«Профиль Гоголя, узнаваемый легко даже в самых скверных и неряшливых исполнениях, запестрел черт знает на чем, добро бы только на школьных тетрадках и календарях, но и аптечные товары украсились острым силуэтом. И карамельки были с «гоголем», и шоколадки были с «гоголем», а уж печенье «Гоголь. С. Сиу и Ко» трудно превзойти и нынешним пошлякам. Готовились все, в газетах можно было прочесть приватные приглашения на официальный праздник: «Окна на торжество Гоголя сдаются, открытый вид. Арбатская площадь, трактир Григорьевой…» Вот оно – торжество Гоголя!»[185]
Начало современной Беговой аллеи (скульптуры сохранились)
Монумент открыли 26 апреля 1909 года. На гоголевский праздник пожаловали тысячи гостей. Трибуны для публики так и не открыли (подрядчик поставил плохой материал), поэтому голые доски опоясывали фигуру Гоголя греческим амфитеатром. Гоголь пытался спрятаться от мира в куцых полах своего плаща. Над великаном слова смеялись, сравнивая то с вороной, то с летучей мышью. Отчаянно зубоскалили китайские львы из фонарного караула – вероятное порождение творческого гения Шехтеля. Было пасмурно и хмуро. 2000 человек хора и 420 человек оркестра исполнили «Гоголевскую кантату», написанную Ипполитовым-Ивановым:
В стольном городе, Москве родной,
Собрался народ со Руси святой,
Он принес привет сыну славному,
Что дарил людей тихой радостью…
Городской голова Н. И. Гучков произнес возвышенную речь: «На долю Москвы, сердца России, выпало счастие быть хранительницей останков великого Гоголя и воздвигнуть памятник над ними. От имени Москвы земно кланяюсь великому учителю. Да будет Москва не только охранительницей твоей могилы, но и хранительницей твоих заветов». Если памятник Пушкину на Тверском бульваре публика встретила тепло и на удивление единодушно, то с Гоголем произошел разлад.
Памятник трактовали по-разному, кому-то он пришелся по вкусу, другие старались больше не ходить по Арбату. Однако два лагеря сходились в одном: да, монумент необычен. Андреев, анализируя последние годы жизни Гоголя, подарил городу новый миф, собственное видение, воплощенное в камне. «Я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадал меня совершенно», – писал ученик Нежинской гимназии в начале жизненного пути. Бьемся до сих пор.
По городу ходили слухи, что графиня Уварова ссудила 12 тысяч рублей смельчаку, который уберет памятник подальше от глаз людских. В. В. Розанов, не имея возможности заглянуть в грядущее, писал: «Памятника, по крайней мере в Москве, – второго Гоголю не будет: и то, что испорчено «на этом месте и в этот год», естественно, никогда не исправится»[186].
Философ считал, что лучшим памятником Гоголю служит простая черная плита на Даниловском кладбище. Молчаливый гранит, в то же время говорящий о многом! «Начинается новое течение: толпа схлынула от памятника, оставив слой ила ругательств», – осторожно заметил коллекционер И. С. Остроухов. В газетах появлялись анонимные стихи следующего содержания:
Скажи, московский декадент,
В твоем искусстве толку много ль?
Ты думаешь, твой монумент
И вправду наш великий Гоголь?
Забыв созданье дивных книг,
Что славу разнесли по свету,
Одно, Андреев, ты постиг,
Что длинный нос был дан поэту.
Ты насмешил честной народ
И не утешен похвалами,
Но лавр тебя, конечно, ждет
У Рябушинского в бедламе.
Поленов предлагал перенести монумент во двор Третьяковской галереи, Коровин называл андреевского Гоголя слишком интимным. Репину, наоборот, понравилось, он даже восклицает: «Да здравствует Андреев!»
Толстой, проезжая мимо нового памятника на извозчике, сокрушался: «Ну, как же можно браться за такую непосильную задачу: стараться посредством чугуна изобразить душу человека!» Впрочем, сам монумент Толстому понравился. Сам Андреев считал избранное место не очень удачным и доверительно сообщал И. С. Остроухову: «А жаль, что Николай Васильевич в свое время не переехал на Пречистенку – памятник вышел бы интереснее лицом к бульвару. С площади же его смотреть совсем нельзя – слепит солнце. Да и некому; все на трамвай спешат или трамвая остерегаются…»[187]
В 1909 году Андреев выполняет еще один заказ, бюст доктора Ф. П. Гааза, установленный впоследствии в Малом Казенном переулке. Помня о значительной роли врача-филантропа в истории Москвы, скульптор ровно ничего не берет за работу. Материалы и отливка обошлись всего в 3200 рублей. Газеты подробно рассказывали о подвигах врача: «Будучи директором московского попечительного о тюрьмах комитета в сороковых годах минувшего столетия, Гааз много способствовал улучшению положения арестантов в тюрьмах и пересыльных арестантов, помогал семействам заключенных, работал над вопросом об улучшении самих тюрем и создал в Москве Гаазовскую, ныне Александровскую больницу. Все свое состояние, нажитое практикой врача, Гааз отдал нуждающимся и арестантам».
На постаменте было выбито жизненное кредо гуманиста: «Спешите делать добро». Одни только надписи на дарственных венках проливают свет на образ Гааза: «Другу человечества», «Учителю милосердия», «Светлой памяти великого человеколюбца», «Отцу и покровителю сирот». До революции Гааз успешно заменял столичным детям Айболита. «Русское слово» сообщало в 1912 году: «…Состоялся первый районный детский праздник в память «доброго дедушки» Гааза. К часу дня 700 детей, питомцев различных приютов Сокольнического района, собрались на Сокольничьем кругу. С флагами, со знаменами, с плакатами на древках, на которых были начертаны изречения «доброго дедушки», с оркестром музыки Рукавишниковского приюта, несколько сот детей, собравшихся на кругу, представили красивую картину».
1909 год, подаривший Москве сразу три памятника, ознаменовался еще и установкой монумента первопечатнику Ивану Федорову. Могучая фигура просветителя отныне красовалась у Китайгородской стены. Несмотря на проливной дождь, у памятника собралось несколько тысяч человек, практически все типографские рабочие Москвы. Стоящий возле печатного станка мастер держал в руках свежеотпечатанный лист. Не осталось ни одного прижизненного портрета Ивана Федорова, поэтому скульптор С. М. Волнухин и архитектор И. П. Машков получили значительный простор для творчества. Мастеров консультировал историк И. Е. Забелин. «Несмотря на ливень, народ долго не расходился с площади, интересуясь памятником. Скульптору С. М. Волнухину была сделана шумная овация, в которой приняли участие и все почетные лица». Правда, уже на следующий день у монумента появился ироничный и в то же время горький венок «Первому мученику русской печати». Вместе с Петром Мстиславцем первопечатник выпустил в Москве всего несколько книг, после чего ему пришлось бросить начатое в столице дело и бежать в более благополучные для просвещения западные регионы.
Группа художников подавала в городскую думу проект установки памятников основателям московской государственности, в т. ч. Ивану Калите и Ивану Грозному, но бумага затерялась в недрах бюрократической машины. В июне 1912 года москвичи получили в подарок конную статую своего любимца, белого генерала М. Д. Скобелева. Памятник украшал Тверскую площадь столицы, когда главная улица Москвы еще не была искусственно расширена.
Сзади красовалось здание полицейской части со стройной пожарной каланчой. Автором монумента выступил скульптор-самоучка, полковник в отставке Самсонов. Фигура Скобелева, скачущего и размахивающего шашкой, имела всего лишь две точки опоры – задние ноги лошади. Памятник был украшен двумя весьма натуралистичными скульптурными группами русских солдат, участвовавших в походах на Балканы и в покорении Средней Азии. На постаменте укрепили бронзовую доску с одним из плевенских приказов Скобелева: «Напоминаю войскам, что скоро и нам может предстоять боевое крещение: прошу всех об этом знать и крепить дух молитвою и размышлением, дабы свято до конца исполнить, чего требуют от нас долг, присяга и честь имени русского».
По словам Ходасевича, Маяковский впервые начал укрощать улицу именно у памятника Скобелеву: «…Став на тумбу, читал он стихи, кровожадные и немцеедские «до отказа»: «О панталоны венских кокоток вытрем наши штыки!» И, размахивая плащом, без шапки, вел по Тверской одну из тех патриотических толп, от которых всегда сторонился патриотизм истинный. Год спустя, точно так же, водил он орду громил и хулиганов героическим приступом брать витрины немецких фирм»[188]. Юнец в желтой блузе гармонично сочетался с великаном Скобелевым, прославившимся в свое время именно за антигерманские настроения.
В 1914 году Скобелев видел много манифестаций, призывавших «живот положить» за «братушек»-славян и активно жертвовать на всенародное дело. Дубина патриотического угара, впрочем, всегда оборачивалась против тех, кто ее поднимал. Разборчивостью московские митингующие не отличались: «Из Дорогомилова большая толпа манифестантов пришла к Арбатской площади и остановилась у ресторана «Прага». Некоторые из манифестантов кричали: «Долой вывеску!» Манифестантам объяснили, что Прага – чешская столица, а не немецкая».
Скульптор Александр Опекушин к 1912 году выполняет заказ на памятник Александру III, установленный впоследствии возле храма Христа Спасителя. Всенародная подписка, объявленная сразу после смерти императора-миротворца, собрала гигантскую сумму 2,5 миллиона рублей. Архитектурным сопровождением проекта занимался А. Н. Померанцев. Фигура сидящего императора смотрелась колоссом. Крупный ансамбль на берегу Москвы-реки обрел свой окончательный вид. Парад по случаю открытия памятника принимал Николай II.