Предреволюционный расцвет принес развитие и музейному делу. Москва начала XX века располагала художественными, естественно-научными, техническими выставочными пространствами. Картинная галерея Румянцевского музея могла похвастать картиной А. Иванова «Явление Христа народу» и десятками полотен из собрания Ф. И. Прянишникова. Кроме русских, здесь экспонировались картины западноевропейских школ, собрание гравюр. Сам Румянцевский музей вместе с библиотекой рос и расширялся. В начале XX века сюда поступило роскошное книжное собрание К. Т. Солдатенкова, с 1912 года власти стали выделять по 8000 рублей в год для подписки на иностранные журналы.
В составе библиотеки была «комната сороковых годов», вобравшая в себя материалы о жизни Огарева, Герцена, Грановского, и специальная «чеховская комната». Книжное собрание насчитывало около миллиона томов, оно пополнялось на 40–50 тысяч книг ежегодно. Сотрудники библиотеки выполняли до 200 тысяч читательских запросов каждый год. В этнографической коллекции Румянцевского музея хранились материалы по Северной Америке, Китаю, Австралии. Присутствовал небольшой отдел первобытных древностей.
Третьяковская галерея влекла большинство гостей города и еще в конце XIX века стала непременным атрибутом туристического набора. Сокровища братьев Третьяковых москвичи могли обозреть во все дни с 10 до 16 часов летом и с 10 до 15 часов зимой. Галерея жила на проценты от оставленного Павлом Михайловичем капитала в 125 тысяч рублей, город от себя ежегодно добавлял еще 5 тысяч.
Галерея С. И. Щукина, «единственное в России по ценности и подбору произведений» собрание западной живописи, была открыта для публики лишь по предварительной записи. На осмотр выделяли всего два часа в неделю, с 11 до 13 часов в воскресенье. Посетители могли увидеть последние работы Матисса, Гогена, Сезанна, Пикассо.
Москва никогда не имела своей античности, поэтому особенно важным казалось музейно-выставочное учреждение, закрывшее зияющую брешь между рассветом человечества и Средневековьем. Еще З. А. Волконская и С. П. Шевырев в 1831 году составляли проект Эстетического музея, «чтобы прогулка по галерее статуй живо олицетворяла для нас историю ваяний от начала до наших времен». За организацию такого музея полвека спустя взялся профессор Иван Владимирович Цветаев. «Мечта о русском музее скульптуры была, могу смело сказать, с отцом сорожденная», – писала дочь Марина. Цветаев с 1889 года заведовал кафедрой истории и теории изящных искусств, поэтому нуждался в обширной коллекции слепков.
В середине 1890-х профессор начинает активно хлопотать и искать деньги на воплощение собственной идеи. Средства пытались найти долго. Московское купечество не торопилось раскошеливаться. Первая жертвовательница, В. Алексеева, оставила солидную сумму в 150 тысяч рублей и завещала, чтобы новый музей получил имя Александра III. Очередь из желающих, понятное дело, не выстраивалась. Кроме того, председателем комиссии по устроению музея стал великий князь Сергей Александрович, имевший натянутые отношения со столичными промышленниками и предпринимателями.
Цветаев долго и безрезультатно обходит главных московских «тузов». Проклятая фигура умершего императора витает над искусствоведом. Отказывает и К. Т. Солдатенков, он «…лишил своего участливого отношения наш Музей с тех пор, как, по просьбе душеприказчиков Варвары Андреевны Алексеевой, ему присвоено было имя Александра III, государя-де не либерального и ничем не доказавшего особого отношения к старообрядцам и раскольникам (а Солдатенков числится старообрядцем)… То же случилось с Александром Владимировичем Станкевичем. Биограф, страстный поклонник и ученик Грановского и младший член кружка лучших людей 40-х годов, богатый помещик, он сначала отнесся было так симпатично к учреждению Музея искусств в Москве, беседовал со мною и прямо обещал свою материальную помощь; но как только объявилось имя Александра III при этом Музее, отвернулся и он. Надо быть готовым ко всему, считаться со всем».
Даже Савва Морозов лишь посмеялся над начинанием: «Узнав, что его двоюродный брат М. А. Морозов взял зал в 27 000 р., он начал издеваться над ним, говоря: «Вот какой выискался меценат»[189]. С. Ю. Витте дал 200 тысяч рублей, но при этом бросил: «Народу нужны хлеб да лапти, а не ваши музеи». Щукин отказал, потому что собирал средства на устройство галереи французской живописи. Среди меценатов значатся имена Шелапутиных, Юсуповых, Поляковых, Поповых, но полученных средств явно не хватало. Цветаев умолял, обещал назвать именами жертвователей залы. Тщетно, хоть с кружкой по миру иди!
Однако аудиенция, полученная Цветаевым у Николая II, помогла решить вопрос. Видя, что государь дал добро на благое начинание, твердые и убежденные монархисты стали присматриваться к начинанию. «Денежным мешком» амбициозного проекта выступил владелец хрустального завода во Владимирской губернии Юрий Степанович Нечаев-Мальцов. На строительство Музея изящных искусств он пожертвовал около трех миллионов рублей. «Не знаю почему, по непосредственной ли любви к искусству или просто «для души» и даже для ее спасения (сознание неправды денег в русской душе невытравимо), – во всяком случае, под неустанным и страстным воздействием моего отца (можно сказать, что отец Мальцова обрабатывал, как те итальянцы – мрамор) Нечаев-Мальцов стал главным, широко говоря – единственным жертвователем музея, таким же его физическим создателем, как отец – духовным. (Даже такая шутка по Москве ходила: «Цветаев-Мальцов».) Нечаев-Мальцов в Москве не жил, и мы в раннем детстве его никогда не видели, зато постоянно слышали. Для нас Нечаев-Мальцов был почти что обиходом. «Телеграмма от Нечаева-Мальцова». «Завтракать с Нечаевым-Мальцовым». «Ехать к Нечаеву-Мальцову в Петербург»[190].
В конкурсе архитектурных проектов уверенную победу одержал Р. И. Клейн. Зодчего отправили в Западную Европу, Грецию, Египет, где постепенно вызревал образ храма искусства, роскошного неоклассического дворца. Работы начались в 1898 году. Клейну помогали самые талантливые люди эпохи – И. И. Рерберг, В. Г. Шухов, тонкий знаток промелькнувших периодов С. П. Бойцов, М. М. Перетяткович. В век поздней эклектики и модерна следование незамутненной античной традиции казалось чем-то фантастичным. Колонны главного фасада – настоящий Эрехтейон. Музею отдали землю бывшего Колымажного двора, места, где чинили кареты да экипажи. Некоторое время на территории двора была даже пересыльная тюрьма! Вот тебе и предшественники – грязный пустырь и места не столь отдаленные.
Триста рабочих Нечаева-Мальцова добывали на Урале белый мрамор. Когда предприниматель узнал, что в России нельзя изготовить портики десятиметровой длины, он зафрахтовал специальный пароход в Норвегии. Видный промышленник оплачивал все счета, предоставляемые администрацией музея, но к 1905 году стал отнекиваться: положение дел в отрасли шло печально, грянула революция, знаменитые заводы в Гусь-Хрустальном были близки к остановке. Однажды Нечаев-Мальцов не выдержал финансовых атак Цветаева: «Что вы меня – вконец разорить хотите? Да это же какая-то прорва, наконец! Пусть государь дает, его же родителя – имени…»
В 1904 году страшный пожар уничтожает часть экспозиции, полтораста ящиков со слепками. Профессора в это время нет в России. Другой бы давно опустил руки, но Цветаев с удвоенной энергией продолжает восстанавливать музей. В. Розанов характеризовал И. В. Цветаева как «малоречистого», «сутуловатого», «неповоротливого», но профессор довел до конца главное дело своей жизни, одновременно ставшее памятником человеческой воли и терпения. Двадцать лет томительного ожидания!
В Москву идут десятки слепков, становятся осязаемыми залы. Цветаев лично колесит по Европе в поисках экспонатов. Газеты бодро рапортуют: «Постройка музея изящных искусств имени императора Александра III быстро продвигается вперед. Сейчас идут работы с мрамором и гранитом. Глыбы разноцветного мрамора и гранита, вывезенные из Ладожского озера, обрабатываются тут же для устройства лестниц, для настилки пола и отделки цоколя для ограды».
В 1907 году поток пожертвований иссякает, и неутомимый Нечаев-Мальцов достает из кубышки последние 500 000 рублей. Москва принимает все новые и новые дары. «В настоящее время доставлен в Москву замечательный дар музею изящных искусств от находящегося в Греции Ю. С. Нечаева-Мальцова. Это – обширная коллекция золотых вещей из шлимановского клада, найденного в Микенах… Между прочим замечательная золотая маска микенского царя… Скоро прибудут еще мечи древних микенцев, серебряная бычья голова и другие древности». Россия аккумулировала коллекции из разных частей света, давая возможность собственным гражданам изучать их в подлиннике.
31 мая 1912 года музей открывают в присутствии царя и толпы придворных гостей. Друг семьи, Лидия Тамбурер, среди сиянья орденов и белизны фраков надевает на ошеломленного Ивана Владимировича лавровый венок: «Я должна была первой поблагодарить вас за подвиг вашей жизни, за подвиг вашего труда. От имени России и от своего я принесла вам – вот это…»
1 сентября храм изящных искусств становится доступным для простого народа. Первоначально Цветаев предполагал создать музей для сотрудников и студентов университета, «…но широкий приток пожертвований сделал возможным превратить музей в национальное учреждение, для которого желателен был самый широкий приток публики. Этот новый музей, целью которого было распространение эстетического развития и знаний в области изящных искусств, явился новым богатым просветительным украшением Москвы наряду с Румянцевским музеем и Третьяковской галереей».
Нечаев-Мальцов умирает вскоре после открытия Музея изящных искусств. Чуть ранее, в том же 1913 году, не станет и Цветаева. Главный спонсор пережил первого директора на сорок дней. Два созидателя в сущности выполнили завет Павла Третьякова: «Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу в каких-либо полезных учреждениях».