Несмотря на ощущение всеобщей тишины в общественной жизни, семимильными шагами развивалась российская промышленность. Один из публицистов той эпохи даже сравнивал Москву с Манчестером, хотя в позднейшее время образ «красного Манчестера» закрепился за Иваново-Вознесенском. За скорейшее развитие буржуазии и крупной индустрии ратовал Д. И. Менделеев: «Только с развитием производств – фабричных и заводских – создается тот прочный средний производительный класс, без развития которого невозможно сильное, образованное государство. Этому среднему классу предстоит в России связать свободными производительными, но практическими и крепкими узами крестьянина с образованностью»[138]. Российский паровоз мчал вперед.
НЕКОТОРЫЕ УШЕДШИЕ МОСКОВСКИЕ НАЗВАНИЯ
Москва долго сопротивлялась появлению полноценной уличной сети с утвержденными названиями. Народные наименования – часто связанные с местными урочищами, легендами, церквями, особенностями рельефа – правили бал в XIX – начале XX века.
Их блестяще перечислил литератор Иван Лукаш: «Теперь московская просвирня приказала долго жить, и нам не у кого учиться ее вдохновенному языку – только бы нам не забыть то, чему мы уже научились. Потому-то с такой жадной радостью перебираешь всем известные московские имена – все равно какие – гремящие и певучие, порхающие и смеющиеся имена Москвы: Щепунец, Феколка, Татьянка, Плющиха, Облупа, Красилка, Заверейка, Агашка, Девкины Бани, Ленивка близ Колымажного. Под Пушкой, Наливки, Варгупиха, Лопухин, Крутой Яр… Вы не забыли, вероятно, что так звались в Москве кабаки?
Иконный, корабейный, бумаженный, манатейный, сайдашный, оружейный, ножевой, перинный, кожаный, капотный, крашенинный, замшевый, завязочный, кружевной, золотой, красильный, шапошный, скорняжный, ветошный, покромной, калашный, сурожский, скобяной, просольный, медовой, москательный, юхвенный, пушной, подошвенный, замочный, щепетильный, игольный, кисейный, холщовой, квасной… Так звались в Москве торговые ряды, и кажется, что еще кишит живьем в этих прилагательных обыденная Москва.
А Крестцы Китай-города, Неглиняная и Варварка, или Замоскворецкие Могильцы и Плотники, Кречетники, Трубники, Пушкари, Грачи, Кадаши, Толмачи, Бронники, Бараши, Басманники, Яндовы или Бражки и, наконец, прелестная Тишина, с ударением на втором «и», а то переулки Калашный, Камергерский и Лебяжий… Так звались некоторые концы и улицы Москвы. А какими удивительными, явно смеющимися, были имена ее рек: Чичорка, Синичка, Хапиловка, Кабанка, Неглинка, Самотека и сама Яуза…
Чудесны были имена и чудесных московских икон: Блаженное Чрево в Благовещенском, Благодатное Небо в Архангельском, Всемилостивейший Спас, Золотая Ряса и Сын во Славе Отчей в Успенском, в Новодевичьем – Одигитрия и Руно Орошенное в Зачатийском, на Остоженке…»
VДевяностые
Если представить себе сейчас 1891 год, мир внешне настолько изменился, что кажется, прошла не одна человеческая жизнь, а несколько столетий. Париж обходился без световых реклам и без автомобилей. О Москве говорили «большая деревня». В Германии доживали свой век романтики, влюбленные в липы и в Шуберта. Америка была далеко, за тридевять земель.
Девяностые годы наступали на нас из плюшевых с бронзовыми застежками семейных альбомов, где затянутые в рюмочку дальневосточные красавицы еще не успели расстаться с турнюрами, чтобы превратиться в столичных «кокотесс»; где мечтательные почтово-телеграфные чиновники, в блаженном неведении торпедо и лимузинов, вдохновенно опирались на слишком высокий руль слишком тонкошинного велосипеда; где будущие защитники Порт-Артура еще щеголяли в юнкерском мундире, держа руку у пояса на штыке новейшего образца, только что выпущенного Тульским оружейным заводом.
Москва: двойственность, сложность, высшая степень подвижности, столкновение и путаница отдельных элементов внешности… Москву я считаю исходной точкой моих исканий. Она – мой живописный камертон.
1890-е годы Москва встречает во всем блеске своего развития. Щедро вскормленное реформами Николая Алексеева, городское хозяйство развивается и стремительно идет вперед. В описываемый период златоглавая получит канализацию и водопровод, будут построены долгожданные Верхние торговые ряды и подарена городу Третьяковская галерея. Численность населения вплотную приблизится к миллиону жителей. Не за горизонтом времена, когда Первопрестольная будет «прибавлять» по 50 тысяч человек ежегодно. По Всероссийской переписи 1897 года в Москве проживали 977 269 человек. Гендерный дисбаланс сохраняется – город приютил 423 463 женщины и 553 806 мужчин[139]. Русские и православные составляли абсолютное большинство населения: «протестантов (немцев) 2,3 %, евреев 2 %, католиков 1 %, мусульман 0,3 %, армян 0,1 %»[140].
Происходит вымывание населения из центра города, кварталы Мясницкой, Городской и Арбатской частей приобретают статус коммерческих и деловых. Пречистенская часть прибавила с 1882 по 1897 год всего 6 тысяч жителей (с 36,0 до 42,6 тысячи). Окраины росли лавинообразно: Пресненская часть за полтора десятилетия дает прирост с 41 тысячи жителей до 69, Сущевская – с 56 тысяч до 85. Абсолютным рекордсменом становится Мещанская часть: численность населения в этом районе города в 1897 году перевалила за 100 тысяч человек против 66,5 тысячи в 1882-м. Низовая стихия захлестывает город – крестьяне из искомого миллиона составляют 626 тысяч населения! На долю «некрестьянского сословия» приходится только 362,6 тысячи жителей. Хотя, как пишет Б. Н. Миронов, только 2 % населения Москвы (около 15,4 тысячи человек) в конце 1890-х годов занимались огородничеством. Жители Петербурга в указанный период держали 8 тысяч коров, москвичи обгоняли по этому показателю жителей северной столицы.
Численность лиц купеческого звания в Москве в 1897 году составляла 19 491 человек. Этот показатель постепенно уменьшался – в 1902 году купцов уже на тысячу меньше, 18 510 человек. Правда, купцы активно переходили в прослойку почетных граждан, которая увеличилась с 1882 по 1897 год в два с небольшим раза, с 9223 до 21 603 человек. Бывшие крестьяне активно выкупают купеческие свидетельства: если в 1870 году в Москве купцами второй гильдии стали 488 человек, то в 1898-м – уже 1452.
Пестрота отдельных городских районов сохраняется. Н. И. Астров свидетельствует: «Москва «интеллигентная» населяла Арбат и Пречистенку с лабиринтом их переулков. «Город» Москву-City – исключительно большие торгово-промышленные предприятия и банки. Замоскворечье – старозаветное московское купечество, в недавнем прошлом типы Островского; Рогожское – старообрядцы; Сущево – ямщики; Хамовники – ломовые извозчики».
Никольский единоверческий монастырь, что недалеко от Преображенской площади
Антагонизм между новой денежной элитой и дворянским сословием все еще силен. Скажем, представитель аристократии и купеческая дочка могли сыграть свадьбу, но в светских салонах подобные поступки осуждались. Купцы называли такие межсословные союзы попытками «позолотить герб». Как пишет А. Н. Боханов, «…крупному финансовому дельцу, не имевшему «хорошей генеалогии», легче было заработать очередной миллион или учредить компанию, чем получить приглашение на обед в аристократический особняк с родовым гербом на фасаде. Даже если владелец этого «палаццо», с обвалившейся штукатуркой и рассохшимися полами, никаких дарований, талантов и способностей не имел, а само это разваливающееся «родовое гнездо» давно уже было заложено и перезаложено, то и тогда продолжал считать себя выше «этих выскочек», «акул наживы» и «денежных мешков», недостойных его общества»[141]. Некоторые предприниматели остро переживали за свой собственный низкий социальный статус. Известный богач и благотворитель Лазарь Соломонович Поляков радостно говорил приближенным, когда наконец-то получил потомственное дворянство: «Ну и хочется вам затруднять свой язык? Лазарь Соломонович, Лазарь Соломонович! Зовите просто – ваше превосходительство!»
Москва становится торговым и промышленным центром империи. Спрут железнодорожных путей плотно опутывает ближайшие губернии. Интересно, что с 1880-х годов несколько пошатнулась слава Нижегородской ярмарки. В XX веке «чайный всероссийский рынок с Нижегородской ярмарки переселился в Москву…»[142]
Буржуазия понимала собственную значимость. В 1897 году Александр Иванович Сумбатов-Южин напишет пьесу «Джентльмен». В уста одного из героев, 30-летнего Лариона Рыдлова, наследника торгового дома «Рыдлова вдова и Чечов», драматург вложил следующую сентенцию: «Ведь от нас, третьего сословия, теперь вся Россия ждет спасения. Ну-ка, мол, вы, миллионщики, обнаружьте ваш духовный капитал. Прежде дворянство давало писателей, а теперь, уж извините, наша очередь… Позвольте, во‑первых, за нами свежесть натуры. Мы не выродились, как дворяне. Во-вторых, обеспеченность, это тоже важное условие: творить человек может только на свободе. А какая же это свобода, ежели у человека – pardon! – и подметки даже заложены?.. Вот и выходит, что сливки-то общества теперь мы. Дудки! нас уж не затрешь. Теперь вокруг капитала все скон-цен-три-ровано». Одна из купеческих газет горделиво и самодовольно отмечала в 1896 году: «Шагнув далеко вперед, получив из рук блаженной памяти Александра II широкий доступ к образованию, купечество ныне имеет в рядах своих массу европейски образованных людей, а дети купеческих семейств несут одинаковую службу в государстве, наряду с другими привилегированными сословиями».