фировал им всё подряд — тренировался).
Третий урок — химия и медицина. Яды, реактивы для дешифровки-расшифровки, усыпляющие и, наоборот, мобилизующие препараты, экстренное самолечение и хирургические операции на себе, импровизированный допрос с пытками при отсутствии специнструментов. (Всё кроме ядов и пыток пригодится).
Четвертый урок, самый занятный, — гримировка и изменение внешности. (Этими изысками Эдди занимался с особенным удовольствием).
После занятий, почти каждый вечер, Доихара возил «дорогого ученика» ужинать, и это был пятый урок, урок «Ямато-дамасии» — «бесстрашного, дерзкого и неукротимого японского духа», которым должен был проникнуться Эдди. Вообще-то к традиционным японским ценностям эти наставления имели довольно отдаленное отношение. Генерал преподавал молодому человеку «Доихара-дамасии», свою собственную философию.
— Тому, что ты должен уметь в этом мире, тебя научат инструкторы, — говорил онси. — Я научу тебя этот мир понимать.
И учил. Эдриан внимал урокам с интересом.
За ужином во французском ресторане, потягивая «шабли», генерал рассуждал о закате Запада и восходе Востока, что естественно и неизбежно, ибо таково движение Солнца.
— Запад привык пренебрежительно относиться к Востоку, недооценивать его, принижать, а то и вовсе игнорировать. Они всегда уверены, что самые главные события происходят у них. То же и сейчас. Их газеты подробно описывают маленькую войну в Испании, на которой погибло максимум триста тысяч человек, и почти ничего не пишут о войне в Китае, где жертв никто толком не подсчитывает, а это миллионы и миллионы. Да разве дело в количестве жертв? Дело в том, что настоящий тайфун, разметавший весь мировой порядок, зародился здесь, а они этого даже не поняли. Великие потрясения начались не в 1914 году и не в 1917-м, а в 1911-м, когда грянула китайская революция и рухнула Цинская империя. Тайфун с тех пор не стихал. Они там у себя после Испании будут грызться еще несколько лет, перекроят границы, да и успокоятся, а Китай, придя в движение, уже не остановится, пока не превратит в Поднебесную весь мир. Здесь всё происходит небыстро, Китай торопиться не умеет. Пройдет еще сто или даже двести лет, прежде чем Париж, Москва и Нью-Йорк перейдут на иероглифы, но это исторически неизбежно, и находиться у истоков этого грандиозного процесса — великая, пьянящая миссия. — Когда Доихара произносил эти слова, глаза у него действительно затуманились, как будто он пил не легкое белое вино, а водку или крепкий сётю. — Мы, японцы, воюем не против Китая, мы сражаемся за Китай. Мы сольемся с Китаем, мы станем его частью, его аристократией и элитой. Мы зарядим это огромное инертное тело нашим духом, нашей волей, нашей энергией. И не думай, мальчик, что ты для нас чужой, если у тебя круглые глаза и желтые волосы. Родство мы определяем не по крови, а по духу. Когда ты проникнешься Ямато-дамасии, ты перестанешь быть Эдрианом Ларром, ты превратишься в японца. Как во времена первого сёгуна Иэясу англичанин Вильям Адамс превратился в самурая Андзина Миуру. Ты ведь знаешь, что в знаменитых династиях актеров Кабуки, или великих мастеров, или главарей якудза титул передается не родным, а приемным сыновьям. Все эти Дандзюро Десятые и Канэнобу Восьмые — сыновья не по метрике, а по таланту. Будь упорен, тверд духом, талантлив, и кто знает? Может быть, ты станешь Доихарой Вторым.
Носитель Ямато-дамасии
В этом месте прочувствованной речи у впечатлительного Эдди сами собой сузились глаза, а на лице появилось выражение свирепой сосредоточенности, подобающей настоящему самураю.
В немецком биргартене, за пивом и сосисками с кислой капустой, генерал философствовал о политиках-романтиках и политиках-прагматиках.
— Только недалекие люди считают, что в мире сейчас столкнулись две системы: ультралевая и ультраправая, а оппортунистический капитализм оказался между двух огней. Дело не в идеологиях, дело опять-таки в духе. Противоречие между Гитлером и Сталиным не в том, что первый — нацист, а второй — коммунист. Гитлер — романтик, мистик, который намерен перестроить мир в соответствии со своими фантазиями. Сталин же прагматик, он порвал с романтизмом Ленина и Троцкого, он приспосабливает свои планы и намерения к реальности. Это подобно столкновению Инь и Ян, огня и льда. Кто победит? О, это будет зависеть от множества обстоятельств. От того, на чьей стороне окажется негорячий и нехолодный Запад. От того, насколько испепеляющим будет германский огонь и растает ли от него советский лед. А больше всего это будет зависеть от нас, японцев. У нас, мой мальчик, тоже романтики ведут бой с прагматиками, и кто возьмет верх, пока неизвестно. Вот кто, по-твоему, я — романтик или прагматик?
— Прагматичный романтик.
— Ошибаешься. Я романтичный прагматик. Нужно быть железно прагматичным в стратегии и воздушно фантазийным в тактике. — Генерал дунул на пену в кружке. — Легким, как эти пузырьки. Все задачи, которые я ставлю, достижимы. Я не гонюсь за химерами. Наши токийские романтики хотят поймать журавля в небе — победить Америку. Очень рискованное предприятие. Если Япония в него ввяжется, будет игра в уланскую рулетку. Ты — моя инвестиция в эту авантюрную эскападу, если она осуществится. Я чувствую в тебе задатки выдающегося игрока. Может быть, ты станешь той золотой крупинкой, которая упадет на чашу весов и склонит их в нашу сторону. Но сегодня все мои усилия направлены на то, чтобы Япония не гонялась за журавлем, а съела синицу — Россию. Медведь повернут к нам своей толстой, плохо защищенной задницей. Основные силы нашей армии расположены здесь, в Маньчжурии. Всего-то и нужно — скоординировать действия с Германией, и мы задерем медведя с двух сторон. Я только что провел операцию, которой очень горжусь. Я продемонстрировал токийским скептикам, что русская синица у нас на ладони, надо только сжать пальцы. А ты, вернувшись в США, обеспечишь меня дополнительными аргументами: будешь поставлять нам сведения о мощности американской экономики, о возможности ее быстрого перевода на военные рельсы, о прочности американского патриотизма. Ты ведь не хочешь, чтобы Америка стала объектом нашего нападения?
— Не хочу, — честно ответил Эдриан.
— Ну так помоги и Японии, и Америке. Помоги мне. Наша с тобой задача — не дать нашим кретинам-романтикам развязать войну с Америкой. Надо развернуть Японию лицом к Сибири.
Ларр проникновенно кивал, внутренне восхищаясь сенсеем. Большой начальник не жалел времени и усилий, чтобы эмоционально и психологически привязать к себе малозначительного молокососа. Разговаривал с ним не как с агентом, а как с единомышленником и равноправным соратником. Можно не сомневаться, что точно так же Доихара выстраивает отношения со всеми кадрами «Золотого фонда». Выкладывается на сто процентов, по-японски. Зато потом, подкупленные доверием и уважением такого человека, они становятся не агентами спецслужбы, а агентами лично Доихары. Любимыми учениками своего дорогого онси.
— Могу ли я спросить, что это за операция, которой вы гордитесь, сенсей? — спросил Эдриан. — Как вам удалось заполучить русскую синицу?
— Ты ничего не упускаешь. Молодец, — похвалил его Доихара. — Завтра мы ужинаем в русском ресторане. Увидишь сам.
— Это тоже урок. Важный, — сказал генерал следующим вечером в машине. — Ты увидишь, что в моем «Золотом фонде» не только ученики и вовсе необязательно любимые. Еще есть агенты, которых я высоко ценю за полезность, хотя по-человечески они мне могут быть отвратительны. Запомни, мой мальчик: если нужно выбирать между пользой для дела и приятностью для души, всегда выбирай пользу. Это залог успеха. Когда некто высокополезный оказывается еще и мил твоему сердцу — как ты мил мне — это щедрый подарок Кармы, так его и воспринимай. Но полезность на первом месте. Рюсикофу, которого я тебе сейчас покажу, в прошлой инкарнации был скорпионом, а в следующей родится мышью. Но бывают ситуации, в которых скорпион ценнее сокола, а мышь, как известно, способна убить слона, вгрызшись ему в хобот.
— Кто это — Рюсикофу? — спросил заинтригованный Эдди.
— Агент Мышь. Мой бывший оппонент, начальник советской разведки и контрразведки на всем Дальнем Востоке. Тоже генерал-лейтенант, как я. У них это называется «комиссар государственной безопасности». Мы долгое время соперничали, кто кого переиграет. Русский локомотив несется не на том топливе, что наш, японский. Мы разгоняемся на самурайском духе, они — на страхе. Это мощный уголь, но высокорасходный. Чтобы поддерживать скорость, Сталину приходится кидать в топку много людей. Остальные от страха выкладываются по полной, чтобы тоже не сгореть. И вот мои агенты сообщают, что Рюсикофу занервничал, не настал ли его черед отправиться в топку. Я закидываю удочку: сообщаю, что мы его примем с распростертыми объятьями. Господин комиссар заглатывает наживку. Сообщает подчиненным, что у него конспиративная встреча с секретным агентом ночью на маньчжурской границе. И уходит к нам!
Доихара горделиво улыбнулся — и тут было чем гордиться.
— Такого в истории еще не бывало, — почтительно сказал Ларр. — Невероятно!
— Если б дело было только в том, что Рюсикофу перебежал на нашу сторону! Ну, выдал бы свою шпионскую сеть, сообщил бы всякого рода полезные сведения. Русские создали бы новую сеть, а сведения скоро устарели бы. Но произошло нечто намного более важное. Исторически важное! — Генерал поднял вверх ладони — японский жест ликования. — Рюсикофу раскрыл мне план «Маки-мираж» — дезинформационную операцию, которой НКВД долго морочило нам голову, и очень успешно. Они убедили нас, что держат на Дальнем Востоке гораздо больше войск, чем на самом деле. И что эти части превосходно оснащены боевой техникой. Тоже неправда. Сотни тысяч штыков, тысячи танков и самолетов существуют в основном на бумаге. Нам специально подкидывали эту якобы секретную информацию, и мы верили. После разоблачений Мыши, месяц назад, мы решили проверить, правду ли он говорит, и провели пробную военную операцию на границе у озера Хасан. Рюсикофу не обманул! Русская армия оказалась бумажным тигром. Наши войска нанесли ей поражение, понеся при этом небольшие потери. Русские в панике. Сталин уже снял дальневосточного командующего маршала Бурюхеру. А в Токио теперь берет верх наша,