Уже к концу мая состав камеры сильно изменился. Большинство блатных, составлявших окружение Хили, получив после суда свои сроки, отправились на Краснопресненскую пересылку, в ИЗ № 77/3, где их ждали этапы в лагеря и крытые тюрьмы. На их место пришли новички — в основном первоходы, закрытые по бытовухе: хулиганство, мелкое воровство, убийство по пьяни. Дискотеки, рынки, вокзалы, рестораны, школьные выпускные вечера и московские коммунальные кухни обычно поставляют в следственные изоляторы подобный контингент.
Шестого июня, в субботу, на сто шестьдесят восьмую заехало сразу пятеро новичков. Накачанные бицепсы атлетов, коротко стриженные головы, низкие лбы неандертальцев, массивные челюсти и булыжное выражение глаз свидетельствовали, что это — типичные «быки» из организованной спортивности, которые пудовыми кулаками и интеллектуальной отмороженностью обслуживают самую беспредельную часть российского криминалитета.
(Как выяснилось позже, это были рядовые «пехотинцы» из череповецкой и хабаровской группировок; еще с начала девяностых десятки групп провинциальных рэкетиров отправились «на покорение Москвы», предлагая наемнические услуги столичным структурам: ореховской, люберецкой, бауманской и коптинской.)
Эта же пятерка молодых бандитов-беспредельщиков сошлась между собой еще на «сборке», выработав единственно правильные, как им самим показалось, стратегию и тактику освоения новой территории.
Новички сразу же повели себя нагло и вызывающе. Один из них, отзывавшийся на кличку Карел, тут же согнал с нижних нар какого-то серого мужика, объявив, что отныне это — его место. Замечание Хили о том, что на «хате» спят по очереди, осталось без должного понимания.
— Ты-то сам спишь, когда хочется, — напомнил молодой бандит.
— Мне так положено, — коротко ответствовал «смотрящий».
— А мне почему не положено?
— А потому что сам ты — никто и звать тебя никак, — последовала справедливая оценка.
Лицо Карела налилось кровью, что свидетельствовало об обиде. Казалось, еще мгновение, и он набросится на Хилю с кулаками. Однако на лице новичка неожиданно промелькнуло нечто вроде осмысленности — примирительно хмыкнув, он произнес:
— У вас свои понятия, а у нас — свои. Мы же не заставляем вас жить так, как хочется нам!
— Еще чего не хватало, — процедил Хиля, неприязненно щурясь.
— ... вот и вы своих порядков не навязывайте, — закончил Карел.
— Ты хорошо подумал, прежде чем мне это сказать? — прищурился блатной.
— Лучше некуда, — хмыкнул собеседник, всем своим видом демонстрируя, что разговор закончен.
Конечно, во власти «смотрящего» было многое, но численный перевес был на стороне новичков. И неизвестно, как бы отнеслась к предстоящей разборке основная масса подследственных, то есть мужиков.
Борзых первоходов оставили в покое — по крайней мере, пока.
Первое время молодые провинциальные рэкетиры, прозванные на хате «спортсменами», особо не обращали на себя внимания. Никто из них не курил, не интересовался спиртным и наркотиками, даже не смотрел «сеансы», предпочитая им трансляции с чемпионата по боксу. Новички старались поддерживать спортивную форму: несмотря на жару, по сотне раз за день отжимались от пола, качались, упражнялись в армрестлинге. Жили они одной «семьей», и на общак, естественно, ни разу не отстегнули.
Сокамерники смотрели на них косо — особенно Хиля с тремя блатными, оставшимися в его окружении, и казалось, достаточно одной лишь искры, чтобы начался пожар...
То памятное июньское утро ничем не отличалось от тысяч подобных: уборка «хаты» шнырями, заезд баландера с тележкой, раздача хлеба...
С последнего все и началось: по тюремным законам, на одного арестанта положено полбуханки хлеба. Хлеб раздается буханками, а уж сами заключенные обычно делят его на равные части. Делается это обычно толстой ниткой — ножи в следственных изоляторах запрещены.
Так уж получилось, что Карел должен был разделить хлеб с каким-то стариком, заехавшим в сто шестьдесят восьмую три дня назад. Натянув нитку, молодой бандит разрезал буханку, небрежно сунув одну половинку соседу.
— На, жуй...
Неожиданно к Карелу подошел «смотрящий»:
— Постой, постой... Покажи-ка вторую половину...
Карел не стал противиться — он молча сунул Хиле свои полбуханки и, состроив такую гримасу, будто бы хотел плюнуть, спросил:
— А че?
Хиля взвесил обе половинки в руках, затем тщательно сравнил их — кусок Карела оказался немного больше. Неизвестно, случайно ли Карел обделил соседа или сделал это с умыслом, но уже через секунду сдержанный гул камеры прорезал хриплый бас «смотрящего»:
— Братва, крыса на хате!
— Где?
— Кто?
— Хата не потерпит крысу! — тут же откликнулись блатные из окружения Хили, и по их тону было понятно, что инцидент спровоцирован загодя.
— Братва, смотрите! У кого — у старика скрысятничал! И что?! Святое, казенную чернушку! — Хиля вызывающе высоко поднял руки с половинками хлеба.
Он хотел было что-то добавить, но не успел: удар кулака — и «смотрящий» отлетел к шконке, ударившись затылком о перекладину. И тут началось...
Первым бросился на Карела маленький, очень ловкий и юркий блатарь Адам из Звенигорода. В татуированной руке блеснул заточенный в лезвие черенок «весла», металлической ложки. Лезвие наверняка распороло бы Карелу живот, если бы бандиту не пришли на выручку товарищи. Грамотно поставленная подножка — и Адам, растянувшись на полу, сильно ударился головой о железную дверь.
«Спортсмены», воодушевленные первым успехом, пошли в наступление. Карел, подбежав к валявшемуся на полу Хиле, поднял его за волосы и принялся методично бить головой о пол. Изо рта «смотрящего» потекла тоненькая струйка крови, он что-то прохрипел, но тут же затих. Товарищ Карела, Валик Хабаровский, успешно отбивался от двух блатных, пришедших на помощь «смотрящему». Спустя минуту один, обливаясь кровью, свалился под шконку с разбитой головой, а второй, получив очень болезненный удар в солнечное сплетение, лежал рядом с парашей, сложившись пополам.
Неожиданно в коридоре послышались торопливые шаги, и в камеру ворвались коридорные вертухаи. Несколько ударов дубинками мгновенно охладили пыл беспредельщиков. Вскоре появился и офицер с красной повязкой на рукаве — корпусной. Мгновенно оценив ситуацию, он распорядился: «спортсменов», зачинщиков драки, отправить в карцер, а Хилю и его окружение — на «больничку».
Однако всем было понятно: главные события еще впереди.
Так оно и случилось. Уже вечером Хиля, который не захотел оставаться на «больничке» и вернулся на «хату» к своим обязанностям «смотрящего», получил «маляву» следующего содержания:
Добрый час, братва!
Приветствуем всех достойных Арестантов. Здоровья, Радостей и Мира Дому Нашему. Сообщили нам, что на хату вашу заехало пятеро борзых беспредельщиков, что не приняли они Наши традиции, нарушили Наши порядки, что начали драку на хате и подняли руку на «смотрящего» и братву. Мы, Воры, не допустим беспредела в Доме Нашем. Негодяи теперь все на одной хате, и хата их объявлена со знаком минус. И каждый, кто встретит этих отмороженных скотов на сборках, пересылках, этапах и зонах, пусть поломает их поганые хребты. За несправедливость ответственен каждый. Всего Вам Хорошего, Чистого и Светлого. Пусть каждому из Вас улыбнется Удача.
С уважением ко всем честным Арестантам — ... — Воры Российские (ПУБЛИКУЕТСЯ С СОБЛЮДЕНИЕМ ОРФОГРАФИИ ОРИГИНАЛА. ПО ПРОСЬБЕ БРАТВЫ АВТОРЫ СНЯЛИ ПОДЛИННЫЕ ИМЕНА ВОРОВ, ПОДПИСАВШИХ ЭТО ПОСЛАНИЕ.)
Это был смертный приговор. Было понятно: после вердикта, вынесенного авторитетными ворами, «спортсмены» вряд ли доживут до суда, не говоря уже об этапе. Нет ничего страшней в ИЗ, чем «хата», объявленная «со знаком минус»; скорее всего, негодяев будут выдергивать по одному в другие камеры, где их оправдания вряд ли заинтересуют братву. Ведь приказ «ломать поганые хребты» беспредельщиков наверняка получила вся Бутырка...
Да и не только она.
— Встать! Суд идет!
Любой гражданин, заслышав такую фразу, обычно вздрагивает. И Саша Лазуткин не стал исключением.
Лазуткин сидел на жесткой деревянной скамье в металлической клетке слева от судейского стола. Двое молчаливых охранников равнодушно скользили взглядами по публике, собравшейся в зале.
На этот процесс пришли лишь самые близкие: мать, несколько пацанов со двора и, что приятно поразило, его Наташа. Это приободрило: значит, не забыла, значит, по-прежнему любит...
Судебное заседание проходило по стандартному сценарию. Обвинение, упирая на прежнюю судимость по 213-й, «хулиганской» статье с отсрочкой приговора, и на то, что подследственный не встал на путь исправления, потребовало максимального наказания. Адвокат акцентировал внимание на то, что его подзащитный не взламывал машину, что уже провел в стенах ИЗ почти четыре месяца, а также на незначительную тяжесть преступления, чистосердечное раскаяние и положительные характеристики с места жительства и места работы. Потерпевший, хозяин обворованной машины, четко подтвердил, что претензий к Александру Лазуткину не имеет и просит не наказывать этого молодого человека лишением свободы.
Мать то и дело всхлипывала, утирая платочком раскрасневшиеся глаза. Наташа, сидевшая к подследственному ближе всех, бросала на Сашу взгляды, полные любви и сочувствия.
— Суд удаляется на совещание, — устало произнесла судья и, захлопнув картонную папочку дела, удалилась с заседателями в совещательный кабинет.
Спустя пятнадцать минут она уже огласила приговор: учитывая смягчающие обстоятельства, а также незначительную тяжесть содеянного и время, проведенное под следствием в ИЗ, «определить наказанием штраф в размере трехсот минимальных размеров оплаты труда, освободив подследственного в зале суда...»