Таким днем стал следующий: Головкин вновь встретил ту самую троицу, но уже без старшего. И вновь вызвался подбросить ребят домой на машине. По дороге он предложил юным попутчикам незамысловатую игру, смысл которой обещал раскрыть чуть позже: мол, пусть самый маленький из вас залезет в багажник, а остальные останутся в салоне...
А дальше — по привычному сценарию: завез в гараж, закрыл изнутри дверь, вывел из машины первого, заклеил рот скотчем, связал руки, столкнул в подвал и подвесил на крюк. Второго подвесил сбоку. На глазах пацанов изнасиловал самого маленького. Затем пришла очередь остальных...
Наверное, он чувствовал, что эти жертвы у него последние, и потому изощрялся как только мог: заставлял мальчиков делать друг другу минет, затем, пресытившись зрелищем, принялся заживо разделывать самого старшего ребенка на глазах его друзей, демонстрируя изъятые органы и попутно объясняя их назначение.
Расчлененные трупы всех троих были выброшены в яму неподалеку от дорожного указателя «Звенигородское лесничество».
Это было сделано 12 октября, и через три дня следователи прокуратуры вышли на того самого шестнадцатилетнего подростка, который был с погибшими за сутки до убийства. Он и сообщил следователям, что 11 октября дядя Сережа с конезавода подвозил их на своем «жигуле» в Горки-X.
Установить личность «дяди Сережи», владельца «Жигулей» третьей модели, не составляло труда: в небольших Горках-Х все прекрасно знали друг друга.
19 октября Головкин, заправив полный бак бензина, выехал из поселка. Но уже спустя пятнадцать минут его «тройка» была остановлена на московской трассе патрульным инспектором ГАИ. Насильника, наводившего ужас на Москву и Подмосковье, взяли буднично: в гаишном пикете сержант проверил права и техпаспорт, потом потребовал документы, удостоверяющие личность, затем долго переговаривался по рации с начальством... Спустя полчаса Головкин, стараясь не терять самообладания, сидел в следовательском кабинете Одинцовского УВД.
Старший советник юстиции Евгений Бакин, возглавлявший оперативно-поисковую группу, «колол» задержанного семь часов кряду, однако насильник упрямо стоял на своем: ничего не знаю, ничего не видел. Да, 11 октября действительно подвозил каких-то пацанов: я соседей часто подвожу, наведите справки. Правда, в салоне «тройки» были найдены три ножа со следами крови, но Головкин поспешил откреститься от них: не знаю, не мои. И задержанного оставили ночевать в одиночной камере ИВС при Одинцовском УВД. Маньяк понял: это конец. А поняв, попытался покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены осколком стекла. Не получилось: коридорный, заметив попытку суицида, вызвал врача.
А на следующий день областная прокуратура вынесла постановление: учитывая тяжесть преступления и возможность скрыться от следствия, избрать в качестве меры пресечения С. А. Головкину заключение под стражу и направление в СИЗО № 48/1.
И уже 20 октября 1992 года, после совершения необходимых формальностей, арестованного повезли в Москву, в следственный изолятор № 1, именуемый чаще Матросской Тишиной, но не в общий корпус, а в бывший кагэбэшный спецкорпус № 9, то есть на «спец».
Комплекс мрачных сооружений без архитектурных излишеств неподалеку от набережной Яузы невольно привлекает к себе внимание и жителей этого района, и людей, попавших туда впервые. Это — следственный изолятор № 1, более известный в народе как «Матросска».
Правда, вряд ли кто из рядовых граждан знает, что в «Матросске» существует целых две тюрьмы. Во-первых — эмвэдэшный СИЗО № 1, известный не менее, чем Бутырка. Во-вторых — так называемый внутренний корпус № 9, который до ноября 1991 года относился к компетенции сперва КГБ. Он-то и считается самым серьезным; порядки в «девятке» куда строже, чем почти во всех столичных тюрьмах.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
До начала девяностых годов прошлого столетия советские спецслужбы располагали в Москве четырьмя тюрьмами: Областной внутренней КГБ СССР, что на Лубянке, 14; Центральной внутренней, что на Лубянке, 2; СИЗО Лефортово и внутренним режимным корпусом № 9, примыкавшим к СИЗО № 1.
Местоположение последнего выглядело странным из-за соседства с СИЗО № 1 ГУВД Москвы — как известно, отношения между двумя силовыми структурами складывались непросто, а к началу восьмидесятых обострились до предела (шеф КГБ Ю. Андропов и шеф МВД Н. Щелоков параллельно разрабатывали планы физической ликвидации друг друга). Обоюдная неприязнь милиции и ФСБ во многом сохранилась и поныне.
До 1991 года персонал внутреннего режимного корпуса № 9 состоял в штате КГБ, что сказывалось на строгости режима. В отличие от СИЗО № 1, расположенного рядом, или СИЗО № 2 (Бутырка), случаи внеслужебных контактов контролеров, с одной стороны, и подследственных, их адвокатов или родственников — с другой, фиксировались во внутреннем корпусе № 9 крайне редко.
Строгий кадровый отбор, атмосфера взаимного доносительства и более высокая, чем в СИЗО ГУВД, зарплата, свели коррумпированность охраны практически на нет.
Начальник внутреннего режимного корпуса № 9 напрямую подчинялся Следственному управлению КГБ СССР.
Арестанты, ожидавшие окончания следствия в «девятке», наверняка помнят, что «хозяин», имея звание майора, обычно ходил на службу не в форме, а в гражданской одежде — видимо, подчеркивая таким образом свое привилегированное положение.
В 1991 году, после августовской попытки государственного переворота, КГБ постигла полная реорганизация. Следственное управление было ликвидировано. С потерей Следственного управления, естественно, КГБ, переименованный в СБ, потерял и следственный изолятор Лефортово, и, естественно, внутренний режимный корпус № 9. «Девятка» перешла в распоряжение МВД. Кадровики из ГУИТУ (Главное управление исправительно-трудовых учреждений (ныне — ГУИН) провели тщательную чистку персонала — в отличие от Лефортова, где костяк старых кагэбэшных кадров сохранился.
Видимо, именно поэтому члены ГКЧП были помещены во внутренний режимный корпус № 9, а не в Лефортово — кураторы следственной бригады опасались, что экс-чекистский персонал может оказать какое-нибудь содействие своему бывшему шефу Владимиру Крючкову.
Условия содержания во внутреннем режимном корпусе и поныне значительно отличаются от тех, что предусмотрены в следственных изоляторах, подчиненных МВД РФ. Значительно лучше питание подследственных.
Администрация старается по возможности соблюдать санитарные нормы — количество арестантов в одной камере, как правило, не превышает восьми-десяти человек. Предусмотрены и специальные камеры: несмотря на то что в каждой из них имеется от двух до четырех спальных мест («шконок»), в таких камерах обычно содержится по одному арестанту.
В настоящее время внутренний режимный корпус № 9 (недавно переименованный в следственный изолятор № 4) располагает отдельной картотекой, отдельным входом в следственные кабинеты, отдельным хозяйственным блоком и отдельными помещениями для свиданий.
Среди именитых узников — члены ГКЧП Крючков, Янаев, Павлов, Стародубцев, организатор финансовой пирамиды «МММ», бывший депутат Госдумы Мавроди, почитаемые российским криминалитетом воры в законе Черкас, Дзэ, людоед Джумагалиев.
Забегая вперед, следует отметить, что в 1995 году в режимном спецкорпусе, в камере № 938, ожидал окончания следствия Александр Солоник — самый известный наемный убийца в российской криминальной истории. В ночь с 5 на 6 июля Солоник при помощи коррумпированного постового контролера мл. сержанта Сергея Меньшикова совершил побег из режимного корпуса. После этого ЧП во всех следственных изоляторах Москвы и Подмосковья была проведена тщательная проверка на предмет внедрения в тюремный персонал ставленников организованной преступности.
Обычный контингент СИЗО № 4 — криминальные лидеры уровня выше среднего, воры в законе, а также бывшие сотрудники прокуратуры, ГАИ, РУОПа, МУРа и ФСБ, обвиняемые в коррупции, вымогательстве, похищении людей, устойчивых связях с мафией и злоупотреблении служебным положением (для таких предусмотрены отдельные камеры).
В настоящее время спецкорпус Матросской Тишины имеет репутацию одного из образцово-показательных следственных изоляторов Российской Федерации.
Сидя в милицейском воронке, маньяк тупо смотрел на свою перебинтованную руку, думая лишь об одном: только бы оперативники не догадались заглянуть в гараж. Орудия пыток, следы крови и череп одного из убитых выдали бы преступника с головой.
Выход, единственный в такой ситуации, напрашивался сам по себе: уйти в полный отказ. Мол — не видел, не слышал, не знаю.
А что касается гаражного подвала...
Человеку всегда свойственно надеяться на лучшее. Даже если положение его полностью безнадежно.
Головкин никогда прежде не сталкивался с пенитенциарной системой. ИВС, СИЗО и ИТК любого из четырех режимов для него, человека непосвященного и далекого от тюремного быта, были одним и тем же — тюрьмой. А про тюрьму он знал лишь то, что туда лучше не попадать.
Но попав за решетку, маньяк стал настоящим вместилищем страхов. Страхи эти неотступно душили, терзали и мучили его. Страхи были подобны огромным безжалостным змеям: подползали незаметно, невидимо, чтобы ужалить, укусить, кольцом сдавить тонкую шею — так сильно, чтобы голова, оторвавшись от позвонков, покатилась по цементу пола.
Еще по дороге в Москву один из милицейских конвоиров как бы между делом сообщил: да, несладко тебе, Головкин, придется — братва за твои подвиги очко на британский флаг порвет, сделает из тебя общедоступную девочку, а то и завалят. И поделом, поделом...
И этот страх, животный ужас неминуемой расправы стал самым кошмарным из всех.
ИЗ МАГНИТОФОННОЙ ЗАПИСИ ЧАСТНОЙ БЕСЕДЫ С А. К-ЫМ, ИНСПЕКТОРОМ ГУИНа РФ (ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ИСПОЛНЕНИЯ НАКАЗАНИЙ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ) (по просьбе собеседника авторы не называют его фамилию)
— ... а вообще, тюремный суд братвы, надо отдать ей должное, часто куда справедливей, чем официальный. Обвиняемых «по мохнатке» (А. К-ОВ ИМЕЛ В ВИДУ