бояр укрепила желание великого князя, и он собрал самых именитых людей Русского государства на совет и сказал, что отсутствие прямого наследника может привести государство к великим потрясениям. С этим охотно все согласились. Затем великий князь, обвинив Соломонию в бесплодии, спросил, абсолютно уверенный в ответе, нужно ли ему развестись со своей супругой и жениться во второй раз?
Каково же было удивление Василия, когда он услышал отрицательный ответ инока Василия Косого, бывшего князя Патрикеева, а также Максима Грека и князя Семена Федоровича Курбского. Это были высокопочитаемые люди, они свершили в своей жизни немало воинских и мирных подвигов во славу русского народа, во славу Московского государства. Семен Федорович Курбский, например, покорил Москве Пермь и Югру, это в значительной степени укрепило экономическое положение великих князей, сопутствовало успехам Ивана III и Василия III. Можно ли с ним спорить? Можно. И нужно. Когда речь идет о государственной безопасности, о таких важных вопросах, как престолонаследие. Самодержавие в самом чистом своем виде невозможно без прямого наследования власти. Неужели такие мудрые люди не понимают этого?! Неужели они не понимают, что с Соломонией произошла ошибка, что надо исправить эту ошибку?! Почему Василий Косой, Максим Грек и Семен Курбский не хотят, чтобы у законного самодержца появился прямой наследник? Потому, что они — враги Василия III Ивановича. Враги.
Благо, что на том совете не нашлось больше врагов у великого князя, а то бы он разволновался не на шутку. Не разволновался. Спокойно довел свое дело до конца. Митрополит Даниил и почти все духовенство одобрили его план.
А Соломония его любила! В последние годы она чувствовала, что Василий охладел к ней, делала все возможное, чтобы удержать при себе мужа. Женские ее чары оказались бессильными против огромного желания великого князя иметь прямого наследника, и тогда Соломония стала искать чародеев, знающих приворотные средства. Один из них прямо сказал супруге Василия, что родить ей не суждено, но это не остановило Соломонию. Какие только средства не использовала она — все тщетно. Василию нужен был прямой наследник.
Соломония не согласилась добровольно уходить в монастырь. В Рождественском девичьем монастыре к ней явились митрополит и советник великого князя Иван Шигона. Она сопротивлялась, кричала, плакала. Ее постригли насильно. Митрополит Даниил поднес ей кукуль. Она схватила ее, бросила на пол и со злобой и отчаянием стала топтать, уже не жена, не женщина, но инокиня, хотя еще не смирившаяся с этим. Иван Шигона сильно ударил ее плетью, она вскрикнула: «Как ты смеешь бить меня?!» Иван спокойно ответил: «Мне приказал государь».
Надевая кукуль (ризу инокини), Соломония громко и торжественно заявила, будто бы мир и окружавшие ее насильники нуждались в этом: «Свидетельствую перед вами: меня постригли насильно. Пусть отомстят ему за такое оскорбление!» Митрополит и Шигона устало вздохнули, покинули сие богоугодное заведение, а Соломонию отправили в Покровский Суздальский монастырь.
Через некоторое время, как гласят недостоверные, впрочем, легенды, выяснилось, что Соломония беременна! Императорский посол в Москве Герберштейн, современник тех событий, писал, что Соломония родила сына, назвала его Георгием, но отказалась показать его слугам великого князя, заявив высокопарно, что «они недостойны видеть ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери»[151]. Те же легенды говорят, что Василий пришел в ужас, узнав об этом, раскаивался, может быть, даже чистосердечно, впрочем, у него к тому времени была вторая жена, с которой тех же самых забот и тревог у него хватало: не рожала новая супруга великого князя Елена Глинская, племянница славного своими подвигами князя Михаила Глинского.
Уж и свадьбу роскошную справили — три дня гуляли, много лет вспоминали. И любил-то Елену великий князь, помолодел любя, бороду обрил, подтянулся, походку изменил, нежил-холил супругу юную, ночи не спал, ласкался с ней, счастливый, а она все не рожала и не рожала! Ни дочери, ни сына. Вот беда!
В 1530 году огромное войско, посланное Василием на Казань, штурмовало город, было близко к победе, но в самый отчаянный момент Иван Бельский пошел на мировую, как подозревают многие летописцы и историки, задобренный богатыми дарами. И вновь Василий на переговорах проявил сдержанность и благоразумие, и вновь он пошел на значительные уступки, приняв клятву верности у казанцев. Щедр он был в то лето.
Елена Глинская не могла родить четыре с половиной года. Не считаясь со временем и с государственными задачами, великий князь не раз ездил с любимой супругой по святым местам, они молились в Переяславле и Ростове, Ярославле и в Вологде, на Белоозере. Сама Елена пешком ходила в отдаленные обители, щедро раздавала милостыню, неустанно молилась, просила Бога послать ей сына. Она отвечала на любовь Василия взаимностью и мечтала, и ждала маленького чуда, ради которого судьба сделала ее избранницей великого князя.
Люди видели ее на русских дорогах, в церквях, монастырях и обителях, ощущали тепло, источаемое ее доброй душой, искренне желали ей того счастья, за которым ходила она по русским дорогам. «Во всех русских церквах молились о чадородии Василия. Из монастырей доставляли ему и его великой княгине хлеб и квас — ничто не помогало… пока, наконец, царственная чета не прибегла в своих молитвах к преподобному Пафнутию Боровскому. Только тогда Елена сделалась беременной. Радость великого князя не имела предела. Еще не родился ребенок, а уже о нем заранее составлялись предзнаменования… Один юродивый, по имени Дементий, на вопрос беременной Елены: кого она родит? отвечал: «Родится сын Тит, широкий ум»[152].
25 августа Елена Глинская родила прямого наследника престола: Ивана IV Васильевича. Летописцы утверждают, что в тот самый счастливый для Елены Глинской миг, когда появился на свет ее сын, в небе вспыхнула громадная молния и раздались небывалой силы громовые удары…
Василий III Иванович чувствовал себя самым счастливым человеком на свете: он решил вторую задачу самодержца, дал народу прямого наследника престола. Через год Елена родила еще одного сына — Юрия.
Забота о столице
Василий III Иванович не забывал о еще одной важнейшей задаче всех князей московских — об обустройстве города.
В середине лета 1506 года Василий III заложил в Кремле кирпичную церковь Николая Чудотворца на месте деревянной церкви Николы Льняного. Через девять недель, 1 октября, храм был освящен. Его назвали храмом Николы Гостунского по чудотворной иконе, которую поставил в церкви великий князь. Каменное строительство в Кремле вытесняло деревянные строения из исторического центра Москвы, но Василий уже думал о большем. В 1508 году соорудили ров со стороны Фроловской башни, и Кремль стал островом.
Василий III в 1514 году приказал Алевизу Фрязину заложить каменные и кирпичные церкви на Посаде, в разных местах которого итальянский мастер возвел девять церквей.
В 1508 году великий князь переселился в новый свой кирпичный дворец и повелел расписать дворцовую церковь Благовещения мастеру Феодосию Денисьеву с братией. После этого Василий, не жалея средств, приказал «украсить стенописью» Успенский собор. Работа была закончена 27 августа 1515 года. Великий князь и митрополит всея Руси в сопровождении бояр и духовенства вошли в церковь, и показалось им, что они очутились на небесах: такой чудесной росписи не видели еще в Москве-граде. Церковь Благовещения расписал русский мастер Федор Едикеев.
В столицу Русской державы продолжали прибывать выписываемые из Италии мастера: архитекторы и пушечные литейщики, техники по металлическому производству (литье колоколов, украшения икон окладами, изготовление церковной и домашней утвари), серебряных и золотых дел мастера.
Большое внимание Василий уделял развитию искусства литья колоколов. В 1503 году Петр Фрязин отлил колокол, на который, не считая олова, пошло только меди 350 пудов. В 1532 году Николай Фрязин отлил колокол уже в 500 пудов. На следующий год отличился Николай Нем-чин: его колокол весил 1000 пудов.
Понимая, что пришла пора переустройства многих русских городов, Василий III организовал и в значительной степени финансировал строительство каменных стен в Нижнем Новгороде и Туле, Коломне и Зарайске.
Летом 1533 года на охоте под Волоком-Ламским на левой ноге великого князя появился подкожный нарыв. Поначалу Василий не обратил на него внимания, но вскоре от нарыва пошла по телу страшная боль, и великий князь слег. Предчувствуя беду непоправимую, он послал в строгой тайне от всех стряпчего Мансурова и дьяка Меньшого Путятина в Москву за духовными грамотами, своею и отца своего, а когда приказ был выполнен, повелел свою духовную сжечь. Пришла пора подводить итоги царствованию.
Карамзин, опиравшийся на старые источники, оценивает время правления Василия III как благотворное для страны: «Василий стоит с честью в памятниках нашей истории между двумя великими характерами, Иванами III и IV, и не затмевается их сиянием для глаз наблюдателя; уступая им в редких природных дарованиях — первому в обширном, плодотворном уме государственном, второму в силе душевной, в особенной живости разума и воображения, опасной без твердых правил добродетели, — он шел путем, указанным ему мудростью отца, не устранился, двигался вперед шагами, размеренными благоразумием, без порывов страсти, и приближался к цели, к величию России, не оставив преемникам ни обязанности, ни славы исправлять его ошибки; был не Гением, но добрым правителем; любил государство более собственного великого имени и в сем отношении достоин истинной, вечной хвалы, которую не многие венценосцы заслуживают. Иваны III творят, Иваны IV прославляют и нередко губят; Василии сохраняют, утверждают державы и даются тем народам, коих долговременное бытие и целость угодны провидению»[153].
Русский самодержец, оставив дела государственные, внешние и внутренние, думал теперь о главном, о новой духовной, о порядке в стране после его кончины. Он был тяжело болен и потому, как и многие в его положении, слегка наивен. Болезнь быстро прогрессировала. Великого князя перевезли по его просьбе в Иосифов монастырь. Он отслушал там литургию и отправился в Москву, повелел сопровождающим принять все меры, чтобы въезд в столицу был тайным.
Сразу по приезде Василий собрал совет, и дьяки написали новую духовную грамоту. Отдав последние распоряжения, Василий попросил Даниила и епископа Коломенского Вассиана постричь его. Между присутствующими боярами вспыхнул спор. Кто-то считал, что делать этого не нужно, кто-то упорно стоял на точке зрения Василия. Ему было совсем плохо. Он держался из последних сил, настаивая на своем. Его все-таки постригли, и он, спокойный, скончался.
Митрополит Даниил тут же, в передней избе, взял у братьев великого князя Андрея и Юрия клятву в том, что они будут служить верой и правдой Ивану Васильевичу и Елене. Братья целовали крест. За ними дали клятву верности новому повелителю бояре и боярские дети. Митрополит, сделав главное на этот час дело, отправился утешать Елену. Великая княгиня, увидев его, братьев, бояр, все поняла и упала в обморок.
«Троицкий игумен Иосиф и старцы Иосифова монастыря наряжали усопшего: расчесали ему бороду, подостлали под него черную тафтяную постель, положили тело на одре, начали над усопшим служить заутреню, часы и каноны, как делали при живом. Приходило к нему прощаться много народу: и боярские дети, и княжата, и гости, и другие люди, и был плач великий. Наконец митрополит велел звонить в большой колокол. Троицкие и Иосифовские старцы понесли тело великого князя на головах в переднюю избу, а оттуда на крыльцо и вынесли на площадь. Дети боярские вынесли великую княгиню Елену из ее хором в санях; позади шли князья Василий и Иван Шуйские, Михайло Львович Глинский. Василия схоронили возле отца, в каменном гробу, в Архангельском соборе»[154].
1479 год. 25 марта у великого князя всея Руси Ивана III Васильевича и Софии Палеолог родился сын Василий.
1498 год. Иван III объявил престолонаследником своего внука Дмитрия Ивановича (сына Ивана Молодого) и венчал его в Успенском соборе на царство.
1499 год. После пересмотра дела о заговоре Софии против Дмитрия Иван III нарек Василия великим князем Новгорода и Пскова, но не лишил Дмитрия прав на престол.
1502 год. Василий посажен отцом на великое княжение Владимирское и Московское, но пока не на царство, а Елену, вдову Ивана Молодого, и Дмитрия постигла опала.
1503 год. 7 апреля скончалась София Палеолог.
1505 год. 4 сентября митрополит Симон венчал в Успенском соборе Василия Ивановича и Соломонию, дочь дворянина Сабурова.
Дмитрия заковали «в железа» и бросили в темницу.
1506 год. Войско великого князя под руководством Дмитрия, третьего сына Ивана III, осуществило неудачный поход на Казань. Василий III Иванович отлучил его навсегда от государственных дел.
В августе умер великий князь литовский Александр, и Василий решил продолжить по отношению к Литве политику отца, который начал возвращать захваченные Литвой русские земли. У него даже родилась мысль занять польский и литовский престол, о чем он тайно известил Елену. Но преемником Александра стал Сигизмунд.
1508 год. Василий и Сигизмунд заключили союз. Король отказался от всех земель, отошедших к Руси при Иване III и разрешил, правда, на словах, князьям Глинским выехать из Литвы в Москву.
1509 год. В великой нужде, в тюрьме умер Дмитрий Иванович, внук Ивана III Васильевича.
С Ливонией заключено перемирие на 14 лет.
1510 год. В Москве гостила жена Менгли-Гирея Нурсалтан с царевичем Саипом. Затем она уехала в Казань, уговорила сына Махмет-Аминя не воевать с Русью.
Василий подчинил Москве Псков, ликвидировав вечевое правление и самостоятельность этой республики.
1512 год. Сыновья Менгли-Гирея, подкупленные послами Сигизмунда, осуществили несколько налетов на Русскую землю.
1513 год. Василий явился инициатором новой войны с Литвой, король которой якобы нанес оскорбление Елене, сестре великого князя всея Руси, вдове Александра. В этой войне русские одержали ряд важнейших побед.
1514 год. Русские вернули Смоленск, Василий въехал в город победителем.
Оставленный воеводой в Смоленске князь Василий Васильевич Шуйский вовремя узнал об антимосковском заговоре и казнил заговорщиков, желавших присоединения Смоленска к Литве.
В феврале в Москву приехал посол Священной Германской империи. От имени императора Максимилиана он заключил союзный договор с Россией. Вскоре, однако, отношения католической Западной Европы с православной Русью испортились.
В Москву прибыло посольство из Константинополя (Стамбула) от султана Селима, свергнувшего своего отца Баязета.
1515 год. Василий пытался с помощью султана подействовать на активного Махмет-Гирея, и в какой-то степени ему это удалось.
Умер Менгли-Гирей, верный союзник Москвы. Отношения с Крымским ханством стали ухудшаться. Власть в Крыму наследовал Махмет-Гирей.
1517 год. Между Данией и Русью был заключен союз, по которому стороны обязались помогать друг другу в борьбе Дании со Швецией и Руси с Литвой. Этот договор так и остался на бумаге.
1518 год. Умер брат Василия Семен Иванович.
1518–1519 годы. Русские войска осуществили несколько разорительных походов на Литву.
1519 год. В Казани умер Махмет-Аминь. Василий послал в Казань ханом Шиг-Алея.
1521 год. Василий окончательно подчинил Москве Рязань, послал туда воеводой Хабара Симского.
Махмет-Гирей осуществил дерзкий налет на Москву.
Между Москвой и Ливонским орденом возобновлен мирный договор на десять лет.
Василий прекратил успешную для русских войну с Литвой.
Умер брат Василия Дмитрий Иванович.
1522 год. Между Рязанью и Литвой заключено перемирие на пять лет.
1523 год. Василий подчинил власти Москвы последний самостоятельный удел на Руси, Северский, которым владел Василий Шемяка, внук Шемяки.
1524 год. Русское войско осуществило поход на Казань. 15 августа город был осажден. Казанцы молили Василия о пощаде. Он утвердил по их просьбе Сафа-Гирея ханом.
Василий построил в устье реки Суры город Васильсурск и открыл здесь ярмарку с целью нанести экономический урон Казани, где долгие годы действовала своя ярмарка.
1526 год. После того как насильно постригли в Рождественском девичьем монастыре первую жену Василия Соломонию, великий князь женился во второй раз на Елене, дочери Михаила Глинского.
Между Литвой и Русью продлено перемирие до 1533 года.
Василий послал к папе римскому Клименту VII переводчика и ученого Герасимова, изъявляя тем самым желание быть с папой римским в дружественных отношениях.
1527 год. Сын Махмет-Гирея царевич Ислам вторгся на территорию Русского государства, но воеводы, князья Одоевский и Мстиславский, прогнали его от Угры, разгромив в битве и захватив много пленных.
1530 год. Казанцы изгнали Сафа-Гирея, просили Москву поставить любого хана. Был поставлен Шиг-Алей, но казанцы его тоже изгнали.
Против Москвы выступил хан казанский Сафа-Гирей. Василий III послал на Казань крупное войско. Русские не взяли город.
У великого князя Василия и его супруги Елены родился сын Иван.
1531 год. Василий Иванович послал в Казань находящегося на службе у Москвы Еналея, брата Шиг-Алея, который в свою очередь получил от Москвы Каширу и Серпухов.
1532 год. Шиг-Алей за самовольное возобновление контактов с Казанью был лишен Василием Ивановичем обоих русских городов и сослан с женой на Белоозеро.
1533 год. Саип-Гирей посочувствовал родственнику и в знак мести осуществил поход на территорию Русского государства. Войско Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского преградило путь налетчикам.
3 декабря умер великий князь всея Руси Василий III Иванович.