— На полу раскинься. Чтоб от двери сразу было видно.
Мэри встала сбоку от входа.
Через минуту послышался топот. Скрежет. Вошел плотный человек с таким широким загривком, что Мэри передумала бить по шейным позвонкам. Шеи у Омельченко, собственно, не было, голова росла прямо из плеч, как у кабана. Вывернула ему правую руку, сломала запястье. Хруст, крик. Проделала то же с левой рукой. Крик перешел в вопль. Это пускай. Никто кроме коридорного с первого этажа не услышит, а тому кроме этого же Омельченки звонить некому.
Тупые люди не понимают логических аргументов, но хорошо усваивают физические. Поэтому Мэри дала калеке полминутки поматериться и повыть, а когда стоны стали потише, ткнула пальцем в нервный узел под ключицей. Зажала уши. Подождала, чтобы разинутая пасть закрылась.
Спросила:
— Еще хочешь?
Замотал головой. Закрылся руками. Кисти висели, словно тряпишные.
— Сейчас мы спустимся вниз и ты вызовешь Никитича. Скажешь ему: «Позвонил Колодяжин со второго. Говорит, Восьмая померла». Повтори.
Молчит, хлопает глазами.
Мэри погрозила пальцем. Тем самым, которым нанесла удар.
— «Колодяжин докладывает. Восьмая померла», — быстро сказал Омельченко.
— Ну, можно и так. Идем.
Внизу она сама подала ему трубку. Другую руку положила на глаз, слегка надавила.
— Скажешь не то — я тебе ноготь прямо в мозг воткну.
Второй глаз, открытый, косился на нее с ужасом.
— Извиняюсь, товарищ начальник. Чэпэ у нас. Колодяжин докладывает, Восьмая померла…
— Вот зараза! Точно померла? — спросил на том конце тоненький голос.
— Не могу знать, не поднимался…
Мэри одобрительно кивнула. Боль и страх — отличное лекарство от тупости.
— Может, живая еще? Сейчас придем с Зотовым. Позвони Колодяжину, пусть искусственное дыхание попробует.
— Слушаюсь.
Рассоединился.
— Кто это Зотов?
— Главврач.
— Он же палач?
— И врач тоже.
Маленький подарок судьбы, сказала себе Мэри. Одна из радостей жизни — избавлять мироздание от особенно гнусных тварей. Собиралась избавить мироздание от липкого паука Никитича, а тут еще и этот читатель Хемингуэя в качестве бонуса.
— Не убьете? — жалобно спросил Омельченко. — Я же всё сделал, как велено.
Все-таки он был тугодум, не то что сержант. Вперед не заглядывал. Может, ему зачтут сломанные врагами руки и не расстреляют, а просто посадят. Хотя вряд ли. Очень уж крупное у НКВД выйдет «чэпэ».
— Колодяжин, этого — на второй этаж, запереть. И назад сюда. Пулей!
Успел — как раз послышался громкий голос из-за двери:
— Отпирай, Омельченко! Это мы! Отсюда я уже открыл.
Вошли двое. Мэри не увидели, она спряталась за створкой.
— Колодяжин? — удивился комендант. — А Омельченко где?
— Сам с Восьмой возится, мне не доверил, — ответил умница сержант.
«Главврача», видно, подняли с постели — он был в кальсонах и бязевой рубахе. В руке держал маленький чемоданчик.
Мэри шагнула вперед, нанесла смертельный удар под затылок. Жалко, конечно, что мерзавец, мучивший людей, сдох мгновенно и без мук. С другой стороны, если верна гипотеза о переселении душ, покойник не успел хоть чуть-чуть очистить свою карму предсмертным страданием и реинкарнируется в какое-нибудь животное низшего порядка.
Вот Никитичу шанс на частичное очищение Мэри предоставила. Сбила с ног, понажимала на разные чувствительные места, дала поорать.
Спросила:
— Еще или хватит?
— Хва… тит… — просипел комендант.
— Хочешь, чтобы я ушла и оставила тебя в покое?
— Да! Да!
Сжавшийся, подвывающий от испуга и боли человечек уже не напоминал вкрадчивого упыря, сладостно причмокивавшего при виде новой жертвы.
— Как попасть за ворота? А чтоб ты побыстрее соображал…
Она занесла палец.
— Я вас отведу! — быстро сказал Никитич. — Мне откроют! Только мне самому, больше никому! Инструкция!
— Хорошо. Но учти: пикнуть не успеешь. Ты видел, как я это делаю.
Мэри кивнула на труп.
Комендант затряс головой: нет-нет-нет!
Можно было ему верить. Этот геройствовать не станет.
— Мы с Никитичем рядом. Ты — конвоир, сзади, — проинструктировала она сержанта.
Через двор шли так: Мэри спокойно, Никитич семенил рядом, приговаривая «всё сделаю, всё сделаю», сзади топал сержант.
Перед воротами она шепнула:
— Ты любишь пациентов обнимать. Ну-ка!
Дрожащая рука легла ей на плечо.
— Открывайте, открывайте! — крикнул Никитич вверх, в луч прожектора. — Ведем дорогую гостью на прогулку по ночному лесу. Живо, живо!
— Слушаюсь, — ответил прожектор.
Загрохотали ворота.
На той стороне темнели деревья.
— Проводишь нас, — тихо сказала Мэри.
Комендант по-собачьи заскулил. Был уверен: сейчас убьют.
Но убивать его Мэри передумала. Пускай свои шлепнут. Но сначала, как у них заведено, пусть поочищают ему карму. В следующей жизни спасибо скажет.
Стиснула артерию, уложила бесчувственное тело на мох. Через час очнется.
Колодяжина рядом уже не было. Он времени зря не терял — не прощаясь, понесся прочь, во тьму. Может, и сумеет исчезнуть. Парень он смышленый, а страна большая, и порядку в ней немного.
Да черт с ним. Тут своих дел — только начать и кончить.
«Уранская руретка»
Эдриана выволокли из квартиры в чем был, то есть в одном халате, затолкнули в закрытый кузов полицейского фургона, приковали к стене.
— Я ее не убивал! Возьмите отпечатки пальцев с ножа, и увидите. Это сделали люди в черном, которые стреляли. Вы ведь прибыли на выстрелы. Но у меня нет огнестрельного оружия, — пробовал Эдди втолковать офицеру с чаплинскими усиками, но тот велел ему shut up.
Времени опомниться, хоть немного прийти в себя после смерти самого близкого человека (а Масянь была Эдриану ближе матери) и женщины, с которой он только что занимался самым живым делом на свете, не было.
Он был раздавлен, потрясен — и больше всего тем, что жизнь, к которой он привык относиться как к нелепому, но в общем занятному аттракциону, вроде «чертова колеса», оказалась «комнатой ужасов». Он видел такую в Кони-Айленде — с завывающими привидениями, говорящими скелетами, Синей Бородой и Джеком-Потрошителем. Очень смеялся.
Высадили у какого-то большого здания, которое Эдриан не рассмотрел — конвоир ударил его по затылку, чтоб не поднимал головы.
Заперли в маленькой, глухой камере. Под высоким потолком горела лампочка.
Несколько часов он просидел на деревянной скамейке, смотрел в стену. На ней была коряво нацарапана голая женщина. Эдриан не мог оторвать взгляда, ему казалось, что рисунок шевелится и даже шепчет: «Ты такой заня-атный». Это был не сон — галлюцинация.
Грохот. В окошко сунули чашку чая и миску мокрого риса. Ларр даже не повернул головы.
Вскоре после этого отвели в кабинет для допросов. Допрашивал Чарли Чаплин. В углу сидел еще один человек, в штатском.
После стандартных вопросов: имя, гражданство и прочее (их задал полицейский) Эдриан снова сказал про отпечатки и выстрелы.
Тут заговорил штатский — тоже на английском, но с японским, а не китайским акцентом.
— Хватит врать, Рарр! Мы сдерари экспертизу. На рукоятке ножа ваши парьцы. По закону это висерица! И никакой консур за вас не заступится, ведь Америка не признара Маньчжоу-го!
Эдриан вспомнил объяснения принца Томми: здесь к каждому китайскому начальнику приставлен заместитель-японец.
— Тогда я требую адвоката. И повторной дактилоскопии в его присутствии.
— Я и есть ваш адвокат, — улыбнулся штатский. — В Маньчжоу-го защиту арестованным предоставряет государство, беспратно. Потому что это самая гуманная страна в мире. И говорю вам как юрист: вас ждет петря.
— Что ждет? — не сразу понял Эдди. — А, петля.
Дверь без стука распахнулась, вошел невысокий, стремительный человек в японской военной форме. Допрашивающие вскочили, вытянулись по струнке.
Ларр узнал вошедшего по фотографии: генерал-лейтенант Кэндзи Доихара, собственной персоной.
И шок будто сдуло порывом ветра. Жизнь все-таки аттракцион «чертово колесо», оно то спускает человека вниз, в преисподнюю, то подбрасывает к облакам — чтоб перехватило дыханье.
— Почему арестованный в женском халате? Где его одежда? — сурово спросил «Лоуренс Маньчжурский» по-японски.
Занятное лицо. Глаза как у шкодливого кота. Тоже любитель аттракционов, подумал Эдриан. Ему стало интересно, что последует дальше.
— Ко мне в кабинет его. Немедленно. И доставить туда одежду.
Генерал развернулся, вышел.
Началась суета. Чаплин стал звонить куда-то, «адвокат» выбежал, через несколько минут вернулся с конвоем. Конвой был не маньчжурский — японский.
Ларра повели по коридору к лифту. Очень красивому, с панелями красного дерева и зеркалом. Эдриан посмотрел на себя, поморщился — фи, какой мизерабль — и отвернулся.
На четвертом, последнем этаже было удивительно. Похоже на дорогой рёкан, японскую гостиницу: в коридоре висят гравюры укиёэ и свитки с каллиграфией, бонсаи на подставках, на каждой двери криптомериевая табличка с мудреной надписью. «Обитель озарений», «Обитель истины», «Обитель размышлений», читал Эдди. В «Обители нимф» («Нюмпэ-до») стрекотали печатные машинки.
Дверь «Обители размышлений» открылась — оттуда вышел офицер — оказалось, что это обычная комната для совещаний. За длинным столом сидели несколько военных, смотрели на доску со фотографиями. Офицер с недоумением уставился на гайдзина в женском халате. Эдриан сдержанно поклонился.
Это несомненно и есть «Доихара-кикан», «Организация Доихары», собственный «абвер» Квантунской армии. Неудивительно, что сотрудники такой нестандартной спецслужбы действуют нестандартно, нарушая все правила — как их нарушали старинные ниндзя.
В самом дальнем конце перед дверью с табличкой «Обитель Хатимана» за столиком с двумя телефонами каменно сидел капитан в аксельбантах. Напротив вдоль стены ряд стульев. Должно быть, здесь дожидаются вызванные к «Хатиману», богу войны. Очень по-японски, подумал Эдриан: не приемная за закрытой дверью, а открытое пространство. Адъютант, око начальника, имеет возможность наблюдать за перемещениями сотрудников по коридору, и те постоянно чувствуют себя под присмотром.