– Тогда, – резко сказала Катерина, – в будущем, уж будь любезен, без моего разрешения силовые методы не применять.
– Но тогда и ты учти на будущее, – тихо и медленно произнес Гога, – если еще раз ты когда-нибудь позволишь себе разговаривать со мною в таком тоне, то я здесь больше никогда не появлюсь. Заодно уж знай, что решать я всегда буду сам, и вообще запомни, что старшим в доме буду я. На том простом основании, что я мужчина и вся ответственность за вас теперь на мне.
– Мать, – заметила Александра, – пока я не вышла замуж и за меня никто другой не взял ответственности, я согласна.
– Прости, – сказала Катерина Гоге. – Я так за тебя переволновалась, ведь тебя же могли избить. Прости, я больше не буду.
– Пожалуйста, – попросил Гога, – никогда не повышай на меня голоса. Когда на меня повышают голос, я зверею.
– Не буду. Я всегда тебе буду улыбаться.
– Ну, всегда не надо, – смутился Гога.
– Не надо всегда, – согласилась Катерина. – От улыбок появляются морщины.
И тут позвонили в дверь.
– Это только к тебе, – сказала Катерина. – Я никого не жду.
Александра пошла открывать дверь.
– Здравствуйте, – услышали Катерина и Гога мужской голос в передней. – Я к Катерине Александровне, а вы Александра?
– Да, я Александра. Проходите. Мы ужинаем.
Александра и Рачков вошли на кухню. В руках у Рачкова был букет из трех астр – такие продавали в переходах метро, и коробка конфет.
– Здравствуйте, – сказал Рачков.
– Здравствуйте, – ответил Гога. Катерина промолчала.
– Катерина Александровна, – обратился Рачков, – вы меня представите или мне представиться самому?
– Это Рачков, – произнесла наконец Катерина, – Родион Петрович, телевизионный оператор из Останкино. Мой давний знакомый. Настолько давний, что, встретив, не узнал.
– Но, может, это не его вина, – предположила Александра. – Может быть, ты так изменилась?
– Ну, не настолько, чтобы не узнать…
– Фактор неожиданности, – объяснил Рачков. – Я и предположить не мог, что вы достигли таких высот.
Катерина смотрела на Рачкова, но ничего не отвечала. Пауза затягивалась.
– Может быть, коньячку? – предложил Гога.
– С удовольствием, – ответил Рачков.
Гога достал коньяк. Рачков посмотрел на этикетку.
– Армянский. Лучшие коньяки – армянские, – сказал Рачков.
– Это легенда, – заметил Гога. – В Армении есть и хорошие, и плохие коньяки. В Грузии есть очень хорошие коньяки и в Азербайджане тоже.
– Мусульмане не могут делать хорошие вина, у них нет традиции, – снисходительно пояснил Рачков.
– Традиции – это хорошо, – сказал Гога. – Но есть еще и передовые технологии.
Катерина слушала мужчин и лихорадочно соображала, что она должна сделать сейчас, в эти минуты, иначе будет поздно. Рачков обязательно заговорит о передаче, о телевидении, тема хорошего и очень хорошего коньяка быстро исчерпается. И он вспомнит, как снимал ее на галантерейной фабрике и сейчас, на комбинате. Единственный выход – попросить его уйти, может быть, выгнать, но Гога тоже может уйти с ним. И Рачков ему все расскажет. Надо что-то предпринять, думала Катерина, хотя почему она должна что-то скрывать? Раньше боялась признаться, что она простая работница, а сейчас – что директор комбината. Она отвлеклась и не услышала вопроса Рачкова. Все смотрели на нее и ждали ответа.
– Что? – спросила Катерина.
– Вам понравилась передача? – переспросил Рачков.
– Да, – односложно ответила Катерина, пытаясь придумать, куда бы повернуть разговор от телевидения.
– Мне очень понравилась, – добавила Александра, – особенно когда оператор подсмотрел, как женщины поспешно подкрашивают губы, чтобы быть в кадре красивыми. Мать, по-моему, была суховатой и очень напористой.
– Вы не правы, – возразил Рачков, – Катерина Александровна была просто прелестна.
– Какая передача? – удивился Гога. – Тебя что, снимали на телевидении?
– Да ерунда! – отмахнулась Катерина.
– Почему же ерунда? – возразил Рачков. – Передача отмечена как лучшая на неделе. Я был на летучке. Вы очень понравились нашему руководству. А главный редактор, выступая, назвал вас образцом современного руководителя. Уже решено сделать о вас документальный фильм. У вас замечательная биография – от простой работницы – до директора комбината…
– Кто директор-то? – не понял Гога.
– Катерина Александровна, конечно, – объяснил Рачков.
Гога посмотрел на Катерину, она опустила глаза.
– Да, конечно, – сказал Гога и спросил у Рачкова: – А вы давно на телевидении работаете?
– Скоро серебряный юбилей буду отмечать.
– Значит, вы у самых истоков стояли? – заинтересовалась Александра.
– Ну, не то чтобы у самых, но тем не менее вовремя разглядел, что телевидению принадлежит будущее. А со временем оно просто перевернет жизнь человечества. Не будет газет, журналов, книг, кино, театра…
– А что же будет? – удивилась Александра.
– Телевидение. Одно сплошное телевидение!
– Газеты, может быть, – согласилась Александра. – Кино тоже, все сейчас смотрят фильмы по телевидению и, у кого есть, на видео. Но литература?! Никогда!
– А вот вспомните мои слова через двадцать лет!
– Через двадцать лет все будет по-другому. Это уже будет двадцать первый век! – Александра грустно улыбнулась. – Я уже старая буду.
– Это дурацкое недоразумение, – Катерина положила свою руку на руку Гоги. – Я тебе потом все объясню.
– Конечно, конечно, – пробормотал Гога.
– А вы были когда-нибудь на телецентре? – спросил Рачков Александру.
– Нет, конечно.
– Приходите завтра же.
– А как?
– Я закажу пропуск.
– Что-то я себя паршиво чувствую, – сказал Гога, вставая. – Пойду домой, лягу спать пораньше.
– Останься, – Катерина тоже встала. – Нам надо поговорить.
– Поговорим, поговорим, – пообещал Гога.
Катерина перекрыла дверь кухни.
– Я тебя никуда не пущу.
– У нее сегодня плохое настроение, – объяснил Гога Рачкову, отодвигая Катерину в сторону. – С нею в данный момент лучше не связываться. Пока.
– Останься, – попросила Катерина.
– Не могу, – ответил Гога. Катерина услышала, как хлопнула дверь.
Надо его задержать, подумала она, но у нее не было сил броситься вдогонку. Катерина села и, ни к кому не обращаясь, произнесла:
– Он больше не придет. Он больше никогда не придет.
– Извините, я чего-то не понимаю. Кто этот человек?
– А разве ты когда-нибудь и что-нибудь понимал? Господи, откуда ты взялся? Ты приносишь мне одни несчастья!
– Да что я сделал-то? – недоумевал Рачков.
– Мам, я тоже ничего не понимаю, – опешила Александра.
– Я тебе сейчас все объясню, – пообещала Катерина. – Кстати, познакомься с этим джентльменом.
– Я уже познакомилась с Родионом Петровичем.
– Ты еще раз познакомься. Это твой отец!
– Как отец? – не поняла Александра. – Он же погиб еще до моего рождения.
– Да нет, как видишь, жив, здоров и довольно упитан. – И обратилась к Рачкову: – А теперь уходи и близко не подходи к моему дому. А Александре я расскажу все как было.
– Только – как было, – предупредил Рачков. – Что не я обманул, а меня обманули. И что от меня скрыли рождение дочери.
Александра с изумлением посмотрела на мать.
– Быстро уходи, – предупредила Катерина Рачкова и взяла со стола нож.
– Вы сегодня действительно в плохом настроении. – Рачков встал, наклонил голову. – Я надеюсь на продолжение разговора и на следующие встречи.
Катерина молча закрыла за ним дверь, прошла в свою комнату, легла на тахту и укрылась пледом. Она слышала, как в комнату вошла Александра, как подсела к ней.
– Поговорим? – предложила Александра. – Может, тебе легче станет.
– Завтра, – попросила Катерина и почти мгновенно уснула.
Утром она проснулась за несколько секунд до того, как зазвонил будильник. Она не стала будить Александру. На улице было холодно, трава на газонах покрылась инеем. Через два дня ноябрьские праздники, вспомнила Катерина. Она любила этот праздник. Обычно с самого утра включала телевизор – шли концертные программы. В основном почему-то пели и танцевали дети. Потом показывали Красную площадь. Войска, построенные для парада. Она любила смотреть парады.
Катерина вышла из дома, открыла машину, отключила сигнализацию, завела двигатель. Надо бы прогреть, подумала она, температура минусовая, но прогревать не стала, а резко тронулась с места, вырулила на шоссе, на одном из перекрестков проскочила на красный свет, чего никогда раньше не делала.
На комбинате был короткий день. Обычно перед праздником она звонила знакомым, друзьям, начальникам управлений министерств, с которыми была связана по работе, в Моссовет, в горком партии. Список она составила заранее. В списке было почти сорок телефонных номеров. Она отложила список и никому не стала звонить.
Обычно Катерина заходила в отдел главного технолога, свой бывший отдел, поздравляла, женщины резали торт, мужчины открывали бутылки с вином. Праздник отмечали во всех отделах и цехах. Катерина сказала Аделаиде, что неважно себя чувствует, подарила ей заранее купленную коробку конфет и уехала с комбината. Но дома делать было нечего – Александра придет поздно. Катерина притормозила у телефона-автомата и позвонила Тихомировым, вспомнив, что академика должны были выписать из больницы. Трубку взяла Изабелла.
– Уже дома, – сообщила она. – Может, заедешь? Его только на праздники отпустили. Сразу после ноябрьских заберут на операцию. Он очень боится.
– Я могу сейчас приехать, – предложила Катерина.
– Приезжай, – обрадовалась Изабелла.
В гастрономе на первом этаже высотки Катерина купила дорогой французский коньяк, огромную коробку конфет.
Катерина вошла в квартиру, обнялась с Изабеллой, поцеловала академика. За последние годы он усох и превратился в старика.
– Ты давно не смотрела карту Тихомировых? – спросил академик.