Имена москвичей, вошедших в муниципалитет, стали известны и в Санкт-Петербурге, 11 октября
1812 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» № 82 было напечатано следующее «Объявление Министерства полиции к жителям Москвы»:
«По Высочайшему Повелению объявляется от Министерства Полиции.
Известно, что неприятель учреждает в Москве некоторые на Французский образец присутственные места или Начальства, стараясь разглашать, якобы делает то для восстановления порядка и спокойного в ней пребывания жителей. Между тем солдаты его продолжают расхищать и производить разные насилия и грабительства. Для прикрытия сих неистовств, успел он страхом или соблазнами преклонить некоторых Русских простолюдинов принять на себя обязанности быть членами сих учреждаемых от него обществ. Перехваченные бумаги содержат в себе имена их. Правительство долженствовало бы обнародовать оные и произвесть над ними строгий и праведный суд; ибо вступать в учреждаемые неприятелем должности есть уже признавать себя ему подвластным, а не просто пленником; но Правительство удерживается от сего только потому, что бумаги сии не совсем достоверны, и что оно без точного о том осведомления опасается преждевременным и поспешным осуждением оскорбить невинность.
Между тем, обращая внимание и попечение свое о благе каждого и всех, не может оставить без предварительного увещания, чтоб всяк опасался верить лукавому гласу врагов, пришедших сюда устами обещать безопасность и покой, а руками жечь, грабить и разорять Царство наше. Какому надлежит быть или безумию, или крайнему развращению, дабы поверить, что тот, который пришел сюда с мечом на убиение нас изощренным, с пламенником для воспаления наших домов, с цепями для возложения их на выю нашу, с кошпицами для наполнения их разграбленным имуществом нашим, что тот желает устроить нашу безопасность и спокойствие? Сохранит ли тот славу и честь нашу, кто пришел отнять их у нас? Пощадит ли тот кровь нашу, кто ничем от нас неоскорбленный пришел ее проливать? Оставит ли тот беспрепятственно соблюдать нам древнюю предков наших Веру, кто святотатственною рукою дерзает обдирать оклады с почитаемых нами Святых и Чудотворных Икон? Что ж значат его слова и обещания? Сын ли тот Отечества, кто им поверит?
По сим причинам Правительство почитает за нужное обвестить всенародно:
1) Что оно прилагает всевозможное попечение о помощи и призрении разоренных от неприятеля, скитающихся без пристанища людей.
2) Что сим предварительным извещением надеется спасти простоту от позднего раскаяния в легковерности, дерзость же, не стыдящуюся нарушать долг и присягу, устрашить праведным и неизбежным наказанием.
Подписал: Главнокомандующий в Санкт-Петербурге Вязмитинов».
Исполнявший в то время должность министра полиции Сергей Козьмич Вязмитинов предупреждал не зря. «Строгий и праведный суд» вскоре последовал.
Когда после изгнания оккупантов началось расследование деятельности оставшегося в городе чиновничества, Бестужев-Рюмин был отстранен от работы в Вотчинном Департаменте. Дело в том, один из сослуживцев написал на него донос, в котором обвинил его в краже казенных денег – Бестужеву-Рюмину пришлось долго оправдываться, чтобы снять с себя подозрения. В результате расследования выяснилось, что Бестужев-Рюмин «во время исправления им сей должности, действовал, как видно из дела, наравне с другими членами муниципалитета и особенных услуг его неприятелю по исследованию не обнаружилось».
Оправдали и купца 2-й гильдии Григория Колчугина, занимавшегося в Москве книжной торговлей и служившего перед войной гофмаклером Коммерческого банка. Он был отцом восьмерых детей, знал несколько иностранных языков, жил в собственном доме на Покровке. Купец не смог выехать из Москвы по причине имевшегося у него большого имущества. Французы заставили Кольчугина войти в муниципалитет, поручив ему «надзор за богослужением».
Но как говорится в народе, «своя рубашка ближе к телу». Таких в муниципалитете оказалось немного. Но сказать о них стоит. Взять хотя бы купца-старообрядца Л.И. Осипова, поднесшего Наполеону цельное блюдо серебра. Император оценил верность предателя, приказав не трогать дом купца. Осипову поручили обеспечивать москвичей продовольствием. В дальнейшем, правда, Осипову не повезло: «Он брался с тем, чтобы ему дали нужное число подвод, но Наполеон велел ему сказать, что он сих уговоров не знает и что велит его повесить», – сообщали ростопчинские агенты.
Купец 3-й гильдии И.Г. Позняков, которому французы доверили заниматься закупками хлеба, использовал свое членство в муниципалитете для личной наживы. Уже после изгнания оккупантов из Москвы выяснилось, что Позняков награбил вещей, оставленных москвичами, на общую сумму в 2–3 тысячи рублей. В отличие от большинства оставшихся в городе купцов, он не только активно сотрудничал с захватчиками, но и организовал банду грабителей, промышлявших разбоем. В эту банду входили купцы М.Е. Карнеев, П.И. Брыткин, М.А. Шапошников и Е.И. Посников, В.П. Попов, М.М. Резенков, крестьянин П. Прасолов и прочие, оставшиеся в Москве. Они «усердно занимались присвоением чужой собственности, делая наезды на Гостиный двор и в частные дома, а собранные товары и «вещи» свозили в дом Позднякова и там делили. На допросах Брыткин показал, что, «по приглашению Позднякова, вместе с купцами Поповым, Резенковым, Вепринцевым, Посниковым и извозчиком Прасоловым ездили неоднократно в город и брали там во время горения Гостиного двора, по указанию Познякова, разные товары, но из чьих амбаров или лавок – не знает». Брали они синюю кубовую краску, итальянский шелк, хину, английскую прядильную бумагу, чай, гвоздику и проч. Почти все сознались в соучастии, как и сам Поздняков. Так, извозчик Прасолов рассказал на допросах, что 6 сентября ездил он вместе с Позняковым и прочими в Гостиный двор, где купцы набрали «полную бричку» разного товара, а 7 сентября Поздняков с женой увезли оттуда полную бричку фаянсовой и фарфоровой посуды, и несколько раз ездили туда же на поживу, увозя вино, изюм и другие товары.
По выступлении французов из Москвы купец Попов отправил в Харьков награбленный товар на 12 подводах. Поздняков требовал от него за эти товары «ю процентов в общую кассу» – притом что он сам с женой взяли себе из всего таким образом «приобретенного» товара 55 процентов, Брыткину предлагалось 20, а Попову и Вепринцеву по 10. По выезде из Москвы они едва не передрались из-за награбленного».[183]
По результатам расследования Позняков был приговорен к 15 ударам кнутом, вырезанию ноздрей, клеймению и каторге. Целую группу иностранцев, служивших в муниципалитете, приговорили к различным наказаниям. Так, комиссара Франца Реми за распространение вражеских прокламаций выслали в Тобольск, комиссара Иосифа Бушота за измену присяге отправили в Сибирь, большую же часть коллаборационистов просто выслали за границу.
Но все же значительную часть членов муниципалитета оправдали, отметив, что их служба при французах была вынужденной.
Создали французы и свою полицию, призванную поддерживать на московских улицах маломальский порядок. Как вспоминал свидетель, «полицейский порядок ограничивался только дозором троекратных конных патрулей, имевших приказание подбирать шатавшихся не в указанные часы солдат, первый объезд – в девять часов вечера, второй – в одиннадцать, третий и последний – в час ночи. В каждый объезд трубачи трубили на трубах. Забранные солдаты в 9 час. – получали выговор, в 11 – штрафовались арестом, а в час ночи – подвергались наказанию».[184]
Во главе полиции по собственному желанию стал все тот же магистр Московского университета и содержатель пансиона Фридрих Виллерс, французский подданный, прибежавший к Наполеону на Поклонную гору еще 2 сентября, поведение которого стало ярким примером коллаборационизма и предательства. Он не только сам вызвался служить оккупантам обер-полицмейстером, но и составил список подобных себе отщепенцев, которых французы могли бы назначить комиссарами московской полиции.
Оккупанты трактовали происходящее по-своему: «8-го числа пожар немного затих; маршал Мортье, губернатор города, с генералом Мильо, назначенным плац-комендантом, деятельно занялись организацией полицейского надзора. Выбрали для этой цели итальянцев, немцев и французов, обитателей Москвы, которые спрятались, уклонившись от строгих мероприятий Ростопчина, до нашего прихода насильно заставлявшего жителей покидать город».[185]
2 сентября Виллерс встретился с одним польским генералом, которого «водил его в Губернское Правление, в Думу, в Полицию, к Генерал-Губернатору, словом, всюду, где была малейшая надежда встретить какой-нибудь остаток чиновников. Эта-то прискорбная встреча доставила Виллерсу место полицеймейстера», – писал Вильфор. Помещалась новоявленная полиция недалеко от муниципалитета, на Покровке, в доме Долгорукова, где также был организован и процесс над поджигателями.
Активно участвуя в проведении оккупационной политики, Виллерс всячески измывался над москвичами, не желавшими подчиняться французам. Так, однажды, он приказал запрячь «впереди дохлой лошади» восемь человек, которых «погонял палкой».
Когда Наполеон узнал о той памятной отправке Ростопчиным московских французов (которых погрузили на барку), то велел взять в заложники наиболее видных из оставшихся в городе москвичей. Комиссар Московского архива коллегии иностранных дел (что в Хохловском переулке) надворный советник Тархов рассказывал, как он сам оказался в числе арестованных. 1 октября его привели в один из уцелевших домов на Мясницкой улице. Там французы и собрали заложников, к которым обратился Виллерс, объяснивший причины ареста: «Ростопчин отправил на барках 50 человек французов в Казань или в Сибирь, и что они там содержатся плохо». Три дня продержали заложников под стражей, видимо, в ожидании того, что Александр I, узнав об этом, прикажет вернуть московских французов из ссылки. Именно такой срок дал французский император русскому, иначе угрожая расс