Истомившимися по ласке губами
тысячью поцелуев покрою
умную морду трамвая.
Эпоха модерна уверенно вписывала трамвай в ряд природных, натурфилософских явлений, оживляла и обожествляла его. Фары становились глазами, вздрагивали, закрывались. На ум Александру Куприну приходили и более изысканные сравнения: «И вот вся наша планета, прекрасная Земля, представляется мне маленьким трамваем, несущимся по какой-то загадочной спирали в вечность. Вагоновожатый впереди нее – не зримое никем, покорное своим таинственным законам Время. Кондуктор – Смерть». Когда в 1902 году объявляли очередной конкурс на украшение зданий трамвайной компании, В. Э. Борисов-Мусатов предложил эскиз «Девушки в кринолинах, застигнутые грозой на прогулке»[181].
Плотный график движения частенько порождал трамвайные пробки. Так, через Лубянскую площадь ежечасно проходило 225 вагонов. На пороге 1912 года Москва насчитывала 251 версту трамвайных путей, объединенных в 39 линий (включая Петровско-Разумовский паровичок). Вагоны теперь курсировали и в сторону Воробьевых гор, имелся даже специальный вагончик, подвозивший пассажиров от Петербургского шоссе до Солдатенковской больницы.
Один только маршрут по Садовому кольцу в 1912 году дал 1,5 миллиона рублей выручки. На линиях установили больше сотни электрических часов, чтобы кондукторы и пассажиры могли сверять время. Прогресса не чурались даже старообрядцы, просившие управу подвести линию трамвая к Рогожской слободе: «Сейчас Рогожское кладбище совершенно отрезано от города. От ближайшей остановки конки у товарной станции Нижегородской железной дороги до кладбища не менее двух верст. Извозчиков здесь почти не бывает, а между тем, старообрядцам, приемлющим священство, не только нужно посещать единственный пока храм на Рогожском кладбище, но и посылать своих детей в школы, которые здесь находятся».
В 1910 году кондукторам, которых было уже больше тысячи, подарили красивую летнюю форму – куртки защитного цвета с голубыми галунами. Тем, кто в течение шести месяцев не имел на своих вагонах аварий и неприятных происшествий, платили дополнительную премию в 25 рублей. Впрочем, к «билетерам» существовали весьма серьезные претензии: «У некоторых кондукторов трамвая существует особый прием для отрывания билетов: прежде чем взяться за билеты кондуктор плюет на руку, а потом отрывает билеты от деревянной колодки, так как «сухими пальцами их не отдерешь!» Следовало бы отучить кондукторов от этого негигиеничного приема, а еще лучше пустить в ход катушки с билетами».
Об условиях работы на трамвае подробно рассказывает писатель Константин Паустовский, начавший трудиться кондуктором осенью 1914 года: «Миусский парк помещался на Лесной улице, в красных почерневших от копоти кирпичных корпусах. Со времен моего кондукторства я не люблю Лесную улицу. До сих пор она мне кажется самой пыльной и бестолковой улицей в Москве. Воспоминание о ней связано со скрежетом трамваев, выползающих на рассвете из железных ворот парка, с тяжелой кондукторской сумкой, натиравшей плечо, и с кислым запахом меди. Руки у нас, кондукторов, всегда были зелеными от медных денег. Особенно если мы работали на «медной линии». «Медной линией» называлась линия «Б», проходившая по Садовому кольцу. Кондукторы не любили эту линию, хотя москвичи и называли ее с умилением «Букашкой»… Проходила она около многолюдных вокзальных площадей, по пыльным обочинам Москвы. Вагоны на линии «Б» были с прицепами. В прицепы разрешалось садиться с тяжелыми вещами. Пассажир на этой линии был больше с окраин – ремесленники, огородники, молочницы. Расплачивался этот пассажир медяками, серебро же припрятывал и не очень охотно вытаскивал его из своих кошелей и карманов».
Кондукторы держали экзамен на знание Москвы. Седой старичок строго спрашивал, как проехать с одной бесконечной окраины на другую. Трамвайные билеты были раскрашены в разные цвета, чтобы кондуктор мог отличить вчерашний от сегодняшнего. В 1914 году предполагалось упразднить тарифы по станциям и ввести три тарифные зоны – в границах Бульварного кольца и Водоотводного канала, в пределах ближних и дальних застав. Из-за войны новшества не были опробованы.
Поездка в общественном транспорте значительно «укоротила» дамский гардероб и юбки – в длинных одеяниях кататься в трамвае не очень комфортно. Московский градоначальник запретил появляться в трамвае женщинам в шляпках «с длинными шпильками», дабы сберечь глаза остальных пассажиров. В Петербурге одному художнику подобной шпилькой случайно выкололи глаз.
В апреле 1909 года один из трамваев случайно налетел на два ассенизационных «экипажа» и разбил бочки золотарей вдребезги вместе со всем содержимым. В том же году некие дамы занимались тем, что клянчили у пассажиров старые билеты со словами: «Помогаю студенту, который на пари в течение трех месяцев должен собрать миллион трамвайных билетов».
Впрочем, учитывая пассажиропоток, исчислявшийся десятками миллионов обывателей в год, идея представляется не такой уж и безумной. Жители города регулярно бросались под трамвай, пытаясь свести счеты с жизнью. Опыт Анны Карениной, помноженный на технический прогресс, давал печальные плоды. В 1908 году прославленный архитектор Адольф Эрихсон мирно ожидал трамвай на Лубянской площади, но вдруг на него наехал автомобиль. К счастью, поблизости оказались два врача.
Обыватели сто лет назад точно так же скандалили, дрались за места и не спешили оплачивать билеты. Подобными сообщениями пестрели газеты: «14 августа мещ. Андрей Яковлев Лоссан, проезжая в нетрезвом виде в вагоне электрического трамвая за № 47 по Петербургскому шоссе, стал буйствовать, а когда его из вагона высадили, то Лоссан стал бросать в вагон камнями, причем побил стекла и попортил окраску вагона. Буяна отправили в участок». Дрались даже кондитерскими изделиями! В 1907 году «…градоначальник наложил трехмесячный арест на отставного поручика Замятина, затеявшего драку в вагоне трамвая, когда его просили выйти ввиду переполнения вагона. Замятин просил вчера градоначальника облегчить наказание, так как он дрался не кулаком, а кренделями, которые находились в его руке. Просьба не уважена». Трамвайные вагоны становились местом промысла воришек, в 1911 году ридикюль с кошельком вытащили у Иолы Шаляпиной, жены оперного певца.
Некто Белкин в 1909 году пытался отсудить у городской управы 5000 рублей за падение при выходе из трамвая. В ходе заседания выяснилось, что Белкин сам нарушил правила, попытавшись войти в вагон, когда движение уже началось. Иск незадачливого пассажира не только не удовлетворили, но и оштрафовали самого Белкина на 10 рублей. Валерий Брюсов находил свою прелесть в шуме и давке общественного транспорта:
Огни «электрических конок»
Браздят потемневший туман,
И зов колокольчиков звонок…
Пускается в путь караван.
Там, в душную втиснут каюту,
Застывший, сроднившийся вдруг
(Друзья и враги на минуту!)
Прохожих изменчивый круг.
Беседы и облик безмолвный,
Ряды сопоставленных лиц…
О конки! вы – вольные челны
Шумящих и строгих столиц.
Типичных пассажиров российского трамвая описал Александр Куприн в 1910 году: «Вот сидит толстый седоусый отставной полковник. У него вздрагивающие щеки покрыты сетью мелких красных жилок, в ушах вата и на руках вязаные напульсники от ревматизма. Добрый человек, крикун и хлебосол. Любит собственноручно готовить шашлык и вышивает крестиками по канве. Вся жизнь его в прошлом, в службе, и он не прочь приврать о том, как было «у нас в полку». Барышня с «Musique» под мышкой: матовая, мечтательная бледность лица, усталые, светлые, многознающие столичные глаза, безмолвная влюбленность в профессора, чувственное влечение к музыке, мигрень, плохой желудок, шоколадные конфеты, неразборчивое чтение и малокровие. Два подрядчика по малярной, а может быть, и по дровяной части. На толстых головах картузы; узко прорезанные глаза запухли от сна и жира, челюсти, как железные сковороды, мощные желваки на скулах, обросших рыжей курчавой шерстью. Оба они посетители бегов и темных трактиров, оба деспоты в семьях, истязатели детей, а набожны, не пропустят ни одного поста – ни Великого, ни Филипповок, ни Петровок, ни Спажинок, но оба способны задавить человека, как муху, за копейку, и притом отличные патриоты… Дальше сидит молодой, чистенький и юркий аптекарский ученик, а еще дальше – акушерка со своим специальным саком. За ней, ближе к углу, двое, – муж и жена, – оба крупные, мясистые, с большими твердыми лицами, – он земец, статистик, может быть, редактор журнала «Сыроварение», она – женщина-врач, с выпуклым, массивным, импонирующим бюстом. И он и она в пенсне».
Трамвай, конечно, хорош собой, но и альтернативные виды транспорта не дремали. В 1908 году в Москве пытаются организовать автобусное движение. В течение трех недель августа от Театральной площади до Серпуховской заставы ходил городской омнибус. Он успел перевезти 22 тысячи пассажиров, но качество московских мостовых очень скоро свело машину в могилу.
В 1910 году москвичи катались на омнибусах от Пресненской заставы до Серебряного Бора. Частные омнибусы и раньше ходили в дачные местности – Покровское-Глебово, Марьину Рощу, Останкино. Интересную деталь встречаем в воспоминаниях московского губернатора В. Ф. Джунковского: «…Присутствовал на открытии пассажирского автомобильного омнибусного движения между г. Верея и станцией Шелковка Московско-Брестской ж. д. Расстояние это в 24 версты приходилось делать на лошадях, что было и дорого, и отнимало три часа времени. Автобус же проходил это расстояние от 40 до 50 мин., причем стоимость проезда обходилась каждому пассажиру вдвое дешевле, чем на лошадях. Дабы поощрить это культурное начинание, я и поехал лично на открытие. Кроме того, мне хотелось лично поговорить и с крестьянами, которые, подстрекаемые ямщиками, боявшимися потерять заработок, смотрели косно на это новшество, проявляя даже некоторую враждебность»