— Он и есть гадина, — успокоила ее Мэри. — У меня к Фриновскому тоже счет имеется. После про него поговорим. Вы продолжайте.
— Короче выходит приказ 20–07: с семьей за рубеж больше не посылать. Кто едет в загранку — семью в «карантин» на всё время командировки. Сейчас срочно дом отдыха «Красный Бор» оборудуют. Там условия «люкс», но тоже КПП, охрана, колючая проволока по стене. Я самая первая под приказ попала, поэтому меня пока что сюда, в Санаторий. Сижу, со скуки подыхаю. Гулять только вокруг дома, по часам. На ночь в номере запирают. Кормежка, правда, на уровне и еще можно раз в неделю продуктовый заказ делать, но даже радиоточки нет! Главное, я так обрадовалась. Думала, через Париж поедем, да и в Мадриде, говорят, хоть война, магазины работают, всё есть. А вместо этого… — Фанни горько махнула рукой. — Вы-то куда должны были ехать?
— В Соединенные Штаты.
— Ух ты. Вот обида-то. А всё Фриновский, перестраховщик.
— Ничего. Его скоро переведут в наркомвоенморы. Все говорят.
— А толку-то? Он не дурак. Свою личную номенклатуру нипочем не отдаст. Будет двумя наркоматами вертеть. Его сам Ежов боится, — перешла на шепот Фанни. — Газеты пишут про «Ежовы рукавицы», а настоящая рукавица — Фриновский и держит товарища Ежова вот так. — Она сжала пухлый кулачок. — И не выпустит, можете быть уверены. Давай на «ты», чего мы цирлихи разводим? Нам тут вместе бедовать.
— Давай. Ты с Фриновским лично знакома? Общалась?
— С ним пообщаешься. Глянет — мурашки по коже. Я при нем прямо цепенею вся. Зяма даже ругается потом: хоть бы слово сказала.
— А в гостях у него бывала?
— Шутишь? У него никто из наших не бывает.
— Даже Жильцова? — осторожно спросила Мэри.
— Кто?
И стало ясно, что тратить время на жертву приказа 20–07 больше незачем.
— Ладно, познакомились и пойду. Завтра поболтаем. Спокойной ночи!
— Засов только запри. Дежурный вернется, заметит — ругаться будет.
Остался номер 7. Там не спали. Через глазок было видно: кто-то долговязый, сутулый сидит у стола, низко опустив лохматую голову, ерошит волосы.
На лязг человек нервно дернулся. Уставился воспаленными, расширенными от ужаса глазами, хотя, казалось бы, что страшного в приличной пожилой даме?
— Вы кто? Зачем? — быстро спросил Седьмой.
Вскочил, попятился к стене.
— Я знаю, кто вы и зачем вы пришли! Я про вас слышал! Вы «Медсестра Смерть»! Вы делаете спящим укол, чтобы они не проснулись! Говорят, что вы молодая, а вы старая!
— Так говорить невежливо, — укорила его Мэри, приближаясь.
Ненормальный (а похоже, что это был псих) совсем вжался в угол.
— Но я не сплю, не сплю! Я ночью никогда не сплю! Уходите! И скажите ему, что Зиккуратов никогда, никогда не даст на него показаний! Я пообещал Фриновскому, иначе он меня убил бы. Но я верен товарищу Ежову! Честное слово старого чекиста! Напомните товарищу наркому, как Зиккуратов разоблачил перед органами собственного брата, и Николай Иванович сказал: «Вот поступок настоящего коммуниста». Скажите, пусть он заберет меня отсюда! Меня держат здесь незаконно! Арест не оформлен! Фактически меня похитили! Сняли с поезда, когда я ехал в отпуск! Я могу дать такие показания против Фриновского, что товарищ Ежов его в порошок сотрет!
Нет, не псих. Очень запуган, находится в стрессе.
— Я не виноват! Фриновский устроил мне провокацию! Через свою Жильцову! Она страшный человек! Скрытый враг, я уверен!
Похоже, это наконец тот, кто мне нужен, подумала Мэри. Что ж, «Медсестра Смерть» так «Медсестра Смерть». Видимо это какая-то особа, которая убирает заключенных, если наркому Ежову почему-либо нужно от них по-тихому избавиться. А может быть, это просто страшилка, которой запугивают себя сотрудники НКВД. В ведомствах, сеющих ужас, обычно работают люди, которые сами трясутся от страха, пугаются собственной тени.
Она села к столу.
— Хорошо. Но мое решение будет зависеть от вашей откровенности. — Вспомнила полезную фразу из кино, которое видела на пароходе «Андрей Жданов»: — От того, готовы ли вы разоружиться перед органами.
— Я готов, готов! Я против органов не вооружался!
— Сесть сюда. — Мэри указала стул напротив. — Соблюдем формальности. У меня стопроцентная память. Потом слово в слово запишу в протокол. И передам лично Николаю Ивановичу.
Старый чекист и настоящий коммунист выполнил приказ с такой скоростью, что чуть не опрокинул стул.
— Спасибо! Спасибо! Спрашивайте! Я всё как на духу!
— Имя, анкетные данные.
— Капитан госбезопасности Зиккуратов Семен Левонович, 1900 года рождения, член ВКП(б) с 1921-го, последняя должность — замначальника секретариата наркомвнудела.
— Расскажите о ваших вражеских отношениях с комкором Фриновским.
— У меня нет с ним вражеских отношений! Слово большевика! — Зиккуратов хлопнул себя ладонью по груди — наверное, у него там лежал партбилет. — Я ехал в отпуск, в Цхалтубо. Сел в купе. Вошла Жильцова со своими головорезами из Особотдела. Стали обыскивать. Распороли мне френч. И вынули оттуда какую-то бумагу. Сами ее туда наверняка и зашили! На бумаге моим почерком шпионское донесение в турецкую разведку. Я же по национальности ассириец, вот они и пришили мне статью 58.3. Жильцова говорит: «Выбирай. Или отправишься на конвейер, зубами плеваться, или поедешь в санаторий припухать». Я, конечно, выбрал санаторий. Я же не знал, что это у Второй особгруппы такая тайная тюрьма. Они чего от меня хотят? Чтобы я дал компрометирующие показания на товарища наркома как лицо, ведающее его личной перепиской. На случай, если товарищ нарком вступит в конфликт со своим первым замом по поводу нынешней кадровой перестановки. Фриновский ведь хочет и наркомвоенмором быть, и особгруппы из рук не выпустить. Товарищ Ежов даже не представляет, чем у Фриновского Вторая особая занимается! Я только тут, на допросах у Жильцовой, понял.
— Так расскажите.
— Слушаюсь. Ну, про Первую особую группу майора госбезопасности Энтина известно. Создана для спецопераций за рубежом, все кадры идут по высшей категории секретности, картотека только у начальника Управления госбезопасности — самого Фриновского. И есть Вторая особая группа, капитана Жильцовой. Считается, что она обеспечивает защиту органов от внутренних врагов. А на самом деле, теперь-то я понял, это личная разведка Фриновского. Через нее он проделывает всякие темные дела. Собирает компромат на высший комсостав органов и, я уверен, на руководителей партии и правительства. Это у Фриновского называется «добыть гарантию». Вот они через меня «гарантию» на товарища Ежова и добывают. Если вы меня отсюда вытащите, я дам чистосердечные: что всё, написанное моей рукой, было мне продиктовано Жильцовой под угрозой пытки. И про мои гомосексуальные отношения с товарищем наркомом, и про его сейф с драгоценностями, и про нехорошие слова в адрес товарища Сталина. Вы скажите Николаю Иванычу, что про сейф они знают, его очистить надо.
Достаточно, сказала себе Мэри. Картина ясна. Отдохнула в Санатории и хватит. Пора приступать к делу.
— Всё доложу, — сказала она, поднимаясь. — Ложитесь спать. Сегодня укола не будет.
От облегчения бедняга разрыдался, а Мэри вернулась к себе.
Наклонилась над лежащим охранником. Тот уже очнулся. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Он часто-часто моргал, она составляла мнение.
— Ты неглуп, — сказала Мэри. — И не трус. Умирать не хочешь. А придется.
Вздрогнул, задергался.
— Нет, я тебя убивать не стану. Зачем? Просто оставлю здесь связанным. Тебя расстреляют свои. За то, что ты дал мне сбежать. У вас ведь тут других наказаний нет. Единственный твой шанс спасти жизнь — бежать вместе со мной. Если согласен — кивни.
Кивнул после короткой паузы. Действительно неглуп.
Она вынула кляп.
— Три вопроса. Первый: как выбраться с этажа? Я сейчас осмотрела дверь и не поняла, как она открывается. Второй: как выбраться из дома? Внизу постовой, да и с выходом, полагаю, тоже непросто. Третий вопрос: как выбраться с территории Санатория? После того как мы окажемся снаружи, ты свободен.
— Вы кто? — сипло спросил связанный. — Троцкистка? Нет, наверно шпионка. Удар профессиональный.
— Шпионка. Американская.
Это сообщение его обрадовало.
— Возьмите меня с собой, а? Хоть в Америку, хоть куда. Я вашим пригожусь. Я много чего знаю. Колодяжин моя фамилия. Сержант госбезопасности.
— Не возьму. Но отпустить отпущу. Беги подальше, прячься. Авось не найдут.
Она развязала его.
Сержант вздохнул. Сказал, потирая онемевшие руки:
— Система тут такая. Ночью изнутри этажную дверь не откроешь. Только снаружи, старший дежурный. Он круглосуточно внизу сидит, вход стережет. Если ЧП, я его по телефону могу вызвать.
— Уже неплохо. Вызывай. Я его уложу. Выйдем и с этажа, и из дома.
— Нет, из дома не выйдем. На ночь выход запирают еще и снаружи. Открыть может только комендант. Старший дежурный ему звонить должен.
— А ты коменданта вызвать можешь?
— Нет, только старшего.
— Что ж, значит, он вызовет.
— Не, — качнул головой сержант. — Сегодня Омельченко. Он тупой. Сдохнет, но не позвонит.
Мэри задумалась.
— Оружие твое где?
— Внутри объекта не положено.
— Жаль. Окна всюду непробиваемые и, конечно, не открываются?
— Само собой.
— Ладно. Пойдем, вызовешь Омельченко. С тупыми я тоже умею разговаривать.
Перед тем как позвонить, Колодяжин немного помедлил. На всякий случай Мэри держала кулак «трилистником»: три согнутых средних пальца выставлены вперед. Удар получается максимально точный, сфокусированный.
Но сержант не подвел. Он действительно был не дурак.
— Мирон, чего-то мне того… — хрипло просипел он в трубку. — …Плывет всё… Голова огнем… Съел что-то, не знаю… Или болезнь какая… Вырублюсь сейчас…
И уронил трубку, чтобы стукнулась о стол. Послышался быстрый голос, говоривший что-то неразборчивое. Потом гудки.
— Сейчас прибежит. Мне что делать?