— Вы, ребята, тоже пойдите пока на кухню, покурите.
Вышли и оперативники. Две женщины остались вдвоем. Третья, мертвая, лежала на полу раскинув руки. Милиционеры на нее пугливо посмотрели, но трогать не стали.
— Теперь американское консульство биться за вас не станет. Убийца юной хорошенькой девушки с чистым взглядом для США — ненужный embarrassment. Потом придет наш фотограф и снимет бедняжку в этой трогательной позе. Если дело дойдет до газетных снимков. Но может и не дойти. Это зависит исключительно от вас, Мария Адриановна. Имеется другой вариант. Мы с вами становимся друзьями, и эта неприятная история растворяется в воздухе. Вы благополучно возвращаетесь на родину.
— И делаюсь советским агентом?
— Не советским, а моим. Личным. Делиться вами я ни с кем не собираюсь. Ни в какие наркоматовские картотеки вы не попадете.
— И что же, вы утаите меня от вашего начальника Фриновского? — скептически спросила Мэри. Ну-ка, как она отреагирует?
Красотка не разочаровала. Немного удивилась:
— Вы знаете, кому подчинены особые группы? А мы-то уверены, что являемся тайной за семью печатями. Очень интересно. Потом расскажете откуда вам это известно. Нет, Мария Адриановна, я вас буду лелеять исключительно для самой себя. Даже Михаил Петрович про нашу дружбу не узнает. Иначе он заграбастает вас в его личную картотеку. Вы будете моя и только моя. Поверьте, со мной намного приятней, чем с ним.
Мэри немного расстроилась.
— Да чем я так уж ценна? Я не государственный служащий. Доступа к секретной информации не имею.
— Не скромничайте. Вы — кадр огромной ценности. Вы руководите одним из лучших в мире сыскных агентств. Когда мне понадобится что-то выяснить, или кого-то найти, или что-нибудь интересное провернуть за границей, в моем распоряжении будет не агент-одиночка, а высокопрофессиональная структура. В качестве гарантии вашей лояльности у меня останутся материалы дела об убийстве, только в этом случае мы раскроем его не по свежим следам, а некоторое время спустя. Но все неопровержимые доказательства — ваши отпечатки на шприце с ядом и прочее — в запросе об экстрадикции убийцы Госдепу представим. Будут и еще кое-какие дополнительные предохранители.
— Нет, — отрезала Мэри. — «Ларр инвестигейшнз» — дело всей моей жизни. Превратить фирму в советскую агентурную сеть я не позволю.
Жильцова кивнула.
— Я и не ждала, что вы сразу согласитесь. Что ж, у вас будет время подумать. — Громко позвала: — Ребята! Действуем по плану. Везите ее в Санаторий. Это хорошее место для уединенных размышлений, Мария Адриановна. Я вас навещу, когда вы созреете. Пока же прощаюсь. Много дел.
Арестованную увезли на мощном «бьюике-роудмастере», который на светофорах не останавливался, а наоборот ускорял ход, порыкивая сиреной. Мэри сидела сзади между Брюнетом и Клайдом. Руки скованы, охранники настороже. Рулил Бритый, посверкивал голой макушкой. Все молчали.
Мэри мысленно подводила промежуточные итоги операции «Акселератор». Она продвигалась с отклонениями от намеченного фарватера, но общий курс был правильный. Вместо Бокия появился другой выход на генерала Фриновского. Жильцова — несомненно контакт очень высокого уровня. Видно и по ней самой, и по ее помощникам, и по «бьюику». Посмотрим, что это за Санаторий. От чего там лечат, где он находится.
Но где находится заведение с интересным названием, Мэри не узнала. На широком проспекте ей натянули на голову полотняный мешок. Осталось только высчитывать время пути.
Машина ехала двенадцать минут со скоростью шестьдесят, потом (очевидно по шоссе) восемь минут на восьмидесяти и еще семь минут небыстро, подпрыгивая на ухабах грунтовки. Остановилась. Требовательно погудела клаксоном. Скрип железных ворот. Прибыли.
Какое-то ближнее Подмосковье.
Шелест шин по асфальту.
Справа потянули за рукав.
— Выходим.
Пригнули голову, чтоб не стукнулась. Поставили на ноги. Держат с двух сторон.
Пахло свежим загородным воздухом, хвоей. Щебетали птицы.
Шаги.
Ласковый, с протяжцей голос:
— Ну показывайте, показывайте, кого вы мне привезли.
С Мэри сдернули мешок. Она прищурилась от яркого солнца.
Двор, замкнутый высокой каменной стеной. Трехэтажная усадьба с колоннами. Брюхастенький мужчинка в кителе без знаков различия с любопытством смотрел на арестантку снизу вверх.
— Я думал, монстра какая, а это бабуля божий одуванчик. Что ж вы, звери, ее в наручники-то? Отомкните, отомкните. У меня Санаторий, а не тюрьма. Ты ведь брыкаться не будешь, голуба? Мы с тобой отбрыкались, наше дело стариковское.
Это было сказано с добродушной улыбкой на пухлом, морщинистом лице.
Щелкнули наручники. Мэри потерла помятые запястья.
— Вы езжайте себе, ребятки. Верочке я позвоню, когда пациентка вылечится. Думаю, много времени не понадобится.
Он приобнял Мэри за плечо мягкой кошачьей лапой. Повел.
— Давай знакомиться, милая. Ничего, что я на «ты»? Вы мне все тут как родные. Звать меня Никита Никитич, служу я в Санатории комендантом. Можно просто «Никитич», по-домашнему. А ты мне свое имя не называй, это мне ни к чему. — Голос был сладкий, с причмокиванием. Как у вурдалака, примеривающегося вонзить клыки в артерию. — Называться ты у нас будешь Восьмая, по номеру палаты. Заведение у нас малюсенькое, всего-то восемь палат и есть. Четыре на первом этаже, четыре на втором.
Поднялись по ступенькам к массивным, тараном не вышибешь, дверям. Окна отливали тем особым, чуть матовым оттенком, какой бывает у толстых, пуленепробиваемых стекол. Потому и без решеток, догадалась Мэри.
— Я это, я, отворяй, — сказал комендант в заслонку с дырочками.
Двери крякнули, разъехались. Ого, автоматика. Впечатляющий уровень техники для бедной, отсталой страны, подумала Мэри. Но в сферах, считающихся важными, русские не скупятся. Взять то же метро. Нет, определенно я вышла на правильный уровень.
Про то же заговорил и Никитич.
— У нас образцово-показательное заведение. Всё по высшему разряду. Сейчас тебя досмотрят, оформят, а я тебе расскажу.
Завел в комнату, похожую на кабинет врача. Всё белое. Молчаливый человек в крахмальном халате и резиновых перчатках быстро и очень профессионально прощупал на Мэри одежду. Личный досмотр, инвазивный, произвел без раздевания — просто поднял платье, залез, всё прощупал. Мэри поморщилась, но стерпела.
На стол легли изъятые предметы: расческа (в ней игла); носовой платок (пропитан усыпляющим препаратом, который активизируется при смачивании); очки (при необходимости дужки превращались одна в отвертку, другая в сверло); часы «ролекс» (в корпусе пилка). Крахмальный ничего не упустил.
Жалко, что отобрали туфли. Там в каблуках тоже имелось кое-что полезное. Взамен пришлось обуться в кожаные тапочки.
Всё это время комендант не затыкался.
— В палату я тебя после отведу. Сначала устрою небольшую экскурсию. У нас порядок какой? К каждому новому пациенту мы с дорогой душой. Селим на второй этаж. Условия там мировые, всем нравится. Ну а если человек серьезно болеет и выздоравливать не хочет, тогда, делать нечего, спускаем на первый. Там даже койки нету. На голом полу, по-собачьи спят. И нужду тоже справляют по-собачьи, в дыру. И водят на лечебные процедуры. Ты закончил, Лёш? В опись вещички включи. После, когда выписываться будешь, всё вернем, милая. Не беспокойся.
Снова вывел в вестибюль. Показал на железную дверь.
— Палаты первого этажа вон там. Лучше тебе туда не попадать. А сейчас в подвальчик заглянем. Чтоб ты получила представление о лечебных процедурах. С нашим главврачом познакомлю.
Спустились по лестнице. Откуда-то доносилось монотонное мычание.
Никитич толкнул дверь.
Полутемный коридор с низким потолком. Затхлый, сырой запах. Мычание стало громче.
Комендант постучался в комнату с табличкой «Процедурная».
— Кондрат Парменыч, это я! Можно?
— Угу, — ответили с той стороны. Лязгнула щеколда, открылась створка.
Сумрачное помещение заполнял глухой стон, полный долгой, изнуренной муки.
Хмурый очкастый человек в кожаном фартуке посторонился. Под фартуком была только майка. Изо рта торчала дымящаяся папироса.
— Ну как? Не дошел еще? — спросил Никитич. — Я на минутку. Только покажу гражданочке, как вы работаете.
С крюка, закрепленного на потолке, на веревке свисал вниз головой голый человек, мужчина. Страшные звуки издавал он. Капала кровь. На полу поблескивала темная лужа.
— А? — «Главврач» вынул из ушей затычки. — Про этого что ли? Кряхтит пока. Ничего, мне торопиться некуда. Хемингуэя вот читаю. Пьеса «Пятая колонна». Сильная драматургия.
Кивнул на раскрытую книгу.
— Кондрат — человек интеллигентный, — шепнул комендант. — Огромный опыт, ангельское терпение. Лечит самые тяжелые случаи. Но лучше тебе с ним не знакомиться. Это уж от тебя зависит… — И «Главврачу», снова сунувшему в уши затычки: — Ну, работайте, работайте. Не будем мешать.
Второй этаж, тоже запиравшийся на железную, тюремную дверь, выглядел по-гостиничному. Ковровая дорожка, пейзажики на стенах. Охранник за столом, под абажуром, был похож на коридорного. Правда, номера — два слева, два справа — не по-гостиничному заперты на засовы.
— Вот оно, твое гнездышко. Входи, лапушка, не робей. Тебе понравится.
Никитич галантно пропустил ее вперед.
Комната выглядела совсем по-домашнему. Даже с кружевной салфеточкой на столе и горой подушек на кровати. Единственной странностью был унитаз, стоявший прямо у стены, между окон — чтоб был виден снаружи через глазок. Необычны были и сами окна — с зарешеченными форточками. В самих-то окнах наверняка невыбиваемые стекла. Одним словом, тюрьма тюрьмой, только с претензией на уютность.
— Переночуешь на мягоньком, утром покушаешь, питание у нас отменное. А в десять ноль-ноль я к тебе наведаюсь. И задам один-единственный вопрос: звонить товарищу Жильцовой, что ты согласна, или не звонить. На что согласна — мне знать не положено, да я, упаси боже, и знать не желаю. Не расстраивай меня, старика, Восьмая. Соглашайся. Не то переселишься на первый этаж. Два денька поспишь на полу, походишь в дырку. Если и тогда не надумаешь — познакомишься с Главврачом по-настоящему. Поняла?