— А вот этого не будет. — Лыхина вскочила, выдернула из груды одежды на столах серенький в полоску костюм. — Это позор! Это позор — в наше время шить и продавать такие костюмы. Да вы же знаете, сколько было фельетонов именно по этому поводу… Такие мы шили даже не в тридцатые, а в двадцатые годы. Но сейчас — конец семидесятых! Вы здесь говорили, что деревня не берет кошмы из джинсовой ткани. Но деревня консервативна. Сегодня не берёт, завтра присмотрится, переварит и начнет требовать, а мы свернем производство. — Лыхина развернула серенький, невзрачный, то, что мы зовем стариковским, костюмчик и убежденно закончила: — Как хотите, но это позор — шить такие вещи в наше время.
— Наверное, позор, — согласился одни из представителей торговли. — Но требуют.
— Так не будем потакать этим отсталым требованиям! — признала Лыхина.
— Ладно, потакать не будем, — снова согласился представитель торговли. — Чем только торговать будем?
— А вы что молчите? — обратилась Лыхина к Бодрову.
— Я поддерживаю Людмилу Сергеевну, — сказал Бодров. — Это действительно позор — шить в наше время такие костюмы. Вкус покупателя надо воспитывать, а на таких костюмах мы его не очень скоро воспитаем.
Дома у Бодровых был гость — из деревни приехал брат отца, крепкий мужчина лет пятидесяти.
Дядя и племянник по-родственному похлопали друг друга по спинам.
— Садись ужинать, — сказал отец.
— Я не буду, — сказал Бодров. — Ухожу.
— Мог бы и посидеть, родственники не каждый день приезжают.
— У меня дела.
— После дел-то ночевать домой придешь? — мрачно спросил отец.
— Не знаю, — ответил Бодров.
— Дело молодое, — сказал дядя. — Еще повидаемся, я же только завтра уеду. Но у меня к тебе задание. — Дядя принес из передней сверток, развернул его и извлек полосатенький костюм, о котором столько было споров на недавнем совещании. — Достань мне таких пять штук. Ни в одном магазине нет.
— А зачем пять? — удивился Бодров.
— Заказы. Для бригады и для соседа Копылова.
— Мы такие больше не шьем, — сказал Бодров.
— А чего так? — удивился дядя. — Хорошая же вещь!
— Ничего хорошего. Сплошное уродство.
— Какое же уродство, — не согласился дядя. — На подкладке. Летом не жарко. А зимой ватничек накинешь, тепло, в самый раз. И движение есть, и вентиляция. И дешевый для работы. Пока новый — в клуб можно сходить, а замаслишь, выбросить не жалко. Нет, без таких костюмов нельзя. Вот недавно нам джинсы завезли. Курточка — во! — он показал выше пупка, — поддувает. На тракторе кабины пока без герметики. Значит, радикулит. А штаны какие узкие! Я уж не говорю, что ничего в них не помещается, а если куда подлезть, так ведь лопнет по швам.
— Понимаешь, — начал объяснять Бодров, — Раньше такие шили от бедности.
— А я не от бедности, — возмутился дядя. — У мена два парадных есть. Бостоновый и из синтетики. А это для работы. А потом — почему? Раз мы такие желаем — дай нам их, Я лично и мои сверстники к таким привычные. А мы еще лет двадцать на земле поработаем,
— Значит, еще двадцать лет шить такое уродство?
— А что! — гордо сказал дядя. — И будешь шить, пока мы не перемрем. Мы городу хлеб даем, так дайте и нам костюмы, какие мы хотим!
Бодров взял серенький пиджак с мятыми лацканами, внимательно осмотрел его.
— Да, — протянул он, не скрывая замешательства.
Начинался рассвет… Марина и Бодров лежали вместе.
— А ты знаешь, что у меня есть сын? — спросила Марша.
— Знаю, — спокойно ответил Бодров.
— А ты детей любишь?
— Конечно люблю.
— Если бы я была замужем, — признаюсь Марина, — я бы родила еще троих или четверых, а может, даже пятерых Я для этого дета очень приспособлена, ты посмотри.
— Родить — дело нехитрое, — сказал Бодров. — Главное — воспитать.
— Не хуже других воспитала бы.
— Наверное, — согласился Бодров. — Хоть ты свое воспитание слишком рано закончила.
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Марина.
— Могла бы еще учиться.
— У меня, между прочим, среднее образование. И я обо всем могу поговорить не хуже других. У меня по литературе всегда пятерка была. Хочешь, о Горьком поговорим?
— Сейчас не хочу, — улыбнулся Бодров.
— А о ком хочешь?
— О тебе.
— Чего обо мне говорить, — отмахнулась Марина. — У меня сейчас неудачная полоса идет. Первый раз влюбилась, так он в армии женился, второй раз влюбилась — сын родился, а он куда-то на север умотал. А сейчас ни то ни сё.
Бодров молчал.
— Ты чего? — забеспокоилась Марина. — Я все понимаю. Ты на виду. Никто ничего знать не будет. Я тебя ни в чем не подведу.
— Ты это о чем? — спросил Бодров. — Я ничего скрывать не собираюсь.
— Дальше будет видно, а пока топай домой. — Марина накинула халат и включила электроплитку. — Сейчас только чаем напою.
… Бодров, уже одетый, прошелся по тесной комнате Марины, в углу которой стояла швейная машинка, а рядом была навалена еще не законченная одежда. Она-то и заинтересовала Бодрова. Были здесь и жилет» и джинсы, платья и пиджаки. В большой коробке лежали пуговицы и «молнии».
— Откуда пуговицы? — спросил Бодров. — Это же заводские пуговицы.
— А как же! — с гордостью ответила Марина. — Фирма. Литье. Петь с гербами, с орлами, со львами, с надписями разными.
— Из-за границы?
— Какая граница! Ребята на литейном наладили. В продаже таких нет. А они, как только модное появляется, тут же переналаживают.
— Но это же все ворованное, — пожал плечами Бодров. — Из государственных материалов.
— Конечно, из государственных, — подтвердила Марина. — У нас все государственное, частного нет.
— А «молнии»? — спросил Бодров,
— С сапожной фабрики. Для сапог они плохие, а для брюк в самый раз.
— А материал откуда такой?
— Это же парусина. Цвет вытравляется, потом перекрашивают заново.
— Кто же это делает?
— Сама освоила.
— М-да, — протянул Бодров.
— А чего «да»? Уважающий себя человек коммунарское не наденет. Ну чего насупился? Жизнь есть жизнь.
Бодров молча пил чай.
— Да, — вспомнила Марина. — Завтра я занята. Послезавтра встретимся.
— Марина, — сказал Бодров. — Я бы хотел, чтобы ты решила все со своим парнем. Его, кажется, Виктором зовут?
— А вот это уже мое дело,
— Это наше дело, — поправил Бодров.
— У тебя что, серьезные намерения? — спросила Марина.
— Ты мне нравишься, — сказал Бодров. — И я хочу, чтобы в наших отношениях с самого начала была полная ясность.
— Как ты мог заметить, — Марина рассмеялась, — у нас с тобой с самого начала все ясно. — Она кивнула на расстеленную постель, но, встретив напряженный взгляд Бодрова, притихла, робко закончила: — Как ты скажешь, так и будет.
Утром Бодров снова был на фабрике.
В приемной директора толпился народ. Секретарша Лыхиной перекрывала вход в кабинет:
— Нет, не будет принимать. Неизвестно когда. Сегодня не приходите.
— Чапай думает, — вздохнула пожилая работница с каким-то заявлением в руках. — Придется ждать до завтра,
— А что случилось? — спросил Бодров,
— Неприятности у нее какие-то, — сказала работница. — Когда у нее неприятности, она всегда закрывается и чего-то там соображает, даже обедать не ходит,
Бодров молча направился к директорской двери. Секретарша заступила было дорогу, но Бодров приподнял девушку, отставил чуть в сторону и вошел в кабинет.
Директриса сидела не в своем кресле, а у стола заседаний в самом дальнем углу и от этого казалась совсем маленькой.
— Я не принимаю, — мрачно сказала Лыхина.
— А я не на прием. — Бодров сел радом.
Они помолчали.
— Я не знаю, что делать! — призналась Лыхина. — Никогда такого не было. Все, что шили, все брали. Ну скажи, что делать?
— Давайте соберем совет, обсудим.
— На совет надо выходить, когда есть предложения. А предложений у меня нот…
— Думаю, что все не так страшно, — спокойно сказал Бодров. — Первое, что нам надо решить: закупать или не закупать? Закупать то, что нам предлагают, бессмысленно. Затоваримся. Спрос упал до минимума. Значит, не покупаем. Первое решение.
— Что ты предлагаешь?! — Лыхина вскочила и забегала по кабинету. — У нас из джинсовой половина продукции. Сейчас все ориентировано на джинсовую: и модели, и разработки. Если откажемся, представляешь, что будет?
— Будет скандал, — спокойно согласился Бодров. — Переживем. Я понимаю, в министерствах сверстаны планы. Переверстают.
— А что будет на фабрике, представляешь? — хмыкнула Лыхина. — Переходить на новое! Значит, срочные разработки, внедрения… Заработок рабочих — вниз, премии — ноль!.. У нас и так неважно с кадрами, а тут начнут уходить не десятками, а сотнями… Может, все-таки закупим? — с надеждой спросила Лыхина. — Может, это временный спад? Не будут покупать у нас, перебросим в другие республики. Год перебьемся, а там видно будет, а?
— Это не выход, — сказал Бодров.
— А где выход? — выкрикнула Лыхина. — Где? Мне этот выход нужен не завтра, не через месяц, а сейчас. — Она протянула Бодрову телеграммы: «Покупать или не покупать. Митина», «На меня жмут со всех сторон. Митина», «Умоляю. Что мне делать? Митина».
Бодров сошел с трала самолета в московском аэропорту Внуково. Весь багаж состоял из легкого плаща и небольшого полупортфеля-получемоданчика, какие вначале были модой, а очень скоро стали необходимостью для деловых командировок.
Бодров проделал обычный путь на автобусе до аэровокзала, спустился в метро, его несколько раз толкнули, но он очень быстро переключился с провинциального на столичный ритм и вскоре выскочил на нужной остановке, пронесся через гулкий холл, стремительно поднялся по гостиничной лестнице и постучал в дверь нужного ему номера.
— Войдите, — испуганно ответили ему.
Он вошел. В кресле сидела молодая женщина,
— Вы, Сергей Васильевич! — обрадовалась она. — Слава богу…
— Не богу, а Лыхиной, — поправил Бодров и сел. — Ну что же, умоляющая Митина, рассказывайте…