— У меня мало принципов, но один из них — не платить за любовь деньгами. Лишь ответной любовью. Поэтому давайте лучше посидим и поговорим. Можете заказать хоть бутылку шампанского — вам ведь нужно поддерживать хорошие отношения с отелем. А когда появится подходящий кандидат в клиенты, вы меня оставите.
— Э, да он голубой, — наморщила нос собеседница. — Могла бы догадаться по галантерейной внешности.
— Уверяю вас, я абсолютно пурпурный.
— Что это значит?
— Разве вы не замечали, что в минуту страстной любви между мужчиной и женщиной воздух становится пурпурно-золотистым? Такая любовь похожа на пышную осень — в багрец и золото одетые леса. Неужели не замечали? Значит, вас никогда еще не любили по-настоящему, как вы того заслуживаете.
Слова лились сами собой. Эдриан уже уловил мелодию этой обворожительной, изломанной, израненной испытаниями, но вопреки всему надеющейся на чудеса женщины. Говорить с ней надо было декоративно и жеманно — чтобы она перестала жеманничать и стала естественной. Но ни малейшего намека на издевательство, упаси боже.
Елена Константиновна смотрела на него внимательно, словно только что увидела и теперь хотела разглядеть получше.
— Какой заня-атный, — повторила она. — К черту деньги. Едемте так. И вина больше не заказывайте. Лучше купите вон у того губастого коки. Больше трех юаней за пакетик не давайте, а то они любят драть с иностранцев.
— Три юаня? Так дешево?
— Это Маньчжурия. Здесь за наркоту не сажают, потому и дешево. Бери такси, едем.
Кажется, Елена Константиновна решила больше не изображать блоковскую незнакомку. Она взяла спутника под руку, повела к выходу.
— Давай возьмем не такси, а велорикшу, — предложил Эдриан. — Хочется туземной экзотики.
Такой у него был уговор с Масянь: он делает что хочет, но под ее присмотром. Шустрая напарница где-то раздобыла трехколесную повозку с кожаным балдахином и мягким сиденьем.
Сели, поехали.
— Расскажи мне про себя. Только без вранья, ладно? — попросил он под мерное стрекотание велосипедных колес. — В тебе, правда, чувствуется загадка. Ты всего на четыре года старше меня, а такое ощущение, что видела и испытала в сто раз больше. Не удивляйся, я угадываю женский возраст по морщинкам в уголках глаз. Тебе двадцать семь.
— Прямо очень занятный. И ему действительно интересно, — удивленно сказала Елена Константиновна. Как у многих одиноких людей у нее привычка разговаривать с собой вслух, подумал Ларр.
Улыбка на бледном лице стала горькой.
— Ну, гляди, сам напросился. Если шлюха начинает жаловаться на судьбу, нашу сестру уже не заткнешь.
— Ты не шлюха. Просто жизнь жестоко с тобой обошлась.
Елена Константиновна погладила его по щеке.
— Ты милый. Поэтому пожалею тебя. Не буду портить наш пурпур нытьем, а то разнюнюсь. Жизнь жестоко обошлась со всеми нами, харбинскими русскими. Жили не тужили до тридцать первого года, а потом пришел японский волк, дунул, и разлетелась наша соломенная избушка, всех раскидало кого куда. Таких, как я, много. Оказываешься на улице, без куска хлеба. Предлагают контракт: кров, деньги, защита. Сажают кого на опиум, кого на героин, кого на коку. А потом выпускают, но ты уже, как собака на поводке. Была барышня Леночка, стала Рэна-байсюнфу. «Байсюнфу» по-японски…
— Я знаю. — Он приобнял ее, осторожно смахнул слезинку, чтоб не потекла краска. — Всё можно исправить. Иногда это очень трудно, но всегда можно.
— Тинься! — тронула Елена Константиновна за спину лже-китайца, и Масянь притормозила, а Ларр запомнил полезное слово, которое несомненно означало «стой» или «стоп». В цепкой памяти Эдриана уже образовался небольшой китайский глоссарий, ну а большинство надписей он и так понимал, иероглифы-то такие же, как в японском.
Сделал вид, что сует рикше в карман деньги (на самом деле ткнул в ладонь кукишем), пошел за дамой к небольшому аккуратному дому, окруженному садом. Масянь завертела педалями, умчала. Надо думать, не в дальнюю даль.
Перед дверью Елена Константиновна вдруг перешла на английский:
— Не хочу во время любви говорить по-русски. Это язык нытья и печали.
— Как прикажете, мисс.
В коридоре Эдриан хотел ее обнять, но она отстранилась.
— Нет уж, раз ты не клиент, а любовник, я сама решу когда. Ты купил коки? Давай заправимся. Мне уже пора. Поводок становится всё короче.
Квартирка у «байсюнфу» (по-японски это «покупная женщина») была опрятная, хорошо обставленная, но какая-то безжизненная.
Оба вдохнули белого порошка. Елена Константиновна снова повеселела.
— Разыграем сцену, — объявила она. — Вообразим, что мы молодожены и у нас медовый месяц. Мы посидели в баре, вернулись в свое уютное гнездышко.
— Давай. Хотя тут не очень уютно. Ты ведь здесь не живешь?
— Наблюдательный, — шепнула она ему в ухо. — Это квартира для свиданий, мне ее снимают. Но мы сделаем вид, что это наш дом. Ну пожалуйста…
— Дорогая женушка, — включился в игру Эдриан, — я сгораю от страсти. Зачем мы вообще куда-то отсюда уходим? У нас же медовый месяц, его надо проводить в кровати!
— Ах, разве можно заниматься этим при свете дня? Подождем до ночи, как все приличные пары, — оттолкнула, а в то же время и притянула его к себе Елена Константиновна. — Когда я была барышней Леночкой, я часто фантазировала, что выйду замуж — примерно за такого, как ты. Мы будем гулять вдвоем, делать покупки, ходить в театры — и все будут на нас любоваться, а женщины завидовать. Странно, но про постель я вообще не думала. Воображала что-то нежное, благоуханное и непременно в сумраке. Девушки такие дуры…
Язык у нее немного заплетался, зрачки были расширены.
— Как хорошо ты слушаешь, — опять перешла она на шепот. — Хочется всё-всё тебе рассказать. Даже то, чего нельзя. Может, и расскажу. Потому что ты ужасно милый. Но сначала обними меня.
Потом всё было очень славно, электричество ходило волнами от полюса к полюсу, кровать скрипела и трещала, на тумбочке звякал хрустальными шариками светильник.
— Что ты мне собиралась рассказать? — спросил Эдриан, когда воздух перестал быть пурпурным, и сердце снова забилось ровно.
Но разнеженная любовью и кокаином Елена Константиновна не ответила. Она спала.
Эдди был готов поспать всегда, но только не после любви. После любви положено покурить. Наркотики, как и алкоголь, на него не действовали — разве что начиналась мигрень. Такая уж странная особенность организма. Может быть, разряд молнии, пронзивший Эдриана еще в утробе, навсегда нейтрализовал все иные стимуляторы.
Чтоб не тревожить дымом сон возлюбленной, Ларр тихонько поднялся, закурил у открытого окна. Оно выходило в сад.
— План “D”, говоришь? — раздался снаружи голос Масянь.
Чертыхнувшись, он прикрыл створку. Пошел курить в ванную.
Она была превосходная, с экстравагантной фаянсовой купелью в виде бутона — видимо, предназначалась не только для водных процедур.
Одним из самых любимых времяпрепровождений Эдриана был покурить в горячей, ароматной пене. Он открыл краны, выбрал среди множества флаконов и бутылочек лавандовую соль, женьшеневый релакс-эликсир и вскоре уже блаженствовал, пуская к потолку аккуратные дымные колечки.
Из комнаты донесся возглас. Кажется, Елена Константиновна проснулась.
— Я здесь! — крикнул Эдди. — Присоединяйся.
Никакого ответа. Странно.
Позвал еще раз. Опять ничего.
Тогда вылез, накинул на мокрое тело дамский халат, выглянул.
Спит. Да еще накрылась с головой одеялом.
Снова возгласы. А, это из-за окна. Ларр подошел посмотреть, что там происходит.
Это мычала и рычала Масянь. Двое мужчин в черном пригибали ее к земле, держа за вывернутые руки. Третий, тоже в черном, наводил пистолет.
Масянь проделала акробатический переворот «сансара», высвободилась. Двинула левого в нос локтем, правого кулаком в пах — этот двойной удар по диагонали, Эдди знал, называется «косой дождь». Масянь любила красивые названия.
Третий черный выстрелил два раза. Обе пули попали в голову. Масянь опрокинулась на спину. На лице вместо глаз было две красных дырки.
Ларр закричал.
Двое согнутых не обернулись, они кряхтели от боли, но стрелявший быстро дернул головой. На Эдриана смотрели узкие, неистовые глаза. Под куцыми, а-ля Чарли Чаплин усишками щерились желтые зубы.
Захлопнув окно, Ларр кинулся к кровати.
— Вставай! — закричал он. — Быстрей!
Елена Константиновна не могла не услышать выстрелов, но осталась неподвижной.
Он подбежал. Сдернул одеяло. Замер.
Сначала увидел широко открытые остановившиеся глаза и только потом рассеченное горло, залитое кровью тело, крест-накрест взрезанный живот. Тут же лежал и нож с широким крюкообразным лезвием.
Скорее опустил одеяло. Понял, что уснул в горячей ванне и видит кошмарный сон.
В дверь требовательно стучали. Зычный голос крикнул:
— Кайфан, цзиньтя!
Полиция! Услышала выстрелы! Слава богу!
Он метнулся к двери, открыл.
Трое в форме.
— Там… там… — задыхаясь, показал Ларр на окно.
Первый, офицер, оттолкнув его, бросился через комнату. Эдриан — за ним.
Маньчжурский полицейский
Но под окном никого не было. И люди в черном, и Масянь исчезли. Ларр тряхнул головой — проснуться, проснуться!
Сзади что-то кричали по-китайски.
Один из полицейских стянул с лежащей одеяло, показывал пальцем на окровавленное тело.
Офицер наставил револьвер на Эдриана:
— Руки за спину! Вы арестованы!
Сзади подошли, замкнули на запястьях наручники.
Всего минуту назад Эдриан находился в лавандовом раю и вдруг провалился в ад.
Божий одуванчик
— Ну вот, официальная часть закончена, — с удовлетворением сказала капитан Жильцова, когда протокол был составлен и милиционеры выставлены за дверь — даже не приказом, а коротким, пренебрежительным жестом наманикюренной руки. Служивые тут же взяли под козырек и испарились.