быть сохранено, но к производству текущих дел не нужно, в т. ч. документы, чертежи, планы. С Монетного Двора столько машин, инструментов, вещей и припасов, чтобы можно было устроить монетное делопроизводство с нужным числом людей. Кабинет Горного Кадетского корпуса, Модельный и Минеральный, а также библиотеку. Возложить на усмотрение директоров и управляющих, какие по первой статье дела должны быть отправлены, а также назначены при них чиновники, которым полагается выдать жалованье вперед за два месяца и снабдить экстраординарною суммою по назначению директора с утверждением министра. Из Таможни отправить все конфискованные в пользу казны товары. Директора и управляющие должны немедленно составить смету, какую тяжесть составят отправляемые дела и вещи, и срочно приказать их укладывать».
Этот документ, вполне возможно, читали и лазутчики французского императора. Но вот что интересно: своих петербургских агентов он услышал, а вот стоящего рядом Коленкура не понимал! А ведь изъяснялись они на одном языке. А переданные бывшим послом слова Александра о том, что «он скорее отступит до Камчатки, чем уступит свои губернии или будет приносить жертвы, которые не приведут ни к чему, кроме передышки», Наполеон и вовсе прослушал:
«Видя, что ему не удается меня уговорить, император прибавил, что все побывавшие в России, начиная с меня, рассказывали ему всяческие сказки о русском климате, и снова стал настаивать на своем предложении. Быть может, он думал, что мой отказ объясняется лишь тем, что мне неловко явиться в Петербург, где ко мне так хорошо относились, как раз в тот момент, когда Россия подверглась такому разорению; основываясь на этом предположении, император сказал мне:
– Ладно. Отправляйтесь только в штаб фельдмаршала Кутузова.
Я ответил, что эта поездка увенчалась бы не большим успехом, чем другая. Я добавил еще, что помню все, что император Александр когда-то говорил мне; я знаю его характер и отказываюсь от поручения, которое император хочет на меня возложить, потому что я уверен, что Александр не подпишет мира в своей столице; так как этот шаг с нашей стороны оказался бы безрезультатным, то целесообразнее не делать его.
Император резко повернулся ко мне спиной и сказал:
– Хорошо. Я пошлю Лористона. Ему достанется честь заключить мир и спасти корону вашего друга Александра».
Наполеон не зря съязвил, назвав русского царя и своего генерала друзьями. Бывало в девятнадцатом веке и такое. Коленкур умел вызвать на откровенность императоров. Быть может, потому русский царь сказал о нем: «В его душе есть что-то рыцарское, это честный человек». И когда после второй реставрации Бурбонов в июле 1815 года Коленкура хотели депортировать, лишь благодаря личному заступничеству Александра I его оставили в покое.
Мир во что бы то ни стало. Худ. В.В. Верещагин. 1899–1900 гг.
Ну а что же Лористон? Он оказался нрава не такого твердого, как Коленкур. Попробовал было возражать, но Наполеон быстро поставил его на место, втолковав ему, какая ему выпала честь – не позорная, а великая.
Адъютант императора Сегюр рассказывал, что «Лористон уверял, что он повторил свои возражения и прибавил еще новые к тем, которые уже высказал раньше, и, вызванный императором, посоветовал в тот же день начать отступление, направляя его через Калугу. Наполеон, возмущенный, с досадой отвечал, что ему нравятся только простые планы и наименее окольные дороги – большие дороги, например, та, по которой он пришел сюда. Но он пойдет по ней, только заключив мир! Затем, показав ему, так же как и Коленкуру, письмо, которое он написал Александру, Наполеон приказал ему отправиться к Кутузову и получить от него пропуск в Петербург. Последние слова императора Лористону были: «Я хочу мира! Мне нужен только мир, и я непременно хочу его получить! Спасите только честь!» Другие источники утверждают, что Наполеон чуть ли не повысил голос на него: «Мне нужен мир; лишь бы честь была спасена. Немедленно отправляйтесь в русский лагерь!» Лучше всего окончание их «беседы» передал Василий Верещагин в своей картине «Наполеон и маршал Лористон» («Мир во что бы то ни стало!»).
Раздражение императора можно понять– до чего разложилась армия! Даже генералы, один за другим, смеют противоречить. И это люди, с которыми он покорил Европу, поставил на колени старейшие монархии континента! Чего уж говорить о простых солдатах… В лучшие времена он бы поговорил с ними по-другому, а сейчас приходится чуть ли не упрашивать, объяснять, аргументировать свою точку зрения.
А дни-то стояли на московских улицах тяжелые. Московский житель, эмигрант Вильфор свидетельствовал: «Послали генерала Лористона к князю Кутузову под предлогом обмена пленных. Эта поездка была представлена как последствие предыдущих переговоров, на которые Бонапарте ответил самым умеренным ультиматумом: уступкой всех прежних Польских провинций. Лористон вернулся назад с чем поехал. Между тем время шло; около Москвы становилось все опаснее; лошади мерли, как мухи; трупы их наполняли улицы, дворы, пруды и дороги; нужно было на что-нибудь решится».
Маркиз Лористон выехал из Москвы в главную квартиру Кутузова в Тарутино 4 октября. Прибытие наполеоновского посланника вызвало противоречивые чувства в стане русских войск. Кутузов собрался было встретится с Лористоном на одном из форпостов, но, столкнувшись с открыто высказанным неудовольствием подчиненных генералов, передумал. Согласно академику Е.В. Тарле, «обнаружилось, что среди кутузовского штаба есть русские патриоты, гораздо более пылкие, чем он сам, и несравненно более оскорбленные потерей Москвы. Это были английский официальный агент при русской армии Вильсон, бежавший из Рейнского союза граф Винценгероде, герцог Вюртембергский, герцог Ольденбургский и ряд других иностранцев, ревниво следивших за каждым шагом Кутузова. К ним присоединился и ненавидевший Кутузова Беннигсен, в свое время донесший царю, что вовсе не было надобности сдавать Москву без нового боя. От имени русского народа и русской армии (представляемой в данном случае вышеназванными лицами) Вильсон явился к Кутузову и в очень резких выражениях заявил главнокомандующему, что армия откажется повиноваться ему, Кутузову, если он посмеет выехать на форпосты говорить с глазу на глаз с Лористоном».
Кутузов встретился с Лористоном в штабе, что, однако, не могло повлиять на какие-либо итоги визита маркиза в Тарутино (если они вообще могли быть, эти итоги). Фельдмаршал лишь пообещал, что донесет о мирных предложениях Наполеона своему государю.
Князь Кутузов отвергает предлагаемый Наполеоном через генерала Лористона мир… Гравюра. Первая четверть XIXв.
Таким образом, миссия Лористона была лишена всякого смысла, еще более подтвердив критичность положения французской армии в Москве. Не принесла результатов и вторичная поездка Лористона.
Французы по-своему расценили продолжающиеся молчание русских. Заслуживает внимание точка зрения генерала Антона Дедема де Гальдера: «Мне приходится теперь говорить о мирных переговорах, начатых императором чрез генерала графа Лористона, его адъютанта и последнего посланника в Петербурге. Я содействовал отчасти посылке этого уполномоченного, и вот что мне известно по этому поводу. Горрер, французский эмигрант, которому я спас жизнь и который был дружен с фельдмаршалом Кутузовым, говорил мне, что заключение мира зависит не от императора Александра, а от армии; и что император по желанию народа назначил вновь командующим войском фельдмаршала.
– Вы знали фельдмаршала в Константинополе, – присовокупил он; – вы знаете, что он очень честолюбив и тщеславен; могу вас уверить, что он принял командование армией только в надежде отомстить за Аустерлиц, т. к. император Александр несправедливо приписывает ему потерю этого сражения. Как знает, не сочтет ли он за честь поработать для примирения двух великих империй? Мир зависит от него; если он пожелает, мир будет заключен, без него сделать этого не удастся. Т. к. я знаю его близко, я отправлюсь к нему и позондирую почву; я оставлю здесь в залог жену, мать и детей.
…Я написал графу Дарю, который показал мое письмо императору, и на следующий день генерал Лористон был послан для переговоров. Мне сообщил об этом тот же Горрер, который тогда же сказал, что эти переговоры не приведут ни к чему, т. к. Лористон вез письмо к императору Александру, а не обратились к фельдмаршалу Кутузову как к посреднику, и это не могло быть приятно для самолюбия старого воина. Но император Наполеон не был уже генералом Бонапартом, который мог писать эрцгерцогу Карлу, командующему австрийской армией в Италии, и вести с ним переговоры о мире; в Москве он считал бы унизительным для своего достоинства вести переговоры с кем-либо иным, как с российским императором. Это рассуждение было справедливо в принципе, но на деле было важно выпутаться из затруднительного положения и поэтому следовало поступиться самолюбием. В оправдание Наполеона скажу, что когда я увиделся два года спустя, в Париже, с Горрером, то он признался, что его попытка не имела бы успеха. Он виделся, после нашего отъезда из Москвы, с фельдмаршалом Кутузовым, который сказал ему, что он никогда не согласился бы заключить мир после взятия Москвы, но ежели бы Наполеон предложил ему заключить мир после сражения при Бородине, то он согласился бы на это, чтобы спасти священный для русских город».
Что бы ни говорил старый лис Севера (так, напомним, Наполеон называл светлейшего князя) уже после бегства французов из Москвы, но тогда он не предпринял никаких мер, которые можно было бы трактовать как желание мира.
А как сами французы толковали московское сидение Наполеона? Пленный француз Шмидт писал, что «многие французские генералы объясняли долгое пребывание Наполеона в Москве тремя побудительными причинами:
1) от продолжительного похода и недостатка в продовольствии войско было приведено в весьма плохое состояние;
2) как уже было сказано выше, армия оставляла за собой большое число отсталых и легко раненых, которых ежедневно несколько человек прибывало в Москву;